Маркс I (реальный Маркс, который прожил свою жизнь) – > сочинения Маркса-> читатель.
Эта модель строится с учетом того, что Маркс существовал как реальный человек, который своими действиями и текстами дал читателям прямую возможность узнать, что он на самом деле подразумевал под своими произведениями. Но «можно привести аргументы в пользу того, что процесс определения значения работ [Маркса] является прямо противоположным этому очевидному процессу переноса. Если анализировать восприятие текстов [Маркса], то следует начать с читателя, который работает с текстом и который начинает с предвзятых мнений, вопросов и предположений. Именно читатель является активным толкователем текста и, следовательно, в некотором смысле конструирует «мнение» [Маркса][423]. Если исходить из этой точки зрения, то придется перевернуть вышестоящую модель и тогда мы получим модель 2:
Читатель – >сочинения Маркса – >Маркс II, III, IV и т. д.
(Интерпретации определенных читателей)
Там, где стоит Маркс I, имеется ввиду настоящий Маркс, сделавший многое в своей жизни. Маркс II, III, IV и т. д. – является не существовавшей в реальности личностью, а тем, кем он стал в результате интерпретации текстов и другого оставленного им. Конечно, речь не идет обо всех толкованиях, к тому же можно считать бесспорными некоторые базовые факты – известно, что Маркс родился в 1818 году и умер в 1883 году, а также и то, в каком году были опубликованы его книги. Несмотря на то, что кто-то из читателей будет верить и надеяться, что именно его собственная интерпретация согласуется с первоначальными намерениями Маркса, то какого-либо способа полностью разрешить различные споры по поводу толкований нет. Читатели «далеки от пассивности в своем отношении к тексту. На самом деле, учитывая разнообразие различных прочтений Маркса и Энгельса, легче аргументировать в пользу того, что в диалектике, когда читатель с учетом своих возможностей создает из прочтенного текста представление, мы получаем читателя, который имеет перевес»[424].
Если это так, что в чтении текстов главным лицом является читатель, то результат его интерпретации следует рассматривать как сочетание намерений толкователя, контекста, в котором используется интерпретация[425], и возможных интерпретаций, исходящих из текстов.
Все толкователи мыслей Маркса, включая Энгельса, создали в своем подходе собственное понимание идей Маркса с учетом намерений по поводу его использования и соотношения с ним своих собственных мыслей. Энгельс оказался в роли главного толкователя мыслей Маркса после его смерти потому, что указывал на него как на неоспоримого идеала. Каутский, Плеханов и Ленин в своих теоретических и политических проектах тоже использовали Маркса и даже большой авторитет Энгельса, который они сами помогали создавать. Поэтому, пытаться обсуждать проблему вины, к примеру, анализом смысла одного ключевые понятия, такого как, «диктатура пролетариата»[426], чтобы понять, было ли оно ближе первоначальному замыслу Маркса в толковании Каутского или Ленина, представляется сложным. Любая попытка прийти к общему понятию с однозначным содержанием не учитывает проблематичность такого абстрагирования, так как содержание самого понятия может сильно варьироваться. Ленин использовал идею «диктатуры пролетариата» для легитимизации партийной диктатуры, которая была установлена после октября 1917 года, а затем стала особенностью однопартийного государства – Советского Союза. Каутский, в свою очередь, использовал термин почти как синоним демократии[427]. То, что как Ленин, так и Каутский ссылаются на Маркса в своих интерпретациях, указывает на проблематичность в попытках найти какое определение давал Маркс выражению всякий раз, когда он его использовал[428].
Выводы тех, кто все же попытался проанализировать, что именно Маркс, Энгельс, Плеханов, Каутский, Ленин и Сталин имели в виду под термином «диктатура пролетариата», несколько отличаются друг от друга в вопросе когда, где и с подачи кого термин приобрел то содержание, которое встречается у Ленина, а затем у Сталина. Плеханов ввел понятие во время дискуссий в России с народниками, вместе с Лениным он включил его в программу партии в 1903 году, тем не менее, позднее использование понятия Лениным отличается от использования его Марксом и Энгельсом: Именно Ленин переосмыслил пролетарскую диктатуру не демократическим образом и сделал её синонимомом однопартийной системы и беззаконного террора. Ленин не последовал за Плехановым, он порвал с ним и использовал случайные выражения Маркса в качестве оправдания авторитаризма. В ряде вопросов Ленин был настоящим (хотя и невольно), новатором и ленинизм появился как новая форма марксизма в период между 1900 и 1905 годами после того, как он отказался от важных частей более демократической теории Плеханова. Развитие «диктатуры пролетариата» от Плеханова до Ленина является одной из историй появления ленинизма[429].
Кажется, трудно прийти к однозначному ответу на вопрос об ответственности Маркса и марксизма за развитие Советского Союза, особенно при Сталине, так как Ленин едва успел стать свидетелем образования Союза в 1922 году из-за болезни в последние годы жизни. Это, конечно, не означает, что он не являлся важной предпосылкой для последующих лет сталинской власти, он позволил Сталину занять высокие посты и дал возможность Сталину ссылаться на свои теории. Можно ли рассуждать подобным образом и в отношении Маркса?
Один из способов подойти ближе к вопросу заключается в том, чтобы сделать аналитические различия между «Марксом» и «марксизмом». Чисто аналитически это трудно сделать, так как почти все занимающиеся Марксом и марксизмом – как научно, так и политически – смешивают понятия путем установления происхождения марксизма из Маркса и утверждают, что основателем марксизма является Маркс (и, по мнению многих, Энгельс тоже). Последователи сформировали то, что стало называться марксизмом, сделав это на основе отдельных цитат и интерпретаций Маркса (и иногда Энгельса). Получается, что непосредственно избранные цитаты и интерпретации создают то, что называется «марксизм». Таким образом, нет никакой возможности говорить, что сам Маркс был бы «марксистом» за исключением тех случаев, в которых он интерпретирует себя самого[430].
Для того, чтобы принять, что Маркс не был основателем марксизма, следует расценивать его статуи в бывших коммунистических странах не как символ его пророческого или богоподобного статуса, а скорее как знак признания его жизненной попытки понять и объяснить свое общество и то, в какую сторону оно направлялось. Речь идет о том, чтобы видеть в нем, прежде всего, человека, который иногда и, может быть, часто ошибался, но который в своей интеллектуальной работе обнаружил важные исторические и социальные процессы, и который не оставлял что-либо на полпути из-за дешевой популярности, был готов искать новые пути, когда найденный им ответ не удовлетворял его. То, что он прекратил работу над второй книгой «Капитала» и вместо этого в течение 10 лет посвятил себя России и другим «неразвитым» странам (к отчаянию Энгельса), не говорит о том, что он не был серьезным исследователем, а, скорее, свидетельствует о том, что он был таковым. Так не поступает тот, кто заинтересован только в распространении идеологии.
Кто выигрывает тогда от понижения Маркса до «просто» знающего и интересного ученого, который сам никогда не пытался разработать «научный социализм»[431] и не задумывался о том культовом статусе, который у него появился после его смерти? Тогда, наверное, будет легче анализировать его фактический вклад и не связывать его постоянно с понятием истинного марксизма. Маркс пытался развивать исторически ориентированную общественную науку, исходя из теорий и методов, которые он считал правильными. То, что общественная наука того времени не оказала ему того признания, которого он считал себя достойным, беспокоило Маркса, но при этом ему не нравились чествования в свой адрес к концу жизни, когда его имя стало распространяться в радикальном лагере. Он также мог быть, как минимум, критичным по отношению к идеям сторонников и не в меньшей степени к политически близким ему деятелям – таким, как немецкие рабочие лидеры Август Бебель и Вильгельм Либкнехт.
Надо понимать, что Маркс, как и все люди, менял свои позиции по мере растущих знаний и опыта, и когда он погружался в различные проблемы. Полностью согласованного и свободного от противоречий Маркса, где все написанное и сказанное им вписывается в большую мозаику, нет. Вот почему существует так много различных марксизмов – не только потому, что он работал над различной проблематикой на разных этапах своей жизни, но и потому, что сказанное им в один период он не мог подтвердить позже. Если «то, что нас научили называть “марксизмом» сформировалось только после смерти Маркса»[432], то все сражения по поводу того, кто является наиболее верным Марксу, совершенно неинтересны. Будет также неинтересным попытаться выяснить сколько всего существует «марксизмов». В литературе есть все, начиная с «Два марксизма: научный и критический»[433], «Три марксистских ‘лица’: советская идеология, маоизм и гуманистический марксизм»[434] и заканчивая «Четыре жизни Карла Маркса (собственная жизнь Маркса, марксизм-ленинизм, западный марксизм и современный глобальный «марксизм»