К сожалению, по своей укорененности в обществе эти тенденции были неравноценны. Первая была представлена силами будущего: частью партийной интеллигенции; людьми, не состоявшими в партии, с широким, европейским кругозором, для которых социализм был чем-то большим, нежели примитивное имущественное равенство; специалистами разных отраслей. Но они составляли меньшинство. За ними, по сути, не было массовой базы: их не понимала партия, политически деморализованная борьбой внутри руководства, ослабленная «призывами» и «чистками», а рабочий класс, настроенный весьма критически по отношению к нэпу, выступал против «нэпмановской» перспективы. Оставалось, правда, крестьянство, особенные условия развития которого в рамках добровольной кооперации могли стать одновременно общими условиями прогресса страны, но оно было слишком темно, необразованно и к тому же лишено возможностей участия в политической борьбе.
Зато вторая, революционно-якобинская тенденция имела за собой все политические «козыри», была прочно укоренена в традициях партии и рабочего класса, в расстановке политических сил общества. Октябрь как событие был грандиозной попыткой связать воедино идею пролетарского социализма с народной, крестьянской революцией. Такого рода попытка постольку стала успешной, поскольку пролетарский переворот разрешал одновременно задачи социальной революции в России. Но в сознании миллионов рабочих, бедноты, членов партии и беспартийных, успех Октябрьской революции ассоциировался, прежде всего, не с решением общенациональных проблем страны, а с чудодейственными свойствами революционно-якобинского насилия, с преобладанием принуждения над согласием. В этом нет ничего удивительного. Вспомним, что движение рабочего класса в России становится самостоятельным и приобретает четко выраженный пролетарский характер еще до того, как буржуазия завоевала политическую власть и преобразовала государство согласно своим потребностям. Развитию условий, необходимых для существования сильного, сплоченного и сознательного пролетарского движения в нашей стране, разумеется, способствовал ряд обстоятельств, не в последнюю очередь – опыт участия рабочего класса в событиях революции 1905–1907 гг., а также опора российской социал-демократии на идейные традиции рабочего движения в передовых странах Западной Европы. Однако не забудем, что в социальном и культурном развитии российский рабочий (недавний крестьянин) значительно отставал от своих собратьев по борьбе в странах Запада.
Если историческое прошлое народов Западной Европы, особенно Франции, богатое борьбой и уроками, создало тип современного гражданина, человека из народа, который сам относится к себе с известным уважением и которого вследствие этого вынуждены уважать правящие классы, то в России многовековая работа самодержавия по искоренению всяких следов внутренней демократии в народе, чувства собственного достоинства у простолюдина, произвол высших сословий в отношении низших, засилье полиции и чиновничества в повседневной жизни сформировали менталитет простого человека: рабочего, бедняка, плебея, маргинала вообще – чьими характерными чертами стали внутреннее ожесточение, ненависть к «барину», «буржую», слепая озлобленность и желание отомстить собственнику. Конечно, существовал и слой развитого промышленного рабочего класса с совсем иными установками и предпочтениями, но не он задавал тон в 1920-е гг. XX в.
Так или иначе, идеи освобождения себя как класса отличалась у российских рабочих большей упрощенностью, а главное – весьма слабо согласовались с многоукладной экономикой, существовавшей в стране, и с вытекавшими отсюда историческими потребностями. Годы гражданской войны и послевоенной разрухи еще более упростили социалистический идеал в сознании рабочих: в сущности, он свелся к идеалу социального равенства (а чаще всего и уравнительности), который должен быть осуществлен силой наперекор любым препятствиям, к установке на ликвидацию буржуазии и шире – всех состоятельных слоев. Надо ли удивляться, что условия НЭПа, в которых очутилась страна в 1920-е гг., казались большинству рабочих досадным препятствием, которое предстояло устранить в возможно более короткие сроки, а не условиями, выражающими исторически необходимый этап общественного и экономического развития страны. Надо ли удивляться, что рабочему классу того времени, как когда-то санкюлотам, применение насилия во имя приближения светлого будущего отнюдь не казалось чем-то противоречащим прогрессу. Они привыкли к стихии насилия после недавней гражданской войны, где действия обеих сторон отличались исключительной жестокостью и невиданной решительностью.
Но если рабочий класс России психологически и был готов «во имя социализма» на обострение классовой борьбы и чрезвычайные меры, то непосредственно назревавшие события имели другую, пожалуй, главную, причину: это – процессы, происходившие в правящей партии – РКП (б), а затем ВКП(б). Ибо партия была единственной силой, обладавшей авторитетом и реальной властью, способной направить развитие событий в обществе в то или иное русло.
Здесь придется сделать небольшое отступление, чтобы читатель легче смог войти в суть дела.
Длительная самоотверженная борьба с царизмом. Октябрьский переворот, победа в гражданской войне выдвинули РКП (б) на политическую авансцену. Левые эсеры, меньшевики, часть из которых была на свободе, практически не могли помышлять о создании самостоятельных партий. Под непосредственным контролем большевиков находились и такие могучие орудия государственной власти, как Красная армия и ВЧК. Короче, центр тяжести нового политического устройства переместился в партию. Именно она была призвана стать вождем и мозгом трудящихся масс, т. е. понимать особенности различных этапов продвижения к новому обществу, форм проявления основных противоречий, находить во всем многообразии единый стержень, быть в состоянии давать общую, отвечающую конкретным условиям директиву, внушать массам убеждение в правильности пути. Именно она, оставаясь пролетарской по своим взглядам, идеологии, интернационализму, должна была учитывать устремления всех классов и групп, составляющих общество, и в первую очередь – крестьянства. Наконец, именно ей, ее руководству предстояло разработать программу строительства, в которой было бы указано, каким образом рабочий класс, будучи господствующим классом, намерен разрешить важнейшие экономические, политические, национальные проблемы, проблемы образования, развития демократии и т. п., волновавшие различные слои трудящихся России. Решение всех этих задач, которые сами по себе были достаточно сложны, если вообще разрешимы, упиралось прежде всего в концепцию перехода к социализму, в обновление идеологии и, особенно, в коренную перестройку практической деятельности партии.
Фокусом всех проблем, связанных с историческими судьбами революции, была, таким образом, партия, ее руководство обществом. От процессов, происходивших в ней, зависели полнокровная политическая жизнь в стране, формы дальнейшей хозяйственной и политической эволюции. Но именно ее-то (партии) положение в условиях нэпа было насквозь противоречиво. Победа революции существенно ограничила (а в значительной степени и просто перекрыла) доступ к политической власти как раз тому классу – крестьянству, чье социальное рабство она разрушила; а тот класс – пролетариат, чье освобождение и власть она санкционировала, вследствие своей культурной неразвитости, а также бюрократизации всей общественной жизни, не обретал никаких политических гарантий. Политическое господство рабочего класса было втиснуто в рамки деятельности одной единственной, цен-тралистски построенной партии, в те рамки, которые после X съезда РКП (б) благоприятствовали концентрации власти в руках немногих, а в пределе – одного человека (ср. Ленин: «тов. Сталин, сделавшись генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть»[129]. Такое положение означало, что те группы внутри партии, которые рвались к активной работе, к самостоятельному мышлению, неизбежно становились фракциями, оппозициями, противостоящими руководству партии («генеральной линии», как тогда выражались). Но победа руководящей группы во главе со Сталиным над фракционерами, будь то «левыми» или «правыми», вела не к торжеству целого (т. е. партии) над одной из его частей, а прокладывала путь к авторитарной власти генсека, к укреплению бюрократического элемента в руководстве. Характерная иллюстрация: разгром «новой оппозиции» и «правого уклона», опиравшихся соответственно на ленинградскую и московскую организации, оказался средством покончить с наиболее культурной, наиболее продвинутой в политическом отношении частью партии. Отныне ничто больше не угрожало авторитарной власти Сталина. Единство было достигнуто путем отсечения от партии всех несогласных. Меч, вознесенный над головами оппозиционеров, навис и над самой партией, аппарат которой постепенно превращался в личный домен Хозяина.
Сталин не был мыслителем даже калибра Троцкого или Бухарина. Но он интуитивно чувствовал настроения порожденного революцией громадного слоя людей, особенно из провинции, неприятие ими нэпа. Выбитые революцией из привычной колеи, из векового уклада жизни и вынужденные мириться с чуждыми им после революции хозяйственными формами, чуждой им культурой, эти люди чувствовали себя маргиналами в обществе, которое они завоевали. То, что нэп стал прогрессом для страны, отрицать было трудно, но у этого слоя были все основания не считать этот прогресс своим прогрессом. Поражение ленинской гвардии открывало для указанного слоя людей реальную перспективу: коллективизация была насилием против крестьянства во имя «социализма», а начало насилия было впитано ими с молодых лет. На этот слой Сталин и сделал ставку – и выиграл. Страна под его руководством попыталась проделать за короткий период в десяток лет ту эволюцию, которая еще недавно представлялась делом многих десятилетий.
Действия людей отличаются в это время невиданным энтузиазмом и одновременно невиданной жестокостью. Каждый успех приобретался ценою утрат, прогресс шел рука об руку с регрессом. Порожденный революцией политический подъем делал людей глухими к чужим страданиям («лес рубят – щепки летят»). Выполнение планов любыми средствами, невзирая на жертвы и лишения, становится нормой. Характерная для России весьма слабая связанность поступков с нормами права или даже вообще свобода от юридических норм превращает общество в заложника диктаторского государства. Преступления против элементарной справедливости становятся нормой: расстреливали и ссылали в лагеря миллионы