— Тогда объясни, как ты догадался, что это она? У неё что — москвич есть?
— У её любовника. Ярко-оранжевый четыреста двенадцатый москвич.
— Ага. Ясно. А чего она хотела-то?
— Проверить условия моего проживания, — пафосным голосом передразнил мать Вовка. — Отца увидела, слегка сбилась. Ей, видать, сказали, что мы тут только с твоей бабушкой живём. Потом давай наседать, что нам нужен бухгалтер. В её лице, естесссно. Ты что, думаешь, ей в газете не рассказали, какое тут у нас хозяйство? Такие бабки мимо неё плывут…
— На́хрен нам такое счастье?
— Я примерно так и сказал. Послал далеко и надолго.
— Ну, Вова-а-а! Так грубо мог бы…
— Не уговаривай. Видеть её не хочу.
— Мать же…
— Олька, не начинай.
— А…
— Она, думаешь, зачем нас с Наташкой в интернат определила? — имелся в виду прошлый вариант нашей жизни, конечно же, который в этом варианте чуть-чуть не успел состояться. — Мешали мы ей. К любовнику не поедешь — там жена, трое детей. А у нас в квартире — мы. Нас вполне можно отодвинуть, хотя бы на будние дни. Вот, в интернат сдать. А теперь примчалась, переживает она! — Вовка помолчал. — А я ведь очень её любил…
Я молчала, слегка придавленная этой новой информацией. И вообще, мне трудно, когда он становится такой. Жёсткий.
Вовка упрямо дёрнул подбородком:
— Она прекрасно год обходилась без меня. И дальше переживёт.
ВЕСЫ, БИДОНЫ, МАРКИРОВКИ
11 сентября 1984, вторник
На следующее утро к нашему «Шаман-камню» подъехал фургон, из которого деловитый водитель (он же грузчик) в синем комбезе выгрузил шестнадцать восьмилитровых бидонов. Он посмотрел на нас с Вовкой (по случаю утра вторника кроме нас и бабушки больше никого не было, даже Марию Степановну Вовкин отец опять умчал «достопримечательности смотреть») и спросил:
— Взрослые дома есть?
— Придётся вам иметь дело с нами, — радушно улыбнулся Вова.
— А вот эта… — грузчик заглянул в бумаги, — Шаманова О. А. когда будет?
— Это я, — сказала я. — Да вы не переживайте, мы вам печать поставим, как положено. Многовато вы бидонов привезли.
— Часть у вас будет. Завтра приеду — сегодняшние обработанные привезу, а полные заберу.
Ну, понятное дело: круговорот бидонов в природе.
— Вов, у нас же клей был? Тащи, маркировки лепить будем.
Грузчик пошире открыл дверь фургона:
— Тару обязательно взвесить надо, пустыми, чтоб высчитать.
— Тогда вытаскивайте весы, — ответил Вова, — машина у вас стои́т под уклон, о какой точности взвешивания можно говорить? Вот у нас горизонтальная площадка, сюда ставьте. Или воспользуйтесь нашими, они пломбированные.
Весы у нас стояли в сарае у самых ворот — как раз для таких вот случаев. Грузчик остался не сильно доволен, но весы выволок свои.
Мы поочерёдно взвесили фляги, пронумеровали, подписали акт приёмки. Потом Вовка сходил в погреб, принёс молоко вечерней дойки и сегодняшнее утреннее. Перелили, взвесили, подписали на флягах вес брутто*, высчитали вес нетто**, занесли в акт, подписались.
*с тарой
** без тары, чистый продукт
Вышло пока немного, двадцать два кило семьсот грамм. Немедленно получили девять рублей пятьдесят три копейки наличностью. Фургон уехал. Дядька предупредил, что в его графике мы так и будем стоять на десять утра. Вот и славно.
— Боже ж мой, надеюсь, со временем всё это сделается как-то бодрее, — вздохнула я. — Как думаешь, фляжки специально такие маленькие привезли?
— Наверное, — пожал плечами Вовка, — типа для детей, чтоб мы поднять смогли.
— Ну да, ну да… Пошли, со вчерашнего дневного сливки снимем? И посадим тебя банкой трясти.
— Масло хочешь сделать?
— Ага. Без сепаратора-то как…
После обеда Вова помчался куда-то по делам, сказал, что к дядьке заехать надо. На самом деле я заподозрила его в нежелании больше изображать маслобойку, а вот назавтра…
УДАРИМ АВТОПРОБЕГОМ…
С покупкой целого стада коз вся моя предыдущая булдахтерия разъехалась. С помощью Марии Степановны я подсчитала (и с ужасом осознала), что кормов нам катастрофически не хватит. И пока была возможность (а по текущим временам зимой хрен ты у кого что купишь) я накупила на всю заначку сена и зерна.
После этого мы с трудом наскребли на ветеринара и на, извините, говновозку. Ассенизатор — дело необходимое, мы хоть под поросячьи (опять же, простите) ссаки и поставили отдельный накопитель типа септика, не хотелось бы дождаться момента, когда он переполнится.
На самые распоследние деньги купили билет на самолёт до Ставрополя, как договаривались.
В кошельке звенела мелочь, и такого ветра в карманах я не ощущала с декабря восемьдесят первого. Некоторый осторожный оптимизм внушала разве что молоковозка, подкидывавшая рублей десять-двенадцать каждое утро.
Из очередного заезда в Пивовариху Олег Петрович привёз щенка. Это был, конечно, не алабай, но крупненький, толстолапый и лобастый. Если у родителей и была какая-то порода, то никто об этом не знал. Однако, Олег Петрович сказал, что мамаша отличается отличными сторожевыми качествами, помогает на выпасе, хорошо ладит с людьми и даже с детьми — щенков всегда быстро разбирают, и пока жалоб на них не было.
Назвали зверюгу Роб. Ирка, конечно, сразу подумала, что это потому что «Робин Бобин Барабек скушал сорок человек»*, Таня вспомнила про Робина Гуда (недавно по телику сериал шёл), Вова сказал, что это в честь Роб Роя**, а я про себя думала, что тогда уж в честь Роба Всякограба, главы одного из кланов нак-мак-фигглов*** из ненаписанной тут пока книги Терри Пратчетта****.
*Строчки английской
песенки-дразнилки
в переводе Чуковского.
**Роб Рой — это такой
шотландский аналог Робина Гуда.
Кино ещё было, хорошее,
но я не смотрела,
потому что исторические фильмы
сильно не люблю.
***Это типа пиксти,
но совершенно отчаянные,
любят крепкое спиртное,
драку
и стырить что плохо лежит.
****Надеюсь, он её напишет.
Блин, лет тридцать ждать.
Второй Вовиной версией расшифровки собацкого имени было: «рабочая овчарка банальная». Я говорю:
— Почему не «бытовая»?
Вова посмотрел на меня так снисходительно:
— Любимая, бытовая бывает только техника.
— А «банальная» — это значит «невыразительная». Нафига нам такое надо?
— Ладно, тогда «брутальная».
— Или «боевая». Может, орфографический словарь достать? Там столько слов…
Вовка немедленно принялся учить и воспитывать пёселя на предмет охраны и пастьбы. Получалось пока до ужаса забавно, но Роб радовал своей сообразительностью.
А ещё, товарищи, дед присмотрел Вове лошадку! Никаких не ахалтекинских кровей — обыкновенную местную, скорее всего, даже где-то с монголами* перемешанную, но спокойную, симпатичную, гнедой масти.
*В смысле — с монгольскими лошадьми.
Лошадка заехала в переделанный под конюшню сарай, и было у меня такое чувство, что маленький Рашид теперь на учёбу совсем забьёт, только бы в у неё в деннике сидеть.
Лошадь имела наследственную кличку Дуся, но Рашидка быстро переназвал её в Дульсинею. Дуся не возражала и радостно отзывалась на аристократичный вариант имени.
К концу десятидневного пребывания у нас Марии Степановны стало видно, что удойность таки поползла вверх, возвращаясь к прежним показателям. Процесс проходил неравномерно по стаду, но, во всяком случае, в дойку мы получали уже не ведро с плошкой, а полтора, а то и литров шестнадцать, а, значит, тринадцать-четырнадцать рублей в день нам возвращалось — это с вечерней дойки и пятичасовой утренней. Обеденную я оставляла себе — молоко у нас всегда минимум два литра в сутки уходило, а теперь и все четыре — такая толпа. Из остатков делали всякую молочку, разнообразили меню. Понемножку и угощала родственников — и популяризация продукта, и подспудная ползучая реклама. Да и как не угостить — помогают же они нам периодически, всё равно. Недавно вот с инициативой выступили: а не подкосить ли нам на следующее лето сена? Хот бы немного, чтобы поменьше покупать; всё-таки хоть какая-то экономия будет.
Да и не жалко мне, в самом деле. Чё жидиться-то? Всё до последней капельки продавать — солить потом эти деньги, что ли?
Пару раз Вовка отправлял по банке бабушке с дедом, и в конце концов Олег Петрович привёз новость, что баба Лёля милостиво согласилась, что молоко, и впрямь, вкуснее обычного, но всё равно, уж больно далеко — через полсвета — за этим молоком таскались. Тогда в следующий раз Вовка отправил ей сливок. Это такая была вкуснятина, я пишу, аж слюнки бегут. По итогу Олег Петрович сообщил, что бабушка дуться перестала, зовёт Вовку в гости. Вот и ладно.
Девятнадцатого сентября Мария Степановна улетела Минводовским рейсом. Провожали мы её большим составом: Вова (с отцом, само собой), я, мама и Женя (он же нас на машине привёз). После объявления посадки мы с мамой и Женей поехали домой, а Вовка сказал, что они с отцом дождутся отлёта и съездят в Пивовариху. Надо же с родственниками отношения восстанавливать.
Отец привёз его на следующий день — очень рано (видать, перед своей сменой). Я как раз закончила взвешивать-записывать козье молоко с утренней дойки. Спрашиваю его:
— Ну, как?
— Да нормально. Мир, дружба, жевачка.
— А отец?
— Смурной. Бабушка ещё: ля-ля-ля, надо было звать, чтоб осталась… Хорошая же-енщина…
Что понравилась — это прям козырь, а вот на счёт остаться…
— Да ну, нафиг, не осталась бы она.
— Я на эту тему не стал распространяться.
— М. А его здесь что держит?
— Ну — дети.
— И бывшая несчастная любовь, вечная болячка! Что — помогло ему это в прошлый раз? Да и с вами ему не пришлось особо общаться.
Предыдущий вариант истории был трагичен, и дети оказались вовсе в стороне.