Поскольку согласно решению Совета Министров РСФСР от 22 января все промышленные предприятия на территории России переходили в республиканскую собственность, у Советского Союза (и, конечно, у КПСС – см. указ от 24 декабря 1990 г. о вступлении в силу закона «О собственности в РСФСР») не оставалось больше экономической базы. Хотя документ указывал на то, что эти законы наталкиваются на интересы «многих десятков миллионов людей, многих тысяч коллективов трудящихся, и решительным образом могут повлиять на процесс перестройки, на судьбы страны», Горбачёв все свои надежды возлагал на мартовский референдум, который был призван решить вопрос существования Советского Союза.
Заставляло задуматься и положение документа о том, что «реально существующее, неделимое общенациональное имущество, созданное трудом многих поколений, авторитарными методами заключают в рамки республиканских и территориальных структур, а это означает, что противоречия и конфликты – в том числе межнациональные проблемы – из сферы надстройки переносят в сферу базиса, отношений собственности». Несмотря на представляющийся устаревшим язык, чётко вырисовываются главные интересы и группы интересов, что одновременно и Горбачёва поставило перед выбором: с кем дальше? Он даже тогда не сумел решить это, поэтому и проиграл. Ни его сторонники, по большей части будущие путчисты, ни ельцинисты, то есть ни заинтересованные в сохранении системы государственного социализма группы, ни заинтересованные в новом капитализме больше не поддерживали Горбачёва. Те, кто искали нечто третье между государственным социализмом и капитализмом, уже давно не верили Горбачёву. Основные тезисы демократического социализма (многопартийная система, рабочая демократия, плюралистическая структура собственности, общественная самоорганизация, рыночные стимуляторы) в действительности стали исключающими друг друга, пустыми идеологическими постулатами.
В конечном счёте, авторы представленных здесь документов (среди которых Бакланов, главный советник Горбачёва по вопросам обороны, был одним из руководителей путчистов) и сами не могли предложить эффективных ответных шагов. Одной из их идей было: «следует дать указания Центральному Комитету Коммунистической партии РСФСР начать работу в коллективах трудящихся для нейтрализации противоправных мер властей РСФСР, направленных на перевод союзного имущества в республиканское, познакомить их с социально-экономическими последствиями этих мер». Другое предложение также относилось к области просветительских решений. Они обращаются к Горбачёву рассмотреть, в интересах советского народа и для защиты Советского Союза, на основании 124-й статьи Конституции, соответствуют ли Конституции СССР и советским законам принятые Верховным Советом РСФСР законы «О собственности в РСФСР» и «О предприятиях и предпринимательской деятельности в РСФСР». Предлагается также издать президентский указ об отмене 3 пункта решения Верховного Совета РСФСР от 24 декабря 1990 года (закон «О собственности в РСФСР»), на основании которого с 1 января 1991 г. закон о «Собственности в СССР» на территории РСФСР теряет силу. Наконец, они обращаются к республиканским компартиям, чтобы они воспрепятствовали выводу производственного потенциала с территории Советского Союза. Местные руководители, однако, были заинтересованы в сохранении своих властных позиций, которые – используя эвфемизм – не совпадали с сохранением Советского Союза как государственной и экономической структуры. На деле августовский путч уже не имел реальной функции, поскольку у сложившейся ситуации не было военного решения ни во внутриполитическом, ни во внешнеполитическом плане.
Одновременно с защитой всесоюзной собственности самой КПСС также не удалось защитить или демократическим путём национализировать своё имущество. Идущие «снизу» требования – с одной стороны, Демократической платформы КПСС, стремящейся стать самостоятельной партией, или, с другой стороны, уже существующих зародышей партий – добивались раздела партийного имущества путём референдума[266]. В конце концов, раздел начался, но сверху. Сами партийные вожди стали раздавать, например, учебные заведения партии. Таким образом «национализация» и приватизация советской государственной собственности оказалась связанной с тем, быть или не быть КПСС и Советскому Союзу. Партия за несколько недель до путча пыталась выкарабкаться из кризиса в истинном духе рыночной экономики: сама попробовала заняться производственно-коммерческой деятельностью, чтобы привести в равновесие партийный бюджет, расширить издательскую деятельность, и даже намеревались заняться благотворительностью[267].
Однако в то время как государственная и партийная собственность начала уплывать к явно не поддающимся общественному контролю группам[268], теоретические распри вокруг частной собственности не утихали. Благодаря гласности сложилась атмосфера, в которой многие считали, что интеллектуально лучше продуманные программы ещё могут иметь шансы на осуществление. Но и наилучшим образом продуманные, заинтересованные в преодолении существующего программы определяли основное противоречие в контексте рынок против общественного хозяйства. Действительно, это и было основным вопросом, превратившим перестройку в смену режима. Сейчас рассмотрим, как это произошло.
Первой конкретной программой введения рыночной экономики был т. н. план Шаталина (май 1990 года), который намеревался внедрить рыночную экономии в Советском Союзе в течение 500 дней. То есть на осуществление такого поворота – «от тоталитарной общественно-политической системы к рыночной экономике» – не было отпущено даже половины того срока, который Сталин предусматривал на коллективизацию[269]. Эта программа была отмечена именем одного из экономических «чудо-лекарей» эпохи, Шаталина, который первоначально был академиком-математиком. Документ – с современных позиций – является невероятной смесью популистской демагогии и политической программы, построенной на дихотомическом противопоставлении государства и рынка: государство именем народа должно осуществить поворот против самого себя. Преамбула программы обращена непосредственно «к людям» в противовес государству, и в самом начале утверждает: по сравнению со всеми прежними реформами «её главное отличие состоит в том, что по своим принципам она строится на новой экономической доктрине. Переход к рынку – прежде всего задача государства, а не простых людей… Программа выдвигает задачу всё возможное отобрать у государства и отдать людям» (выделено мной. – Т. К.). Концепция основана на том, что если большая часть имущества и источников при соответствующих условиях вернётся к людям, то это приведёт к значительно лучшим экономическим результатам и сделает возможным искоренение многих негативных явлений в процессе перехода к рынку.
Вводная часть программы – озаглавленная «Концепция и программа» – трактует приватизацию таким образом, что государственную собственность следует возвратить то «людям», то «народу». Введение капиталистической системы частной собственности – с небольшим преувеличением – описывается в такой тональности и таким языком, будто речь идёт о введении общественного самоуправления: «Право на собственность осуществляется через разгосударствление и приватизацию, когда государственное имущество переходит в руки граждан. Именно в этом, в обретении народом собственности проявляется в первую очередь социальная направленность экономики. Это не есть акт реванша, а восстановление социальной справедливости, укрепление прав человека на получение доли из национального богатства страны»[270].
На самом деле программа, которую намеревались ввести уже в августе, выражала желание одной из фракций советского руководства положить на полку первоначальную экономическую концепцию перестройки, программу производственного самоуправления, которую суммировал Абел Гезевич Аганбегян. Этот последний автор, как один из главных советников Горбачёва по экономическим вопросам, разработал для перестройки целую теорию. О значении его книги говорит и то, что она вышла очень быстро, ещё в 1988 году и на английском языке, причём с предисловием одного из самых именитых теоретиков «рыночного социализма» Алека Нове[271]. В наиболее оптимистичных секциях левых социалистов появилась надежда, что может начаться преобразование «государственного социализма» в социализм самоуправления. Такой анализ не предполагал (или с определённой дозой наивности отворачивался от действительности), что в Советском Союзе возобладает ещё более напористая политическая практика – желание догнать, что диаметрально противоположно антибюрократической самоуправляющейся реформе социализма. Сама концепция самоуправления уже ранее возникала и за пределами Советского Союза.
Известно, что в Венгрии вследствие разгрома рабочих советов в 1956-м году настоящие корни самоуправления были весьма слабы, однако имелась крепкая теоретическая традиция. Как в области философии, так и экономики существовали сравнительно хорошо разработанные теории. Однако в Венгрии большинство теоретиков самоуправления ещё до смены режима перешли на позиции рыночной экономики (то есть – капиталистическая частная собственность, «гражданское общество» и пр.), ссылаясь на три момента: провалилась югославская практика самоуправления, потерпело поражение самоуправляющееся крыло «Солидарности» в Польше в 1980-е гг., изменилось международное соотношение сил в пользу транснационального капитала и международных финансовых центров («глобализация»). Необходимо, однако, указать и на четвёртый компонент: отказ от самоуправления выражал, что в интересах экономических и политических элит, а также и менеджмента произошёл сдвиг (о чём бывшие «самоуправленцы» говорят неохотно). Называя вещи своими именами: после 1985 года теория самоуправления и политическая ангажированность при ней уже не была «выгодной», элиты тогда увидели новые возможности выживания. «Продолжатели» Дьёрдя Лукача образца 1968 года в Венгрии по большей части, в отличие от своего учителя, перешли к либеральному экономизму, ссылаясь, в частности, на необходимость адаптироваться в мировые процессы. С некоторым опозданием нечто подобное произошло и в Советском Союзе.