Если даже за руководителями послесталинского поколения признать благие намерения, – на что нет достаточных оснований, – то всё равно их интеллектуальный уровень был на таком уровне, что от понимания вставших перед страной проблем они были далеки. Не только западной, но и марксистской культурой никто из них не обладал, а произносимые по шпаргалкам шаблонные речи мало что для этого содержали. О пересмотре сталинской модели социализма и ее новой концепции в соответствии с реалиями изменившегося мира никто из них не мог и подумать. В такой ситуации не могло быть понимания того, что для соревнования с капитализмом требуется новая модель социализма, в которой движущей силой социально-экономического и технического прогресса общества выступала бы не скованная укоренившимися догмами партийная бюрократия, а свободная воля самодеятельного народа.
Однако этого не было по причине недемократического характера нашего общественного строя. Вместо народовластия мы имели самовластье бюрократии, которая венчалась диктатурой Верховного правителя. Поскольку все зависело от того, что будет решено наверху, то творческая инициатива снизу была ограниченной и мало результативной. Основным ресурсом достижения высокой эффективности было развязывание творческой инициативы путем введения рыночных свобод, не говоря о частной собственности. Ко всему этому тогдашнее советское руководство никак не было готово, а без этого не было шанса решить поставленную задачу. В этом мы усматриваем основную причину того, почему мы не овладели научно-технической революцией и не смогли воспользоваться ее плодами, в то время как капитализм развитых стран смог это сделать и вполне успешно.
Весьма неблагоприятно для выполнения программы соревнования с капитализмом складывалась международная обстановка. Как уже отмечалось, во второй половине XX века ситуация в капиталистическом мире существенно изменилась, и это вызвало кризис марксизма, ряд принципиальных решений которого уже не соответствовали реалиям наступившей эпохи. Неизменность природы капитализма как системы эксплуатации труда капиталом не означала, что остальное тоже осталось такими же. Наоборот, изменения в способах функционирования капитализма требовали нового подхода, как к его оценке, так и к перспективе осуществления социалистического идеала. С этой точки зрения, по крайней мере, три новых явления современного капитализма заслуживали самого серьезного внимания творческого марксизм второй половины XX века.
Первое касалось способности капитализма овладеть научнотехнической революцией,
второе – возникновения государства всеобщего благосостояния (welfare state) в развитых странах,
а третье – принятия мировым развитием глобального характера, вследствие чего положение страны стало определяться не столько тем, что делается в ней, сколько тем, что делается за её пределами.
Во второй половине XX века по-иному встал вопрос о смене капитализма социализмом. Как известно, основу марксистского доказательства необходимости этой смены составляло положение об исчерпанности потенциала капиталистических отношений к развитию. Пока такой потенциал есть, утверждал написанный К. Марксом и Ф. Энгельсом «Манифест коммунистической партии», существование капитализм оправдано. Когда же он будет исчерпан, тогда из двигателя прогресса капитализм превратится в его тормоз и его замена социализмом становится исторической необходимостью. Таким образом, оправданием прихода социализма на историческую арену считалась его способность принять и нести дальше эстафету прогресса производительных сил и всего общества.
В конце XIX и в первой половине XX веков эта логика выглядела вполне обоснованной. Отход от системы совершенной конкуренции и переход к этапу несовершенной конкуренции, и установление господства крупных корпораций в экономике социалисты восприняли как свидетельство исчерпанности потенциала капитализма к прогрессу, а мировую войну – как такую бойню народов, которая требует нового, а именно социалистического миропорядка. Русская революция 1917 года подтверждала этот ход мыслей.
Однако вторая половина XX века вносила существенный корректив в эти представления. В мире развернулась научно-техническая революция, но не в рамках советского социализма, как следовало ожидать по марксистской теории, а, наоборот, в рамках капитализма. На этой основе наступил «золотой век» высоких темпов экономического роста капиталистических стран. Хотя этот рост был вызван временными обстоятельствами спада экономики многих стран после окончания второй мировой войны, но всё-таки был реальным.
Изменившиеся капиталистические отношения способствовали развитию производительных сил, а способность реального социализма обеспечить такой же, а тем больший прогресс оказался под вопросом. В изменившихся условиях судьба социализма стала зависеть не от того, произойдет ли еще одна революция в той или иной стране, а от того, насколько существующие социалистические страны овладеют плодами научно-технической революции для усиления свой экономической мощи и повышения народного благосостояния. Иначе говоря, ходом развития на первый план выдвинул вопрос о том, какая из двух общественноэкономических систем имеет больше преимуществ перед другой.
Вторым новым явлением нашего времени, как отмечалось, было возникновение в рамках капитализма государства всеобщего благосостояния. Оно означало обеспечение социальных гарантий для широких масс населения. Хотя оно возникло под воздействием советского опыта, и имеет место только в развитых странах, да и то без имевшихся в социалистических странах гарантий права на труд и заработок, тем не менее, это было историческим опровержением фундаментального положения старого марксизма о невозможности улучшения положения трудящихся низов в рамках капитализма. Тем самым у социализма была отобрана его козырная карта в борьбе с капитализмом. Игнорируя положение дел в периферийных странах, идеологи капитализма получили основание убеждать рабочих своих стран в том, что им нет смысла выступать за социализм и поддерживать его, так как в рамках капитализма они могут добиться большего. Более того, в ходе холодной войны социализм (коммунизм) был превращен в пугало в виду нарушения элементарных прав и свобод человека в социалистических странах.
Справедливость требует сказать, что еврокоммунизм указывал на эти пороки реального социализма, но утратившие ответственность за судьбы социализма малокультурные руководители социалистических стран, прежде всего, Советского Союза высокомерно отвергали эти вполне обоснованные критические замечания.
Третьим новым явлением современного мира мы назвали глобальный характер мирового развития, когда мирохозяйственные связи и факторы стали определяющим фактором национального развития, что предопределяло господство стран «золотого миллиарда» над остальным миром. По мере глобализации прежний раскол мира на две системы – капитализм и социализм – все более утрачивал свое значение.
В течение второй половины XX века позиции мирового социализма все больше ослаблялись, во-первых, ввиду отмеченной неспособности овладеть достижениями научно-технической революции; во-вторых, ввиду конфликтов между отдельными социалистическими странам; в-третьих, ввиду малой демократической привлекательности и систематических нарушений прав и свобод граждан. Чем больше действовали эти факторы, тем больше социалистический мир погружался в свои внутренние проблемы и уступал свои позиции капиталистическому миру.
А тем временем усилившие экспансию и охватившие весь мир транснациональные корпорации опутывали страны и народы паутиной финансово-экономической зависимости. Старый раскол мира на капитализм и социализм уступал место новому расколу на центр и периферию мирового капитализма.
В силу отмеченных обстоятельств утратили былое значение старые, взятые сами по себе признаки капитализма и социализма (общественная или частная собственность, плановая или рыночная экономика, декларированные права граждан и т. д.) безотносительно к тому, чем они реально оборачиваются, и что они дают рядовому человеку. Так, со временем граждан социалистических стран только раздражали ссылки на преимущества общественной собственности или плановой экономики безотносительно к тому, что они нам им дают по сравнению с тем, что имеют граждане капиталистических стран. И хрущевская программа строительства коммунизма, и горбачевская перестройка советского общества были реакцией на возраставшее недовольство советских граждан, и представляли собой попытки дать им более полное удовлетворение, и тем самым укрепить позиции социализма. В этом смысле в обоих случаях цели были одни и те же, но тактика их достижения была разной. Хрущев выдвигал свою программу в вызывающей манере с открыто провозглашаемой целью окончательно «закопать капитализм в могилу». Этим он провоцировал еще большее разжигание холодной войны и международное противодействие осуществлению своей программы.
Учтя этот недостаток, Горбачев ударился в другую крайность, недооценив западную враждебность к коммунизму и Советскому Союзу. Консервативные руководители западных держав жаждали не справедливого мира между народами, а господства над ними. У них было и сохраняется сознание древних римлян, которые считали, что только их собственное господство над окружающими их варварами гарантирует им устойчивость их положения. Поэтому предложенный Горбачевым курс на смягчение международной напряженности путем создания безъядерного мира, Общеевропейского дома, создания равноправных экономических отношений между всеми странами повисли в воздухе. На миролюбивый курс Горбачева Запад ответил агрессивными действиями по изоляции СССР вначале от его восточноевропейских союзников с последующим (после распада СССР) их вовлечением в НАТО, а затем изоляцией России от зоны ее традиционного влияния, какими веками были бывшие республики Советского Союза. При словесном превознесении самого Горбачева (ему была присуждена Нобелевская премия мира и множество других премий), Запад настойчиво и методично проваливал его политический курс, рассматривая это как шанс выведения из строя своего военно-политического соперника. Если бы перестройка началась, скажем, с приходом к власти Брежнева, а еще лучше Хрущева, в период кейнсианского регулирования экономики, во времена Никсона и Брандта, то возможно, что западное воздействие на нас могло быть не агрессивным и негативным, а более мирным и позитивным в смысле принятия демократических ценностей.