В общем, Автору надо было основательно разобраться во всём этом. Для чего прежде всего надо было немедленно и как можно дальше бежать из этой «замечательной» газеты. В аспирантуру МГУ.
И начались три счастливых года фундаментального самообразования. Всё – с самого начала, с самых азов. Особое внимание – дотошнейшему изучению Маркса, Энгельса, Ленина, стенограмм съездов партии. Что и почему предлагали классики, что предсказывали, как действовали и что из всего этого получилось – вот вопросы, на которые начал искать ответы Автор.
Первые результаты подобного самообразования и подобных размышлений – в статьях для «Нового мира» Твардовского «Суд над судьями» и «Нравственность и революция».
Вообще в центре Авторских размышлений этого периода – вопрос: что все-таки сие есть, эти самые «бюрократические деформации» – болезненные явления на в принципе здоровом социалистическом теле, или они сами уже стали всем телом социума, а социалистические вкрапления – так, некоторые еще не до конца исчезнувшие реликты былых надежд и устремлений? То и дело возникает у Автора вопрос: а вообще-то «социализм» ли у нас получился? Развернутого ответа Автор пока не давал, но неуклонно шел к нему.
И двигался он тут вот по каким теоретическим ступеням.
Вначале – о «бюрократических деформациях».
Открытым текстом писать об этом, разумеется, было невозможно – слишком бдителен был контроль со стороны цензуры, партийных органов и, конечно, госбезопасности. Поэтому писалось обо всём этом аналогиями, подтекстами, впрочем, для вдумчивого и тренированного читателя – довольно прозрачными.
Статья «Суд над судьями» – вроде бы о Германии, о том, как демократическим силам можно и нужно судить гитлеризм и преодолевать его наследие – политически, юридически, идейно и психологически. «Нравственность и революция» – о сущности и особенностях тоталитаризма (на примере маоистского Китая, хотя ясно было, что речь там идет о «китайцах», проживающих на территории от Ленинграда до Владивостока).
Конечно, Автор не отождествлял гитлеровскую тоталитарную систему и сталинский тоталитаризм. Он вполне отдавал себе отчет, что у них немало разнящегося (и в политической системе, и в идеологических концепциях). Но есть у них и существенно общее – тоталитарная форма организации общества и государства, господство бюрократии, культ вождя. И вот именно об этих элементах германской тоталитарной системы, роднящих ее с советским тоталитаризмом, и писал Автор, и потому его анализ германской реальности без труда воспринимался проницательными читателями как анализ их, отечественной, реальности. Тот же тип сопоставления использован и в статье о тоталитаризме с «китайским лицом».
Из теоретических новаций, появившихся у Автора в этот период, мы выделили бы три момента:
1. Более основательное проникновение в суть сложившейся при сталинщине бюрократической политической системы и, как следствие этого, более глубокие (и более резкие) ее оценки. Автор не ограничивается уже ее словесным осуждением и программами «устранения деформаций» через некие осуществляемые через партию (при поддержке народа) реформы. Он считает, что нужен масштабный, всенародный суд над этим, преступным, режимом, над его вдохновителями и реализаторами – подобный Нюрнбергскому. Нужно, в ходе такого Исторического суда, всестороннее осмысление происшедшего со страной для выработки иммунитета на будущее.
2. Вторая, очень существенная новация. Автор пришел к выводу, что XX съезд (при всех его несомненных гуманистических заслугах) и хрущевское руководство (со всем его «оттепельным» позитивом) в принципе не в состоянии по-настоящему осудить и преодолеть сталинизм, самые основы бюрократической системы. Они способны осудить лишь некоторые крайности сталинской бюрократической системы. Политические же, социальные и идейные ее основы хрущев-цы потрясти не в состоянии, ибо, в общем-то, они одной с ней крови. Система спокойно перенесла смерть своего прежнего вождя и, освободившись от некоторых, наиболее жестоких и кровавых крайностей, продолжала, уже при новом вожде, жить в привычном для себя режиме бюрократической диктатуры.
3. И третий момент: таким наиболее эффективным (высшим!) судом над тоталитарно-бюрократической системой может быть, согласно новым установкам Автора, революция – народная и демократическая. Правда, представление о формах революции, о ее движущих силах Автором пока не конкретизируются. Скорее всего, потому, что до нее еще довольно далеко. Она пока – не вопрос сегодняшней повестки дня, а задача и неизбежность будущего. Подойдет время – тогда и будем прояснять все связанные с ней вопросы, так это выглядит у Автора. Но с надеждой на высокостоящих «Хрущевых», на райкомовских праведников, вроде овечкинского Мартынова, на возможность реформирования социально-политической системы «через партию» – с этой надеждой покончено раз и навсегда. Только, по убеждению Автора, широкое, «низовое», народное движение, только глубокие, коренные преобразования (= синоним Революции!) способны положить конец господству бюрократической системы. Это был важный и принципиальный шаг в интеллектуально-политической эволюции Автора, сделанный им в первой половине 60-х годов.
Эти новые подходы, новые идеи были развиты, углублены и основательно отрефлектированы Автором в книге «От Чернышевского к Плеханову».
Книга «От Чернышевского к Плеханову» носила подзаголовок: «Об особенностях развития социалистической мысли в России». Вышла в свет в начале 1969 года. А писалась она в 1963–1966 гг., то есть и до Октябрьского (1964 года) Пленума ЦК, сместившего Хрущева (так что нелицеприятные оценки хрущевского периода даются там не постфактум, не вдогонку уходящему «вождю», а в период его всевластия), и после Октябрьского Пленума (поднявшего к власти гениально олицетворявшего помпезную и серую партийно-советскую бюрократию 60-х годов Брежнева), но, что особенно важно заметить, до Пражской весны 1968 года, напрочь замороженной советскими танками (отзвуки на это рубежное событие, его оценки в книге, естественно, отсутствуют; они последуют чуть позже и станут истоком новых шагов, новых витков в интеллектуальной эволюции Автора).
В книге «От Чернышевского к Плеханову» закрепляются, развернуто аргументируются и доводятся до некоего логического завершения те новые подходы, которые наметились в «новомировских» статьях Автора. Центральное место займут здесь вопросы о специфике, особенностях теории русского социализма (в его сопоставлении с западноевропейскими социалистическими концепциями, в том числе и в особенности – с концепцией Маркса), а также постановка вопроса о принципиально новой антагонистической формации, возникшей в СССР под ложным именем «социализма» и получившей распространение в странах так называемого социалистического лагеря.
Разговор о «новой формации» начинается с того, что снимается прежний тезис о неких «деформациях», присущих принципиально здоровому-де социалистическому «телу». Ни о каком принципиальном «здоровье» здесь уже речь не идет. Здесь – абсолютное неприятие системы эпохи сталинизма. Правда, развернутой характеристики социально-политической сущности этой системы (составляющей ядро «новой формации») здесь еще нет. Нет здесь и того, что требует классический научный анализ (продемонстрированный, например, Марксом и Энгельсом в их знаменитом «Манифесте» при анализе буржуазной формации), а именно – выяснение тех задач развития, которые объективно стоят перед обществом и которые вынуждена была решать эта система. Не прописаны в деталях и подробностях причины возникновения подобной формации, не названы те социальные силы, которые стимулировали ее становление и на которые она опирается.
И всё же в книге отчетливо поставлен вопрос о «новой формации» и очерчены некоторые принципиальные подходы к ее познанию. Уже даваемые ей Автором эпитеты – столь жесткие и резкие, что читателю становится понятно, что это – не какие-то там «деформации» (которые можно было бы «выправить»), а завершенная и отлаженная – от экономического фундамента до политических и идеологических надстроек – система, антигуманная и бесчеловечная, с которой никакое сосуществование, никакие компромиссы для порядочных (скажем так) людей невозможны.
А неполнота, «неразвернутость» описания этой «новой формации» в книге связаны не только с необходимостью пересмотра ряда важных положений марксистской теории (задача, требующая особой взвешенности и осторожности), не только с необходимостью изучения и оценки громадного количества фактов социальной, экономической и политической истории Советского государства, но не в последнюю очередь – с невозможностью открытого и прямого разговора об этой проблеме в «партийной советской печати». Автору приходилось крутиться и изворачиваться в поисках форм беседы с читателем.
Поэтому снова, как и в «новомировских» статьях (о, проклятое существование с кляпом во рту!), – аналогии, подтексты, эзопов язык. Только в отличие от статей здесь Автору «на помощь» приходят аналогии другого типа – из российской истории. И снова он прибегает к своему излюбленному приему: он не искажает, не деформирует историю (в стремлении сблизить ее с современными ситуациями и проблемами), а просто отбирает ИЗ действительно существовавших в истории фактов и коллизий те, которые по содержанию, по своим параметрам близки к современной Автору ситуации.
Так, суть сталинской эпохи и тяжелейшая ситуация, в которой оказались тогда люди, не желавшие мириться с деспотизмом и политическим варварством, ясно просматривается через описание Автором эпохи… Николая I. Лексика, используемая Автором в ходе этого описания, исторические факты и высказывания деятелей прошлого подбираются таким образом, что в них нет ничего специфического, ничего характерного только для николаевского периода XIX века, а лишь то, что сближает этот период со сталинщиной (кстати, и «сближение» это не придумывается Автором, определенная ситуативная общность этих двух эпох несомненна).