И, вопреки утверждению Лайбмана, те, кто родился после коммунистического и революционного захвата власти, получил образование при социалистическом режиме, не перестали отождествлять себя с теми, кто выполнял сходную работу в развитом капиталистическом обществе, ища того же статуса и привилегий. Они были, несомненно, важной силой в развале Советского Союза, и в Китае представляют собой наиболее про-капиталистическую часть общества.
Самый глубокий анализ этих вопросов провел лидер Итальянской компартии Антонио Грамши. Его труды издавались рассеянно и в основном все еще не переведены, но о них можно прочесть в следующей работе: Sassoon, 1980[441]. Резюмируя стр. 119–125 этой работы, можно отметить следующее. Грамши отмечает, что базовые ценности и перспективы всех социальных слоев создавались на протяжении веков международного капиталистического развития в условиях социальной, политической и идеологической гегемонии буржуазии. Социалисты не могут коренным образом это изменить просто посредством монополии на государственную власть. То, что необходимо, согласно Грамши, – это создание совершенно нового социального блока, который представляет собой объединение самых прогрессивных членов всех производственных секторов. Для эффективного продвижения социалистической «повестки дня» такой блок должен быть укреплен наиболее сознательными секторами рабочего класса, но также должен включать и другие необходимые классы и слои. Основная задача партии пролетариата, согласно Грамши, – это развивать строительство такого социального блока и вести борьбу за его гегемонию – задача, которая будет решаться несколькими поколениями. Эта борьба подразумевает спор за власть, но еще более важная и решающая схватка будет происходить в сфере гражданского общества, где коренятся основные социальные практики и отношения.
В этой статье не ставится цели проработки деталей концепции Грамши, ее достоинств и недостатков. Грамши и сам был последователем Ленина, который почувствовал, что его концепция применима в основном для зрелого буржуазного общества, такого, как Италия, в котором фокус на государстве как творце и двигателей социальной реальности был правильным, чем для условий более отсталой, полуфеодальной России с неразвитым гражданским обществом.
Ирония заключалась в том, что в той мере, в какой советское государство преуспело в построении современной индустриальной экономики, оно теряло все больше и больше своего потенциала в области контроля социальной реальности и своей идеологической гегемонии в отношении нового образованного слоя, который оно создавало. Неспособность совершить переход от господства одной партии к гегемонии нового социального блока побудило советский средний класс и значительную часть рабочего класса идентифицировать себя с чаяниями и стилем жизни своих более богатых западных коллег. Это поддержало руководство КПСС, которое объявило, что задача социализма в том, чтобы догнать и превзойти капитализм в сфере потребления. Когда это не удалось осуществить, легитимность советского режима была серьезно подорвана среди массы советских граждан, это был первый гвоздь в крышку его гроба.
Никто из тех, кто заинтересован в фундаментальных социальных преобразованиях, не может игнорировать вопрос о государственной власти. Если государство будет находиться в руках реакционеров, это может блокировать реальный социальный прогресс. Но внимание коммунистов и революционеров в XX в. было направлено на мистификацию роли государства, при этом игнорировались ограничения государства в инициировании глубокой и постоянной социальной трансформации. Один из самых значительных и печальных уроков советского опыта заключается в том, что после 70 лет непрерывного коммунистического правления Советский Союз легко и быстро вернулся к искаженному, но вполне капиталистическому обществу. Корни социалистического строя оказались слабыми и неглубокими.
Эти соображения приводят ко второму этапу в классическом определении перехода к социализму, данному Энгельсом. Он утверждал, что, получив контроль над государством, рабочие должны быстро захватить средства производства у капиталистов и отдать их в управление органам, контролируемым рабочими.
Однако, понятие контроля рабочих над средствами производства, так же, как понятие контроля рабочих над государством, страдает от двух противоречивых толкований.
Первый смысл понятия в том, что работники каждого предприятия коллективно определяют, что производить, сколько производить и как производить. То есть, они контролируют конечный продукт, его количество, структуру и ритм производства. Этот подход разделяется достаточно широким кругом теоретиков социализма, от Резника и Вольфа[442] (которых Лайбман аккуратно критиковал в своей рецензии), которые защищают его от сторонников синдикализма, до Дэвида Швейкарта[443], наиболее выдающегося современного сторонника рыночного социализма.
Не обсуждая достоинства этой позиции, которую можно назвать рабочим местом социализма, я хотел бы присоединиться к Лайбману (и почти всем основным существующим марксистским течениям) в отвержении этой интерпретации как немарксистской. Для марксистов социализм означает коллективную собственность общества в целом, т. е. общественную собственность на различные средства производства, а не владение каждым работающим долей предприятия, на котором он работает.
Здесь возникает очень глубокий вопрос о механизмах, посредством которых этой общественной собственностью необходимо пользоваться. В зрелой советской модели таким механизмом был централизованный национальный экономический план и комиссия по планированию, подотчетные правительству и партийному руководству, через которые должны были проходить все важные экономические решения и операции.
Этот механизм будет только представлять общественную собственность, если партия и правительство представляют собой «все» общество, но это порождает целый ряд трудностей, как мы видели при анализе вопроса о том, представляет ли партия весь рабочий класс или же только его передовой слой, который осознает долгосрочные потребности и интересы. Здесь этот вопрос может быть поставлен следующим образом. Направлен ли план на насущные нужды, потребности и несоответствия повседневной жизни, с которыми сталкиваются массы, основная часть населения, или на долгосрочные инвестиции, развитие и потребности национальной безопасности, которые осознает партийное руководство?
Этот вопрос необходимо вписать в исторический контекст. В первые 30 лет существования Советского Союза он прошел через серию катастрофических потрясений, которые поставили не только коммунистический режим, но и общество в целом, на грань краха. Революционный переворот в разгар Первой мировой войны, гражданская война, которая последовала за большевистским захватом власти, насильственная коллективизация сельского хозяйства, которая в краткосрочной перспективе привела к голоду, затем форсированная индустриализация, за которой последовало вторжение нацистов, которое было отражено только спустя четыре года и ценой жизни 20 миллионов человек.
Этот централизованный механизм планирования и практика его применения не возникали из какой-то тщательно продуманной стратегии построения социализма. Они выросли из конкретных проблем и из отчаянных мер, направленных на противостояние и преодоление серьезного кризиса и конкретных смертельных социально-экономических угроз. Он также эволюционировал в рамках режима Иосифа Сталина, режима, который сам был отлит и сформирован в горниле этих кризисов. Это был режим чрезвычайной централизации власти и массового и жестокого использования насилия для подавления политической оппозиции.
Нет необходимости и даже возможности детально описать в данной статье комплексное развитие советской системы планирования от смерти Сталина до краха системы в 1989 году. Лайбман, который изучал развитие пост-сталинского аппарата и процесса центрального планирования достаточно глубоко, убедительно утверждает, что эта система разработала комплексные, сложные петли обратной связи и механизмы участия, которые позволили ей учитывать местные потребности, взгляды и требования. Его анализ является хорошим противоядием против карикатур, распространенных на Западе, в которых советское центральное планирование рассматривается как простые приказы из центра.
Однако в конце своего существования советскому центральному процессу планирования не удалось обеспечить достаточно мощный и эффективный механизм общественной собственности. В 1970-е годы советская экономика вступила в период стагнации и медленного роста, из которого уже не вышла. Он потерпел неудачу в адаптации промышленности к ИТ-революции, которая происходила во всем мире, и все более расточительно и нерационально распределял природные и капитальные ресурсы. Сельское хозяйство отставало и было непродуктивным, и продолжала проявляться невозможность удовлетворения основных общественных и потребительских нуэвд – в жилье, медицинском обслуживании, в потребительских товарах и услугах.
Массовое общественное недовольство, которое возникло в результате, и тенденция обвинять во всех этих неудачах централизованное планирование были верными признаками того, что массы были отчуждены от системы государственной собственности. Это был второй гвоздь в крышку гроба Советского Союза.
Выводом, который я хотел бы сделать из этого обширного анализа, является то, что центральная собственность и планирование, как бы искусно они не осуществлялись, необходимы, но недостаточны для обеспечения общественной собственности. Причина этого такова: без широкого социального блока, который принимает в свои руки управление повседневной производственной деятельностью, ответственность и полномочия для разработки и осуществления какого-либо центрального плана остаются у государственного и партийного аппарата. Не имеет значения, какие инициативы этот аппарат проявляет для привлечения более широких слоев населения: план остается «их» планом, а не нашим планом, и если возникают серьезные проблемы, как это всегда бывает, это будет «их» вина, а не наша проблема.