– Личность его установили?
– Да, Владыко. Некий Чуркин Михаил. Москвич. Безработный. О себе говорит, что свободный художник.
– Когда это фото в Сети появилось?
– Вчера в десять тридцать, Владыко.
– Кто первым выложил?
– Какой-то Предтеча. IP-адрес отслежен, но в базах личных данных нет.
– И видео тоже он запустил?
– Нет. С видео сложнее. Его залпом выложили с нескольких десятков адресов.
– Залпом, – повторяю я, чувствуя, как внутри разгорается гнев. – А сам ты что думаешь?
Савва, потупившись, бормочет:
– Организовано было хорошо…
– А мы, значит, сплясали под их дудку, так?
Савва молчит.
– Ну-ка, давай все сначала.
Савва вздыхает, опять протягивает руку в сторону Ефрема, и тот подает ему распечатанный на принтере листок.
– Вчера около восьми тридцати вместе с прихожанами, идущими на службу, ко входу в храм Христа Спасителя приблизился странно одетый человек в голубом балахоне, в ременных сандалиях на босу ногу, с длинными волосами, расчесанными на прямой пробор, с усами и бородой средней длины. Цвет волос – темно-русый. Глаза карие. Рост – около метра восьмидесяти…
– Это полицейский отчет? – перебиваю я Савву.
– Нет, это отчет начальника охраны XXC. – Савва наконец поднимает глаза.
– Так. Дальше.
– На плече субъекта, – продолжает читать Савва, – висела сумка из серого полотна наподобие небольшого мешка. В ней, как впоследствии оказалось, не было ничего, кроме белой остриженной шерсти, предположительно козьей или овечьей. В толпе прихожан субъект вызвал нездоровый интерес. На него оглядывались, перед ним расступались, многие снимали его на смартфоны. На входе в храм субъект был остановлен дежурным ЧОПа «Алтарь»…
– Что? – опять перебиваю я. – Какого ЧОПа?
– «Алтарь», – повторяет Савва. – Так их ЧОП называется.
Я возвращаю Савве планшет и, морщась, подвигаюсь вверх, чтобы полусидеть. Ефрем поправляет подо мной подушку.
– Так. Видео мне найди, – говорю я Савве.
Он торопливо елозит пальцами по экрану, включает видео.
В кадре – лицо двойника, еще не избитое. Оно занимает весь экран – кто-то снимает его, стоя совсем близко. Раздвоенная бородка, волнистые волосы до плеч. Причесан аккуратно – будто только из парикмахерской. Темные глаза смотрят спокойно и уверенно. Пухлые губы под короткими усами улыбаются чуть придурковатой, блаженной улыбкой. На красивом лице – маска смиренного благодушия. То, что это – именно маска, я понимаю сразу. Парень хорошо вжился в роль. Но под маской, где-то в глубине глаз нет-нет да и мелькнет огонек озорства, а иногда – тень волнения.
«Почему мне нельзя войти? Я просто хочу помолиться в вашем прекрасном храме».
Камера перебрасывается на двух растерянных охранников в штатском. Уставившись на двойника, они молчат. Через пару секунд из-за их спин появляется высокий мужчина.
– Это Хоронько, – говорит Савва, – их начальник.
«Пожалуйста, отойдите в сторону», – обращается он к двойнику.
Тот не двигается с места.
«Добрый человек, – говорит он начальнику. – Я хотел бы войти в храм».
«Добрый человек», – повторяю я про себя. Этот негодяй явно готовился. Точнее – его готовили.
И тут Хоронько допускает ошибку. Вместо того чтобы под любым предлогом оттащить двойника в сторону, увести от толпы, он начинает препираться с ним при всех – да как глупо!
«Гражданин, не могу вас пропустить, вы неподобающе одеты».
А провокатору только того и надо.
«Что же неподобающего в моей одежде, добрый человек?»
«Ноги голые, – начинает злиться Хоронько. – И рубаха… – Но сам понимает, что несет чушь. – Короче, прошу отойти, не мешать проходу граждан».
Изображение начинает дергаться. Чувствуется, что снимающего толкает прибывающая толпа. Над головами двойника и охранников – множество рук с телефонами, все снимают происходящее.
«Что же получается, добрый человек, хитон мя обличает яко несть вечерний?» – В голосе провокатора слышится ирония.
«Что-что?» – тупит Хоронько.
– А где Лопаткин с его молодцами? – спрашиваю я Савву.
– Внутри, у вторых рамок, – хмуро отвечает он. – По схеме.
«Уважаемый страж, – ласково изрекает двойник, – если мне нельзя войти, то хотя бы позовите кого-то из священников этого храма».
Тут бы остолопу Хоронько воспользоваться моментом – взять паузу, сказать, мол, сейчас позову, ждите в сторонке. Но он возьми и ляпни: «Все священники сейчас заняты».
И тут провокатор в первый раз возвышает голос. Изображая праведное изумление, он обращается уже не только к охранникам, но и к толпе: «Что же это за храм и что за священники, у которых нет времени на паству?»
«Прошу отойти и не мешать!» – Хоронько начинает плечом теснить двойника, но лишь разворачивает его лицом к толпе. «Братья и сестры! – Провокатор простирает руки над головами. – Взываю к вам! Обратимся вместе к бдительным стражам этого храма! Как о милости прошу – всего лишь войти и помолиться нашему небесному отцу!..»
Ах выродок! К отцу он пришел!..
В следующую секунду кадр перекашивается, мечется – снимающего отталкивают в сторону. Появляется спина бритоголового детины в кожанке. Обеими руками он вцепляется в хитон двойника и тащит его из толпы. Камера пытается поспеть за ними. В кадр влетают еще несколько парней в черной коже. В рассыпающейся толпе провокатора валят на гранитные плиты площади, начинают яростно топтать и пинать. Как из-под земли вырастают четверо нацгвардейцев. Ведут себя странно: раскинув руки, раздвигают толпу, словно освобождая место для драки, хотя скорчившийся на земле двойник явно не собирается драться. Еще с полминуты продолжается избиение. Наконец двое гвардейцев хватают ряженого, вздергивают вверх, ставят на ноги и волокут к автобусу без окон, расписанному хохлатыми нацгвардейскими орлами. Камера снова дергается и застывает на куполах XXC, горящих золотом под темно-серым небом.
Видео заканчивается и возвращается к начальному кадру, где на фоне лица двойника топорщится острым шрифтом заголовок: «Человека не пустили в храм Христа Спасителя, избили и арестовали только за то, что он похож на Иисуса Христа».
Гнев вспучивается во мне как изжога. Представляю миллионы глаз, сосущих, смакующих, хлебающих эти кадры из смрадно кипящего ими интернета. Мучительно осознаю бессилие остановить, прекратить, выжечь эту бесовщину. И не только эту, а вообще всю ненависть, все глумление, со всех сторон накатывающие на Церковь… Даже те, кто поставлен нас защищать, смотрят на нас, как… Как на какую-то бутафорию, непонятно кому и зачем нужную. Пренебрегают, предают. Почему не смогли пресечь эту провокацию? Почему на пути этого ряженого не встал кто-то умный и опытный, кто повел бы себя не так грубо и глупо?.. Потому что умные и опытные работают с другими и на других уровнях. А мне достаются Хоронько и Лопаткины… Но если… Если все еще сложнее и гаже? Если провокацию готовили не извне, а изнутри? Возможно? Еще как возможно!
– Собственное расследование, – говорю я Савве. – И срочно. Артемия с его ребятами привлеки. Но больше никого… А что известно про это хулиганье, которое на ряженого налетело?
– Организация. Называют себя православным батальоном «Скрепы».
«Скрепы»… Мрачная догадка об истоках провокации перерастает в уверенность. Уж больно это похоже на почерк нашего расчудесного владыки Григория.
– О расследовании докладывать ежедневно. Особо проверить, не связаны ли эти парабаланы[21] с владыкой Григорием.
Савва смотрит непонимающе.
– Простите, Владыко, кто не связан?..
– Савва, чадо разлюбезное! – Мой гнев все-таки вырывается наружу: – Ты вообще чему-нибудь учился в академии или только у ректора келейничал?
Ефрем быстро передает Савве телефон. Понимаю, что он успел найти в интернете что-то про парабаланов. Савва испуганно читает с экрана, как школяр, которому кинули шпаргалку. Едва сдерживаюсь, чтобы не выбить телефон у него из рук.
– Убери! Хватит просвещаться!.. Чада любезные, умственно девственные… – Я стараюсь успокоиться. В конце концов, эти двое не виноваты. – Так. Еще одно важно: в чем собираются обвинить этого провокатора?
– Организация беспорядков, оскорбление чувств верующих, – мямлит Савва.
– Что?! Совсем ополоумели? Хотите новый заголовок: «РПЦ уже оскорбляет сам вид Иисуса Христа»?! О, Господи!..
Поясницу опять пронзает боль. Я сползаю ниже, чтобы занять лежачее положение.
Вспоминаю еще одну деталь.
– А что известно про эту шерсть у него в сумке? Зачем она ему была нужна?
Савва морщит лоб, пытается вспомнить что-то про шерсть. Наконец вскидывается:
– Да, Владыко! В полицейском протоколе было, что он вытирал ею кровь и клал обратно в сумку. А когда спросили зачем, сказал, что хочет использовать окровавленную овечью шерсть в своей новой скульптуре.
– Шерсть? В скульптуре? – переспрашиваю я.
– Да, Владыко. Так он сказал.
– Сумасшедший, – говорю я. – Вот и направление для работы с ним.
За окном проплывает створка кованых ворот, висящая на массивном кирпичном пилоне. Похоже, приехали.
– Ох, Савва, – вздыхаю я. – Хочу быть Чуркиным.
– Что, Владыко? – опять не понимает Савва.
– Говорю, хочу быть свободным художником…
Хорошо, что я совсем отказался от лимузина в пользу микроавтобуса! Это Артемий надоумил – молодец! Из лимузина меня в последнее время двое вытаскивали, как какую-нибудь старую развалину. А из автобуса сам выхожу, слава Богу, только на чью-то руку опираюсь. Кстати, чья рука мне подана сейчас? Это рука здешнего епископа. А где же Глеб? Вот он – первым стоит в ряду встречающих. Ох, да его не узнать! Посолиднел, распрямился, даже, кажется, выше стал. Глаза светятся радостью – похоже, он единственный в этом ряду, кто мне искренне рад. Иду к нему сам, обнимаю. Он прикладывается к руке, улыбается, твердит: «Владыко, Владыко…» Другие, похоже, не знают, как себя вести, – место ведь особое. Подходят со скорбными физиономиями. Я предупредил: здесь – никаких колоколов, никакого хора на крыльце, никакого хлеба-соли! Да умница Артемий и сам все понимает. Это он тут хозяйничал – не только по моему благословению, но и по давней дружбе с Глебом. Дорожку вот, правда, зря раскатали. Можно было обойтись. Да и архиереев набежало многовато. Поместимся ли в здешнем храме? Тесно там, наверное… Так, а кто эти штатские? Одного знаю – зам из Минздрава, мы с ним в последнее