[165]. Хотя в некоторых выступлениях на той же конференции говорилось, что представленная академиком Абалкиным программа берет курс на «свертывание общенародного хозяйствования, планового хозяйства, на подчинение еще остающихся анклавов планового хозяйствования рынку» (А. Сергеев[166]). Однако, эти критики «программы Абалкина» выглядели тогда очень консервативно, выступая с позиций охранителей чистоты «марксизма-ленинизма», а по сути говоря, сталинизма. К тому же, они не имели мощной поддержки в интеллигентских слоях общества. Но в чем-то они были правы. Действительно, рыночные реформы вели к разрушению системы жестко централизованного управления народным хозяйством, которую консерваторы отождествляли с социализмом.
Вот тут, думается и содержится главная причина неуспеха рыночных реформ советского периода. И она состоит в том, что социалистический строй, социализм теоретически не совместим с товарным производством, с рыночной экономикой. По этому вопросу в советское время было много дискуссий, но все они шли на ложной основе. Все участники этих дискуссий полагали, что они живут в социалистическом обществе и хотели как-то совместить социализм как нерыночную организацию общества и объективную необходимость товарных, рыночных начал в народном хозяйстве[167].
Возьмем косыгинскую реформу 1965 года, которая в целом предоставляла большие возможности развития рыночной экономики и создала систему управления народным хозяйством, которая лучше отвечала историческим, географическим и другим особенностям России того времени. Однако, сама эта реформа отличалась незаконченностью, непоследовательностью. Главная ее особенность состояла в придании большей самостоятельности предприятиям, повышению значения показателя прибыли, углублению хозрасчета и вообще материального стимулирования. Если угодно, можно сказать, что косыгинская реформа 1965 г. при всем том, что она была объективно необходима и дала положительный хозяйственный результат, усилила и углубила проявление буржуазных ценностей в обществе, стимулировала развитие нормальной, человеческой, но, ведь, и буржуазной психологии и даже идеологии.
Если производственное предприятие ориентируют на получение максимальной прибыли, а это естественно и нормально для тех условий, то разные социальные параметры работы предприятия отходят на второй и третий планы. Главным становится экономическая выгода. Об этом прямо писал идеолог экономической реформы 1965 г. профессор А. М. Бирман. Вот его фраза из одной популярной книжки: «Все показатели – и хорошие, и плохие, – могут быть обобщены и выражены лишь одним способом: через деньги, через прибыль»[168]. И для радетелей чистоты «марксизма-ленинизма» это была крамола. В другой книге он писал: «Экономика требует: перед тем, как приниматься за любую работу, надо подсчитать, какая из нее будет выгода. Выгода?!.. Да, выгода»[169]. То есть, делать нужно не то, что считает важным начальство (Госплан, Министерство и т. п.), а то, что выгодно самому производителю, предприятию. Иными словами, производить надо то, что диктует рынок. А узнать, что диктует рынок, экономисты могут только через прибыль. «Все стимулирующие меры замыкаются, – пишет А. М. Бирман в 1970 г., – в конечном счете, на прибыли. Она – источник средств для удовлетворения всех потребностей предприятия, и она же – результат хозяйственной деятельности. Хочешь расширяться – получи прибыль!»[170] А прибыль, выгода – все это не что иное, как обычные буржуазные ценности. Поэтому охранители чистоты «марксизма-ленинизма» выискивали таких профессоров и набрасывались на их труды с критикой, больше похожей на политический донос. Вспоминая то время Б. В. Ракитский пишет как «сталинист опознает и метит страшнейшего врага»: «Это не социально близкий хозяйственник, понаторевший в приписках и встречных планах…, а опасный теоретик, рассуждающий об эквивалентности обмена, о гибкости цен (вплоть до договорных), о горизонтальных… хозяйственных связях и т. п. Имя таком врагу – «рыночник», а собирательный образ врага («идея-враг») – «рыночный социализм»[171].
Дело в том, что сама жизнь была буржуазной и она с силой объективной необходимости каждый день и везде воспроизводила буржуазные отношения, а значит, и буржуазную психологию и идеологию. И любая экономическая реформа, направленная на развитие демократии, свободы, стимулирования, эффективности объективно вела к развертыванию и утверждению буржуазных ценностей в обществе. Ведь совсем не случайно консервативно-коммунистические элементы в партии и обществе выступили против реформы на базе привычных им социалистических ценностей равенства и коллективности (общности). Вот тут и сказывались противоречия советской эпохи: с одной стороны, экономическая реформа, прибыль и выгода, материальные стимулы, с другой стороны, гонения диссидентов, сужение идеологического разнообразия, возвращение сталинизма.
Основная причина низкой экономической эффективности советской хозяйственной системы состояла в недостаточном развитии стимулов производства. Это касается как стимулирования живого труда, так и в значительно большей мере стимулирования предприятий и хозяйственных организаций. В условиях жесткого централизованного планирования всегда устанавливались границы в получении прибыли или высокого заработка, которые сдерживали рост интенсивности производства или труда. Несмотря на то, что в партийных документах, речах руководителей, в пропаганде и идеологии постоянно провозглашались лозунги повышения эффективности производства и усиления стимулирования, на деле, в реальности, существовал предел повышения эффективности.
Ведь коллектив производственного предприятия, должен иметь стимулы для эффективной работы. Поэтому часть прибыли должна в виде налога поступать государству, а другая часть прибыли оставаться на предприятии. И вот эта проблема распределения прибыли государственного предприятия, если не составляла «ахиллесовую пяту» всей советской экономической практики, то, во всяком случае, представляла ее центральную и непреодолимую трудность. Государственные предприятия не имели достаточных материальных стимулов для эффективной работы. Со всей очевидностью это выявилось в эпоху «застоя», когда отпали внешние цели (стимулы) экономического развития (война, восстановление народного хозяйства, индустриализация и т. д.) Нужно было создавать внутреннею мотивацию. Косыгинская реформа 1965 года как раз попыталась разрешить эту проблему. Но если предприятие остается государственным, эта проблема в принципе не имеет решения. Тем более, если речь идет о «социалистическом» предприятии. Действительно, в идеальном случае, обложение налогом государственного предприятия в пропорциях, способствующих стремлению к его эффективной работе, должно быть точно таким, как и на частном предприятии. Создавать какой-либо особый налоговый механизм специально для государственных предприятий нереально, да и бессмысленно. Если предприятие обязано работать прибыльно, то никакой принципиальной разницы в механизме налогообложения и налогового стимулирования, что государственного, что частного предприятия быть не должно.
Таким образом, логика развертывания товарного и денежного хозяйства, логика рыночной экономики вела к тому, чтобы в принципе не должно быть государственных предприятий, ориентированных на прибыльную работу и в то же время находящихся на бюджетном финансировании. Все предприятия должны были работать на принципах коммерческого расчета. Практически, те предприятия, которые у нас были на хозрасчете, должны были переводиться на коммерческие начала, по существу становиться арендными. Г. Я. Сокольников начал прокладывать эту теоретическую тропу[172], но затем ее затоптали, и весь советский период проблема распределения прибыли предприятия оставалась крепким орешком для хозяйственной практики.
И косыгинская реформа 1965 г., в центре которой также стоял поиск стимулов развития производства, не смогла разгрызть этот орешек. В самом докладе на Пленуме ЦК КПСС в сентябре 1965 г., который и провозгласил эту реформу, А. Н. Косыгин говорил следующее: «Нужно установить порядок, при котором возможности предприятий повышать оплату труда рабочих и служащих определялись бы прежде всего ростом производства, улучшением качества продукции, увеличением прибыли и повышением рентабельности производства. Тарифные ставки и оклады рабочих и служащих и впредь будут повышаться в централизованном порядке»[173]. Как-то рука не поднимается написать, что в этой фразе содержится если не глупость, то явная несуразица. Ведь, если оплату труда ставить в зависимость от роста производства, увеличении прибыли и рентабельности конкретного предприятия, то как это согласовать с повышением окладов и ставок «в централизованном порядке»? Одно противоречит другому. И таких противоречий, оговорок, несогласованностей во всей реформе было множество, как и во всей экономической политики советской эпохи.
И реформа 1989 года также содержала в себе внутренние противоречия. Вот пример. В основном теоретическом материале этой реформы «Радикальная экономическая реформа: первоочередные и долговременные меры», который обсуждался на ноябрьской конференции 1989 г., говорилось о многообразии форм общественной собственности, о различных формах социалистической собственности. О частной собственности в этом документе речь не идет. Более того, тут указывается, что «требуется отказ от догмы о несовместимости доходов от собственности с социализмом». Хотя уже это положение очень сомнительно, но буквально в следующем абзаце и эта сомнительная вещь просто перечеркивается. Здесь сказано, что эти доходы от собственности, т. е. проценты по вкладам, дивиденды и т. п. «поддаются эффективному государственному регулированию», что исключит «неприемлемо