ризис развития СССР стал заметным даже для советских руководителей. «Сверх-сверхдоходы» СССР не были спутником быстрого роста, они действовали на советскую экономику даже угнетающе, и небольшой стимул в виде определенного снижения цен в 1985–1986 гг. был бы полезен советской экономике, если бы не другие обстоятельства уже сугубо внутреннего характера.
Экономический кризис СССР, понимаемый как долгосрочное явление, возник до падения цен на нефть, но в острую, заметную фазу перешел уже позднее. Некоторое падение цен на нефть дисциплинировала советскую экономику, но политика ускорения не подчинялась этой дисциплине, и тогда начались настоящие трудности. Е. Гайдар утверждает: «К началу перестройки нарастание внешнего долга страны приобрело лавинообразный характер»[215]. Однако цифры более скромны: в 1984 г., т. е. к моменту прихода к власти Горбачева, сальдо внешнего долга СССР составило 5,9 млрд долл. Это меньше, чем в 1981 г., когда плата СССР по кредитам составила 6,4 млрд долл. Лишь в 1986 г., т. е. не к началу Перестройки, а после ее начала и после чернобыльской катастрофы сальдо составило 15,1 млрд долл. Величина, впрочем, для Советского Союза вполне терпимая.
Итак, мы можем констатировать, что причины Перестройки и формирование ее программы лежат прежде всего внутри СССР. Советское общество с энтузиазмом встретило начало преобразований Горбачева. Разочарование нарастало постепенно, и с 1989 г. страну захлестнули массовые движения, которые выдвигали уже свои планы преобразований. На сторону оппозиции перешла часть номенклатуры и возникающая новая буржуазия. Ситуация усложнилась, ошибки реформ накладывались на противоречивые социально-политические воздействия. Результаты противоречивы – это и «свободы», и «распад», «ростки нового» и откат от социально-экономических и культурных достижений СССР. Причины этих результатов следует отличать от причин начала преобразований как таковых. У Перестройки были глубокие причины, перемены были неизбежны. Ход событий определяли все их участники, отчасти – все советские люди.
Однако не следует путать неизбежность Перестройки (то есть глубоких социальных перемен в СССР) с неизбежностью распада СССР. Неизбежным было только расширение сферы рынка и ликвидация политической монополии КПСС.
Проблема причин распада СССР продолжает будоражить и раскалывать общественное мнение. Для одних события 1991 г. – результат заговора, алой воли нескольких чиновников и иностранных спецслужб, для других – неизбежный результат непреодолимых объективных обстоятельств.
Среди объективных факторов, способствовавших распаду СССР[216], можно назвать социально-экономический кризис, этноконфликгы, внешнеполитические проблемы. Однако этноконфликгы развивались прежде всего на периферии СССР, а не в треугольнике Москва-Киев-Минск, где в декабре 1991 г. был решен вопрос о роспуске СССР. Периферийные этноконфликгы характерны для всех существовавших в прошлом империй, и проходят века, прежде чем они распадаются. Те конфликты, которые нарастали в СССР в 1988–1990 гг. и фактически стабилизировались к середине 1991 г., могли привести к сокращению территории государства, но не к его полному распаду. Внешнее давление на СССР, связанное с «Холодной войной», также ослабевало – в 1990 г. «Холодная война» фактически уже прекратилась.
Социально-экономический кризис был наиболее тяжелым объективным фактором, воздействовавшим на ситуацию. Но нельзя забывать, что социально-экономические кризисы происходят в истории всех государств, что, как правило, не ведет к их распаду. К тому же социально-экономический кризис 1989–1991 гг. был связан с целым рядом субъективных обстоятельств – и с ошибками реформаторов, и с разрушительными последствиями политической борьбы.
СССР не мог сохраниться в прежнем виде, но вплоть до конца 1991 г. его судьба висела на волоске. Этот волосок можно было обрезать, а можно было и укреплять. Лидеры, получившие власть в стране в 1991 г., предпочли обрезать утончившуюся нить истории СССР. Их политические мотивы понятны. Их историческая ответственность заключается не в том, что они вызвали распад СССР – у этого события были более глубокие причины. Эта ответственность заключается в выборе стратегической линии развития, которая исключила другие альтернативы, сохраняющие целостность страны. Если прежде ещё существовала свобода субъективного выбора, то в декабре 1991 г. процесс распада СССР принял необратимый характер[217].
Сегодня, в начале нового века мы отброшены назад. Это значит, что в случае успешного развития нашего общества мы вновь подойдем к решению тех же задач, которые не смогла решить Перестройка. Так часто бывает в истории – революции не получаются с первого раза, особенно ранние. Они не обеспечивают переход к более передовому обществу, а лишь разбрасывают семена новых отношений. Проходит время, и семена прорастают. В 1990–1993 гг. советское возрождение сорвалось. Но посмотрите вокруг – несмотря на все кампании борьбы с «совком», современная российская (только ли российская?) культура питается соками советской культуры. Вокруг звучат перепевы «старых песен о главном». Вытравить постсоветскую идентичность не удалось. Значит, сохраняется перспектива Советского возрождения также, как в 1980-е гг. сохранялась возможность для литовского или эстонского возрождения. Если мы перестанем отождествлять советскую культуру с мертвой Империей, Возрождение станет реальностью.
Глава 6. К вопросу о советском социализме[218]
Эти строки представляют собой комментарии на обзор книги Марселя ван дер Линдена «Западный марксизм и Советский Союз», подготовленный Дэвидом Лайбманом (обзор был опубликован в этом же журнале, выпуск 73, № 4,2009).
Прежде всего хочу выразить благодарность Дэвиду Лайбману за его щедрую поддержку. Не имея возможности читать саму книгу (ван дер Линдена], а также с учетом других ограничений, с которыми я столкнулся в моей работе, остановлюсь только на одном вопросе, а именно – на позиции Лайбмана относительно советского социализма. В частности, предметом моего рассмотрения станет его утверждение о том, что советское социалистическое развитие совместимо с положениями марксовой «Критикой Готской программы» (Marx, 1964), особенно в смысле первой фазы коммунизма, «длительного периода эволюционного перехода» на основе «успешной пролетарской революции и установления власти трудящихся» при сохранении «решающих особенностей производительных сил и производственных отношений» капитализма как такового – «наемного труда», «денег» и «цен» (дальнейшее развитие основано исключительно на собственно Марксовых категориях).
Прежде чем рассматривать этот вопрос, позвольте мне сказать несколько слов о существующей терминологической путанице вокруг термина «социализм». По Марксу, социализм не является ни переходом к коммунизму, ни низшей фазой коммунизма. Это настоящий коммунизм. Действительно, капитализм Маркс называет «переходной точкой» или «переходным периодом» к коммунизму (1953, 438; 1962, 425–426; 1989, 783).
Знаменитый «политический переходный период», ключевые процессы в ходе которого управляются (и направляются) пролетариатом, все же находится еще в рамках «старой организации общества», как Маркс напомнил Бакунину (1873, 630). Для Маркса есть только одно общество после общества капитала, которое он называет (в разных произведениях) то коммунизмом, то социализмом, то республикой труда и связанного с ней общества свободных производителей, или просто ассоциацией, кооперативом, соединением (воссоединением) свободных людей. Я ограничусь ссылкой на четыре произведения, где Маркс говорит только о социализме как об обозначении будущего общества, без упоминания «коммунизма» вообще: (1) 1844, письма А. Руге (1976а, 58, 101–102); (2) «К критике политической экономии» (1976b, 327); (3) экономические рукописи, ставшие основой для «Капитала» (1992,124–125) и их редакции, относящиеся примерно к 1876 году; а также (4) ряд работ, посвященных анализу соотношения труда и капитала(1988,783–784).
Оба представления о социализме оспариваются в названных работах, однако же они популяризированы (если даже не сказать – развиты) В. И. Лениным в 1917 году, слепо приняты его последователями и были руководством к действию для лидеров политических режимов, называвших (а в ряде случаев – и называющих) себя «социалистическими», по всему миру. Перефразируя Лайбмана, можно сказать, что эти лидеры называли свои режимы «социалистическими» лишь только для того, чтобы «марксизм был совместим с исторической реальностью». Эти представления стали удобным инструментом легитимации политических репрессий, да и вообще любых действий, совершавшихся в свое время во имя строительства социализма. Таким образом, пользуясь удачными выражениями Лайбмана, можно сказать, что все те аспекты социализма, вообще марксова «коммунизма», которые действительно являлись освободительными по отношению к человеку, оказывались утопичными и недостижимыми на практике.
Вернемся к нашей проблеме. В «Критике Готской программы» как «наемный труд», так и «деньги и цены» не включаются в число тех «родимых пятен» «старого» общества, которые имели значение на низших ступенях общества «нового». (На практике же, конечно, эти элементы постоянно оставались существенными чертами советского «социализма»). Кто, как не Маркс, в этом же произведении охарактеризовал «систему наемного труда» как систему рабства (1964: 21)? И действительно, в «Капитале» Маркс определяет капитализм как «общество наемного труда» (1987, 226), а во французской версии этого произведения – как «систему наемного труда» или же просто как «наемный труд» (1965, 59, 770, 1113–1114), также как он делал ранее в рукописи 1857-58 годов (1953, 635). Опять же, как отмечал Маркс, наемный труд и капитал отражают одни и те же общественные отношения (в том числе и противоречия), только рассматриваемые с разных полюсов (1962, 488). И было бы странно предполагать, что после исчезновения капиталистического класса наемный труд продолжает существовать. Опять же: кто, как не Маркс, адресует рабочим в 1865 году утверждение, что «ликвидация системы заработной платы» совпадает с «освобождением рабочего класса»? (1988, 432). Что же касается «денег и цен», то нет ни одного произведения Маркса, в котором бы демонстрировалось бытие этих категорий в эпоху социализма. В центре внимания «Критики Готской программы» Маркса – все та же «низшая фаза», разделение общественного продукта между производственными и потребительских нуждами, где первое – это расширение средств производства, а второе – обеспечение удовлетворения потребностей как личности, так и коллектива. На этой фазе все еще сохраняет свое действие принцип, который регулирует обмен товаров: количество труда в обществе фактически возвращается обратно от общества (после необходимых отчислений) к трудящемуся. Тем не менее, труд сам по себе не имеет меновой стоимости. В самом деле, в товарном производстве существует противоречие между «принципом и практикой»: эквивалентность установлена «только в среднем», так как доля человека (трудящегося) в совокупном «общественном» труде неопределима. При социализме, по Марксу, имеет место против