Но я был молод. Да, на миру и смерть красна, но когда этот мир воротит от тебя рыло, то тут уж нужно не юношеское, а мужское мужество, чтобы принять эту смерть. И потом, я и в своих глазах не был чистым борцом за справедливость, ведь в конце концов у меня был и свой, корыстный интерес – и это тоже подрывало мой дух. Поэтому я и остановился на полпути.
Дальше дело обстояло так. Мне предложили после окончания института окончить годичные курсы английского языка. Я согласился на эту глупость по двум причинам. Во-первых, мне было страшно. Как-то весной во время дипломирования я вышел из института и сел на лавочку у входа, кого-то ожидая. И вдруг понял, что это рубеж, что моя жизнь круто меняется, и я становлюсь полностью самостоятельным. Раньше было так хорошо – что делать дома, решит отец, что делать в институте, решат преподаватели. А вот еще немного – и их решений не станет, и все надо будет решать самому. Мне стало страшно и захотелось оттянуть агонию юношества. Во-вторых, я надеялся, что за год мой скандал с заявлением как-нибудь забудется, и я все же устроюсь на кафедру.
В результате я год занимался не своим делом – тупым заучиванием английских слов и правил языка – глупая потеря времени. Потом, правда, на заводе я перевел пару статей с английского, но я перевел также и одну срочно потребовавшуюся мне статью с польского, а на польский я год своей жизни не тратил. Английский же я быстро забыл, и если впоследствии говорил на нем, то только выпивши и на бытовые темы. Но всему приходит конец, в начале лета 1973 года я эти дурацкие курсы окончил и снова встал вопрос, что делать?
Кадинов устроил мне протекцию в Гипромез, и я пошел устраиваться туда на работу. В отделе кадров меня приняли радушно и сразу же послали к начальнику того проектного отдела, в котором мне предстояло работать. Начальник, даже не видя диплома, очень мне обрадовался.
– Работы навалили, а людей не дают, слава богу, хоть одного прислали!
А когда увидел, что у меня красный диплом, то тут же заставил написать заявление и сам побежал с ним к директору. Вернулся с резолюцией: «ОК. Принять». Я отдал заявление начальнику отдела кадров (ОК) и поехал собирать необходимые документы. На следующий день приехал в Гипромез, и мне в отделе кадров, отводя глаза, сообщили, что в связи с перештатом они принять меня не могут. Я пошел к начальнику проектного отдела, тот с криком: «Что они там – с ума посходили?» – побежал к директору. Вернулся, вывел меня в коридор и спросил:
– Ты случайно не еврей?
– Случайно нет.
– Тогда что ты натворил в институте?
– Ничего.
– Не ври, замдиректора по кадрам звонил в ДМетИ, и там ему что-то про тебя сказали.
Тут я понял, что Гипромез очень близко от ДМетИ, и хотя я и не еврей, но мне в Гипромезе не работать.
Но и в Ермак я ехать не хотел. Принял во мне участие мой троюродный дед Павел Архипович Шкуропат, свел меня с бывшим главным сварщиком завода им. Карла Либкнехта, а тот дал рекомендательное письмо на имя своего ученика, на тот момент занимавшего какую-то большую должность в институте им. Патона в Киеве. Этот институт занимался проблемами, пересекавшимися с электрометаллургией, и я в принципе устроился бы по специальности. Съездил в Киев, институт оказался каким-то страшно секретным, даже в отдел кадров не впустили, человек, к которому у меня было письмо, оказался в длительной командировке, со мною говорить никто не захотел. Вернулся в Днепропетровск и стал собираться в Ермак.
В принципе я мог поступить так, как и все, – плюнуть на распределение и устроиться в Днепропетровске на любом предприятии. В конце концов, по-моему, из восьми человек нашей группы, направленных в Ермак в 1972 году, да наверняка и из десятков выпускников ДМетИ, направленных туда в остальные годы, доехал я один. Но это было ниже моего достоинства: я не хотел туда ехать, но и не хотел прямо сбегать от распределения. Государство потратило на меня деньги, и я считал, что либо обязан так же целево их вернуть отработкой обязательных 2 лет по своей специальности, либо государство должно было меня освободить от долга законным путем. И я поехал в Ермак через Москву с мечтою, что в Минчермете СССР сумею освободиться от распределения. Надеясь на это, я не взял в институте ни проездных денег на дорогу до Ермака, ни подъемных (последние составляли, по-моему, около 100 рублей).
Кстати, о подъемных. Идем мы ранней весной 1973 года вниз по проспекту Карла Маркса с Леней Елизаровым, выпускником 1972 года, но уже не помню с какого факультета, и он сетует, что взял в институте подъемные, но по распределению не поехал. А теперь институт требует деньги обратно, грозя судом, а у него их нет, и он пока нигде не устроился на работу. Дорога спускается круто вниз, и мы смотрим как-то высоко над поверхностью тротуара, но вдруг я опускаю глаза и вижу, что под ногами весь асфальт усеян новенькими 5-рублевыми купюрами.
– Леня, стой, гляди! – командую я, и Ленька опустил глаза.
– Чего тут глядеть, собирай! – немедленно отреагировал Ленька.
Собрали, подсчитали – ровно 100 рублей. С деньгами лежала и сберегательная книжка, владелец – женщина, вклады делала весь год по 10 рублей в месяц, всего на книжке 110 рублей, сегодня снято 100, остаток – 10. Деньги и книжка валялись как раз напротив входа в сберкассу. Если бы на книжке было хотя бы рублей 500! А то ведь видно, что весь год собирала. Надо возвращать находку! Зашли в сберкассу, объяснили суть, у нас сначала хотели отобрать и книжку, и деньги, но мы обменяли сберкнижку на адрес и пошли отдавать деньги сами. Идти было недалеко – нужно было подняться немного вверх и пройти по улице, перпендикулярной проспекту. Свернули за угол, миновали «Гастроном» и почти сразу увидели быстро идущую навстречу девчушку лет 19 в синей болоньевой куртке и красную, как помидор. Понятно стало, что мы уже пришли.
– Девушка, а девушка, а вы не к нам бежите? – заигрывающим тоном попытался остановить ее Ленька. Девчушка зло взглянула на нас и проскочила мимо. – Девушка, а вы случайно деньги не потеряли? – бросил ей вдогонку Ленька.
Девчушка остановилась как вкопанная.
– Потеряла.
Мы подошли, убедились, что у ней фамилия и адрес те же, что мы записали в сберкассе, отдали деньги, объяснили, где сберкнижка, после чего девчушка рванула от нас и спасибо не сказала.
– Куда? – возмутился Ленька. – А благодарность где?
– Спасибо!
– И все?! Так не пойдет, за такое происшествие надо выпить.
– Вот, возьмите пять рублей.
– Ну, ты совсем дура, мы бы могли все взять! Пошли в «Гастроном»! – скомандовал Ленька.
«Гастроном» только открылся после обеденного перерыва, у отдела «Соки-воды» толпились мужики страдающего вида. Ленька послал девчушку покупать шампанское (3,62 руб. бутылка), а сам вломился в толпу мужиков с криком: «Разойдитесь, алкаши, у меня сын родился!» – и вынырнул оттуда с тремя пустыми стаканами. Поставил их на подоконник, ловко хлопнул пробкой и аккуратно начал разливать бутылку в три стакана, давая оседать пене. Девчушка стояла совершенно скованная, разговорить ее было невозможно. Вытянули только, что она медсестра, пошла в отпуск и собиралась по путевке куда-то поехать. Она явно не могла очухаться от потери и находки и спешила забрать в сберкассе книжку, посему на наши заигрывания категорически не отвечала. Вокруг нас мужики тянули из стаканов вино, не совсем понимая, кем мы доводимся счастливому отцу.
– Ну за находку! – скомандовал Ленька.
Мы с ним заглотили свою шампань, а девчушка только губки замочила, поставила полный стакан и тут же все же удрала от нас. Нам ничего не осталось, как тоже двинуться к выходу. Подошли к двери, но Ленька со словами: «Алкаши все равно вылакают!» – вернулся и опрокинул в рот и стакан девчушки. Шли по проспекту, и Ленька до самого ЦУМа не мог успокоиться.
Ну, какие идиоты! Толстовцы выискались! В карманах ни копейки денег, а они сотнями разбрасываются!
Итак, подъемные и проездные я не получал, чтобы не залазить в долги к государству, перед которым я и так считал себя в долгу. Правда, из Днепропетровска я выписался, но только с одним чемоданом выехал в Москву. Сначала пошел в управление кадров Министерства черной металлургии СССР, меня как настырного отправили к начальнику управления. Тот открыл толстый журнал, долго искал Ермак, а потом ахнул.
– Это же директивная стройка! Завод запросил 20 инженеров-металлургов, а мы распределили туда в этом году всего 12. Нет, и разговоров быть не может об откреплении, езжайте, куда распределили!
«Директивная стройка» – это стройка, находящаяся под особым контролем ЦК КПСС. Я уходил из Минчермета переполненный благодарностью: «Черт бы побрал этот ЦК КПСС! Черт бы побрал этот Ермак!»
Кстати, несправедливость с распределением и последующая подлая позиция парткома ДМетИ резко изменили мои взгляды на жизнь. До этого момента я был, как бы это поточнее выразиться, наивным коммунистом, но после такой подлости я начал все больше и больше становиться кем-то вроде диссидента. Другой Родины для меня не было и не могло быть, но вот партия моей Родины мне резко перестала нравиться. Я начал искать всякие подтверждения, что партия стала скопищем баранов под управлением то ли маразматиков, то ли откровенных подонков, и, надо сказать, подтверждения этому легко находились. А поскольку я не любитель вертеть кукиши в кармане, то я не особо и скрывал свои взгляды в разговорах с различными людьми. Прямо скажу, что в те годы сторонников у меня не было: все поголовно старались либо оспорить мои идеи, либо считали их несерьезным бзиком. Меня это ничуть не смущало, более того, во всех этих неформальных спорах я оттачивал свои доводы и убеждался, что у моих оппонентов все меньше и меньше фактов для спора со мною. Уличить КПСС и Правительство СССР во лжи было нельзя – они практически не лгали, и «Правда» действительно писала правду, но уличить их в тенденциозности и умолчании было легко, чем я охотно и стал заниматься. Но это – кстати, а в первых числах августа 1973 года я вышел из Минчермета и купил билет на самолет до Павлодара.