В общем, натурные испытания прошли отлично.
Девки сразу поехали вниз по улице. Трещали опять, как три сороки, громче всех, как всегда, Ирка. За ней маленькой вообще можно было не приглядывать, всегда слышно было, где кричит.
Мы стояли у ворот и смотрели им вслед.
— Чё там у нас по денежкам? — спросила я.
— Да рублей двадцать пять осталось.
— Н-нормально, — впечатлилась я.
— Шарики эти ваши дороговато встали. Зато девчонкам понравилось.
— Да и мне понравилось! Спасибо, — я приобняла его за руку и привалилась к плечу. — Пошли уж чай пить? Я сегодня нагулялась просто до опупения…
Бессмысленное занятие — деньги в нашем случае жалеть. Вон, сколько радости! А завтра приедет наш молочник, сразу рублей двадцать пять-тридцать мне отвалит. Живы будем, не помрём.
Юла тоже вызвала ажитацию в рядах. Проснувшись аристократически глубоко пополудни и откушав молока с печеньем «Сливочное», три карапуза были удостоены просмотра. Боже ж мой, зрелище почище конных бегов! Лёнька с Димкой кричали: «Асядка!!!» — что долженствовало обозначать «лошадка», а Федька, будучи изрядно младше, тыкал пальцем и оповещал нас, что «дядя чок-чок-чок». Не могу подобрать лучше букв, но Федька недавно научился щёлкать языком, показывая на лошадь. Натурально такой звук, как копытами по твёрдому.
Бабушка полчаса крутила им юлу, и все трое хохотали, хлопали в ладоши, приплясывали вокруг своего детского столика и всячески демонстрировали восторг от процесса. Одним словом — полный аншлаг.
Вечером на дойку пришла тётя Валя, услыхала новости велосипеды и шарики — и сразу прилетела ко мне:
— Оля!
— Здрассьте.
— Ага… Это что за премия, скажи мне? Правда премия? Доплачивать не надо?
— Да вы что, тёть Валь! У нас оставалось немного денег, и мы решили вот. Девчонки — молодцы, стараются, — я закрыла тетрадку, в которой старательно царапала новости по курицам, и посмотрела на тётушку: — А что?
Она вздохнула и плюхнулась на стул по другую сторону стола:
— Дорогой какой подарок вышел, неудобно…
— Так, погодите! Это — не подарок. Это их честно заработанное поощрение.
Тётя Валя помялась:
— А, может, лучше бы деньгами?
— Насколько я знаю, по закону это никак невозможно. Самая минимальная планка для трудоустройства — с четырнадцати лет. И то, официально мы должны на комиссию выходить. А у нас с вами и не трудоустройство вовсе, а юннатское хозяйство, продукцию которого мы можем сами использовать и излишки реализовывать для развития, собственно, хозяйства и прилегающей инфраструктуры. Я, если честно, не очень представляю, что будет, если нас придут проверять. Закон говорит… странное. Так что все мы, — я описала пальцем круг, обозначая нашу юннатскую общность, — официально, получаем часть продукта за своё трудовое участие. То есть у вас выходит не два-три литра молока в день, а, скажем, семь. Ну, или восемь — как по сезону. А дальше вы должны сами решить: выпить, творог сделать, кашу сварить… Так что вы тоже особо не афишируйте, что какие-то деньги получаете. Для всех — молоком. Ну, или мясом там, другими какими-то продуктами. М-гм?
— М-м! Вон как…
— Да. Видите ли, когда мы начали строиться, исполком подписал все разрешительные документы, мы тут на слуху, на особом счету… Но если вдруг найдётся кто-то, кто решит до нас докопаться — а рано или поздно завидущие-загребущие обязательно найдутся…
— Ой, это точно!
Мы понимающе покивали друг другу.
— Так вот, хотелось бы обойтись без нарушений. Пока Таня и Ира идут как юннаты — фиг кто к нам придерётся. Как только пойдут какие-то выплаты — всё, считайте, наш приговор подписан. Поэтому с девочками мы рассчитываемся продуктами. Мы же вас не обижаем?
— Да нет, ты что?! — возмущённо вскинулась тётя Валя.
— Ну, слава Богу. Я, кстати, посмотрела, что надои заметно подросли.
— Ну, а как ты хотела — лето же!
— Во-от. Думаю я. Просидели долго, надо было уж недели две на трёхразовую дойку перейти.
— Это как будем?
— М-м-м… как в сентябре делали: в семь, в два дня и в девять вечера. Вам вечер удобно будет?
— А чего — здесь же живём! Нормально.
— Кстати, пока каникулы, вы могли бы и Таню поучить доить. Только не на молодых, выбрать взрослых мамок, у кого характер поспокойней. Мало ли — вдруг подменить когда? Я же по утрам дою. Лишнее умение — оно, знаете ли, никогда не лишнее, глядишь, пригодится в жизни.
— Так-то но-о, полезно. Поучу.
— Ну вот. Только давайте скажем так: это Таня помогает как бы вам. У вас в огороде дела, стройка, где-то надо до дома успеть сбегать, норму отшить — так?
— Ну-у-у… да.
— А мы с вами обеденную дойку как будто бы делим напополам. А вам некогда. А Таня может в обед помогать. И мы ей за это будем доплачивать, тридцать рублей прибавки.
— Ага?
— Да. Именно на лето, пока у нас график будет такой вот уплотнённый. Только получать будете вы. Вы не против?
— Чё ж я буду против? — засмеялась тётя Валя. — Конечно за!
— Главное, про деньги никаких разговоров при детях не разводи́те, разболтают всё. И накроется наша контора медным тазом.
— Да уж поняла я…
02. И СНОВА СТРОЙКА
Тётя Валя ушла, а я снова вернулась к своим гроссбухам. Сосредоточиться надо было, чтобы записать то что нужно туда куда нужно.
Да, у меня, как положено предпринимателю себе на уме, было две книги учёта. Белая и чёрная. Ну, не совсем прям чтоб чёрная, скорее, серая такая. В серую я записывала всё как есть, руководствуясь логикой и здравым смыслом, а в белую — только то, что не противоречило текущему законодательству. И если вдруг что-то менялось, я прям делала вклейку новых законов, постановлений и прочей бюрократической фантазии, и дальше вела записи в строгом соответствии с ними.
Про опасения насчёт проверяющих органов я не соврала. Да и насчёт остального тоже.
Раньше шестнадцати лет — запрещено. С шестнадцати (или, как было написано в законе: «в исключительных случаях, по согласованию с фабричным, заводским, местным комитетом профессионального союза» — с пятнадцати лет) — через медкомиссию, только лёгкий труд и не больше шести часов в день (в свободное от очной учёбы время).
Устроиться на работу после четырнадцати теоретически было возможно (хотя в законе об этом я ничего вообще не нашла). Для этого нужно было сильно хотеть. Пройти охулиард специальных разрешительных этапов: медкомиссию, кучу бумаг (включая согласие от родителей) и в итоге — комиссию по делам несовершеннолетних исполкома местного Совета, доказать, что условия труда соответствуют, и ты не будешь убиваться вусмерть. И регламент по времени: не больше двух часов в день, исключительно лёгкий труд, никакого поднятия тяжестей. А тяжесть — это тоже понятие возрастное. После шестнадцати — всё, что больше десяти килограмм, до шестнадцати — непонятно сколько, но явно меньше, поскольку закон напирал на суперлёгкий труд.
А вот до четырнадцати — извините. Можно выступать в цирке, концертировать или сниматься в кино. Сочинять вот, как я. Или рисовать; несовершеннолетних иллюстраторов знаю аж несколько — из широко известных. Всё с разрешения родителей. Прочее — нельзя вообще никак.
Более того, до пятнадцати лет ребёнок признавался полностью недееспособным. То есть, даже если вдруг ему разрешили поработать, у родителей имелись все законные основания детскую зряплату изъять. Мдэ. Реши, например, моя матушка самостоятельно распоряжаться моими гонорарами, ей бы никто слова не сказал. Хорошо, что она такие мысли не практикует.
Таким образом, разрешительные документы на деятельность у нас есть, но если кто-нибудь затеет подать на нас в суд, все эти дозволения могут быть одним махом признаны ничтожными. Но в уныние я впадать не торопилась. Пока живём! Глядишь, худо-бедно и до пятнадцати дотянем.
Дверь снова открылась, и в комнату зашёл страшно довольный Вовка с длинным тряпичным свёртком, положил его передо мой на стол. Судя по звуку — тяжёленькое. И твёрденькое.
— Чёита? — подозрительно спросила я, не торопясь трогать.
Мало ли — может у него там змея дохлая одеревеневшая или ещё что?
Вовка вздохнул и развернул «упаковку».
— Ух, ты! Кто принёс?
— Наиль. Я спрашивал, и вот — он на работе договорился с мужиками, взял размеры.
— По нынешнему росту замерял?
— Естесссно.
— Доводить будешь?
— Буду, конечно. Но красота же? Даже так.
— Красота, согласна.
Вова снова прикрыл тряпочкой своё сокровище и исчез в направлении мастерской.
Интересно, детскую валлонку можно будет потом использовать как дагу? Если, допустим, эфес переделать?
Посмотрим, пока это всего лишь заготовка под клинок…
2 июня 1985.
Лето восемьдесят пятого началось со стресса, вот прям, не отходя от кассы, с первого же воскресенья.
В нашем «Ньютоне» состоялось собрание членов товарищества землепользователей. Да, такое вот длинное название. Чтобы избежать сумятицы и криков, ещё в прошлом году (когда решали про летний водопровод и скважину) решили, что от каждой семейной деляны будет ходить один человек. От нас пошёл дядя Саша. И я. Типа, председатель возмущался: почему это от юннатской станции никого нет? Такой огромный кусок, организация, а не просто прирез к наделу — должны ходить!
Да и пофиг. Схожу. Надеюсь, они не будут орать так истошно, как на последнем садоводческом собрании, которое я сподобилась посетить в прошлые свои двадцать пять (навсегда приобретя стойкое отвращение к любым сборищам такого рода).
Пришли мы. А тётка-бухгалтерша (которая сегодня заодно была и за секретаря) уже красная такая, гоняет лишних:
— Ну, чёрным по белому было написано: один человек от всего семейного надела!!! Не от каждой конкретной семьи! От всего нареза родственников!!! Нет, прутся! — она посмотрела на нас и сердито поправила выбившиеся из-под косынки волосы: — А вы зачем с ребёнком пришли? Отправляйте её домой.