деконструктивный активизм, становящийся важным фактором акселерации и без того весьма вероятных мутаций социализма.
Возвращаясь к проблеме природы Октябрьской революции, мы можем на базе предложенной выше методологии показать, что она, как и практически каждая революция, произошла в условиях, когда налицо отнюдь не все необходимые и достаточные условия ее безболезненного совершения, но в то же время были гиперреализованы угрозы крайне реакционной, реверсивной исторической инволюции (военно-феодальной диктатуры, еще более реакционной, нежели прежняя империя).
В этом случае великая миссия и ответственность революционных сил состояла в том, чтобы суметь «достроить» недостающие элементы нового общественного здания уже в процессе революционных событий.
И в этом смысле надо отдать должное смелости и ответственности «ленинской гвардии», решившейся пойти в сложнейших условиях кризиса Российской империи именно по этому пути, не предав – из-за осторожности или трусости, свойственной меньшевикам, – интересы и действия широчайших масс, поднявшихся на революцию в начале XX века во многих странах мира. Другое дело, что выдержать эту линию «достраивания» предпосылок революции после политического переворота большевикам не удалось: они потерпели поражение в борьбе… со своим Alter Ego – мутациями социализма. Впрочем, наряду с поражением и трагедией большевиков мутантный социализм был еще и их подвигом – подвигом всех тех, кто вырос из Октябрьской революции и сделал XX век эпохой борьбы за социализм в мировом масштабе.
Ну а далее работает теоретически отображенная закономерность: в той мере, в какой «достроить» предпосылки социалистической революции не удается (или объективно невозможно вследствие недостаточности предпосылок рождения нового общества), она неизбежно вырождается в контр-революцию, приводя либо к восстановлению прежней системы, либо к появлению мутантного вида нового общества, приспособленного (именно в силу этих мутаций) к неадекватным объективным и субъективным (таким, в частности, как перерождение революционных сил, «термидор») условиям.
Примеры таких мутаций – не только сталинский СССР, но и многие другие социумы, в том числе – мутантно-капиталистические монстры конца XIX – начала XX века, соединявшие в себе военно-феодальные и империалистические черты. И если в случае с СССР мы можем говорить об «опережающей» мутации, возникшей вследствие объективной тенденции Великой октябрьской социалистической революции создать новое общество «слишком рано», то в случае с буржуазными преобразованиями в Российской империи правильнее было бы говорить об «отстающей» мутации капитализма[21]. Последняя возникла в силу того, что движение к буржуазному обществу началось слишком поздно и проходило слишком медленно, искусственно тормозилось правящими классами, осуществлялось недостаточно радикальными, половинчатореформистскими методами, что и привело к рождению «военнофеодального империализма» с массовой нищетой, неграмотностью и политической диктатурой Распутиных и романовых.
Но! Еще и еще раз подчеркнем: было бы большой ошибкой считать эти мутации следствием того, что в первом случае революционеры слишком поспешили и были слишком радикальны, а во втором – были слишком слабы и нерешительны.
Диалектика объективного и субъективного в революции гораздо сложнее, и отчасти мы постарались выше показать некоторые азы этой «алгебры», дополняя в меру сил опыт и теорию великих революционеров прошлых веков.
В заключение еще раз повторю: не-свершение объективно назревшей революции чревато регрессом и жертвами гораздо большими, чем в условиях ее свершения. Да к тому же это были бы жертвы социального регресса.
Это в полной мере относится и к Октябрьской революции. Ее не-свершение в 1917 году было чревато не мирным процветанием в духе бельгийской социал-демократической «монархии» нынешней поры, а кровавой диктатурой и продолжением Мировой войны вкупе с продразверсткой, начатой отнюдь не большевиками, а временным правительством…
Глава 5. СССР как вызов будущему
Наш анализ реальных преступлений, трагедий и прорывов в будущее «реального социализма» позволяет сделать вывод: для развитию по качественно новой траектории, вставшей в повестку дня с конца XX века – траектории генезиса глобального общества знаний – общественно-экономический строй СССР оказался неадекватен. И здесь мы согласны с правыми критиками социализма.
Но мы принципиально не согласны с тем, что из тупика советской модели был лишь один выход – к российскому «капитализму юрского периода». Существовали и иные альтернативы.
Иные альтернативы существовали. Но они, однако, требовали «революции снизу» – качественной смены основ старой системы (государственно-бюрократического отчуждения). Произошло же лишь реформирование форм этого отчуждения и сделано оно было «сверху». Более того, мы еще накануне этих «реформ» показали, как и почему «шоковая терапия» будет откатом назад, вызовет к жизни «негативную конвергенцию»: соединение худших черт старой системы (бюрократизма, волюнтаризма, диспропорциональной структуры экономики) и капитализма (социальное неравенство, криминализация общественной жизни, деградация «человеческих качеств» и т. п.), что будет сопряжено с социально-экономическим спадом, институциональным хаосом и нарастанием теневой экономики, возрождением добуржуазных форм личной зависимости и насилия (криминал, коррупция, «вассалитет», «бизнес по понятиям»), при феодально-монополистической концентрации капитала и, как закономерное следствие, – угрозе восстановления авторитаризма.
Более того, развертывание всех этих трансформаций в контексте не просто неолиберальной глобализации, а новой, прото-имперской формы гегемонии крупнейших транснациональных корпораций, сращенных со сверх-государствами (США в XXI веке – это не одно из сотен государств земного шара; это прото-империя; не менее важен находящийся в кризисе, но мощный блок ЕС…) ставит вопрос: а каким может быть геополитический и геоэкономический проект, хоть в чем-то наследующий достижения СССР и во многом единой с ней Мировой социалистической системы?
Берусь утверждать, что для сложившейся сегодня в мире системы отношений гегемонии глобальных игроков Россия и ее соседи нужны исключительно как экономические пространства, на которых расположены большие сырьевые ресурсы, потенциально квалифицированная (легко обучаемая) рабочая сила, немалые рынки сбыта и… все. В той мере, в какой это утверждение справедливо, у нашей страны имеется три потенциальных сценария будущего геоэкономического и геополитического бытия.
Сценарий первый.
Белоруссия, Казахстан, Россия, Украина и Ко, ничего не изменяя в господствующих ныне в наших странах социо-политико-эконом-ических системах, пытаются создать союз примерно одинаковых по своим параметрам (сырье + устаревший, но реальный промышленный потенциал + ядерное оружие + большая территория) экономических систем. Однако при сохранении господства частно-государственных сырьевых и финансовых кланов, поддерживающих ту или иную (более или менее социальную, более или менее про-западную) форму мягкого авторитаризма с демократическими вывесками, этот сценарий возможен только в одном виде. Это может быть исключительно крайне мягкое и крайне зависимое от политической конъюнктуры во входящих в него странах объединение, имеющее главным образом пропагандистские цели (т. е. то, что мы до сих пор и имеем). С экономической точки зрения мы, будучи в основном одинаковыми, являемся скорее конкурентами, нежели сторонами, которым выгодна кооперация. Для сырьевых корпораций и сращенных с ними государственных структур, равно как и для спекулятивного финансового капитала, главный интерес состоит в том, чтобы как можно более выгодно продаваться на мировых рынках. Создать монополистический (или хотя бы олигополистический) союз экономики постсоветского пространства не могут, ибо давно уже проиграли торговые войны другим странам с аналогичным уровнем развития.
Замечу: при сохранении существующей социо-политико-эконо-мической модели можно было бы гипотетически предположить иную модель – империю, созданную на основе подчинения всех участников одному центру – то ли Москве, то ли Астане, то ли Киеву, то ли Минску… Но этот вариант, слава богу, ныне политически невозможен, иначе центром такой империи стал бы Пекин.
Сценарий второй.
Модель государственно-олигархического капитализма в наших странах сменяется на право-либеральную. В экономике происходит отказ и от формального, и от теневого государственного регулирования, рынки еще больше открываются. Достаточно понятно, что в случае реализации этого сценария (маловероятного, но возможного в некоторых из наших стран) постсоветская интеграция становится не нужна ни одному из имеющих власть экономико-политических субъектов.
Сценарий третий.
В наших странах происходит алкаемое нынешней российской державной оппозицией продвижение к белорусской модели (ее слагаемые хорошо известны: бюрократически-организованный и государственный сектор + ограниченный в своем развитии частный капитал + патерналистски-ориентированный авторитаризм). Эта модель – если не карикатура, то дружеский шарж на СССР конца 1970-х годов, только существенно более продвинутого в сторону капитализма и рынка. В этом случае возникают некоторые основания для «дружбы против»: наши страны оказываются в явном враждебном окружении господствующих в современном мире глобальных игроков и мы вновь оказываемся в том же тупике, в который вошли в поздне-брежневское время. Кратко поясню и аргументирую этот неочевидный тезис.
«Белорусская модель» при всех ее социально-привлекательных сторонах (особенно по сравнению с российским криминальноолигархическим строем) и способности продавать за рубеж не столько сырье, сколько трактора, автомобили и оборудование исторически устарела еще в 50-60-е гг. XX века. Уже тогда выигрывать (или хотя бы достойно участвовать) в мировой геоэкономической, геополитической и, главное, интеллектуальной гонке можно было, только работая на опережение в ключевых сферах прогресса: образовании, культуре, науке, высоких технологиях (уже тогда это были мирового уровня университеты и наукограды, космос и электроника, новые виды энергетики и экологически чистое производство…) Именно прорывы в этих областях позволили Советскому Союзу в середине XX века стать не только ядерной, но и научной, культурной, образовательной державой.