Дэнн… Дэнн… Они что – спятили там со своим звонарем?.. Или это телефон? Дэнн… Телефон валяется на полу возле дивана… Дэнн… Нет, телефон выключен… Сколько я проспал? Смотрю на часы. Полпервого. Голова чугунная, затылок – как в тисках… Дэнн… Но все-таки откуда этот звон? Надо пойти спросить у охраны – что за херня? Вспоминаю, что у нас назревает акция протеста. Может, это повстанцы устроили набат? Ну вот опять – дэнн… Тянусь с дивана к столу, включаю лампу. Сбрасываю с себя жаркий плед… Тьфу ты! Да я – голый. Даже не помню, как вчера разделся догола. Зачем?.. Дэнн…
Одежда ворохом валяется на полу. Брюки, пальто, даже рубашка – все грязное – в земле, в налипшей хвое. Особенно хороши ботинки, в них будто навоз месили. Это я в таком виде перся через главный вход?! Дэнн… Ладно, сейчас разберемся с этим звоном… У меня здесь все есть – белье, чистая одежда. Но домой не поеду – за руль мне сейчас нельзя… Одеваюсь в робу… Дэнн…
Охранники сменились в полночь. Так что эти меня не видели… Но по смене наверняка доложили – как я был хорош… Да ладно, плевать! Дэнн…
Спускаюсь в нижний вестибюль. В стеклянной будке – новенький, парень лет двадцати. Не видел его раньше. Колокол здесь слышно так же отчетливо – дэнн… дэнн…
– Добрый вечер, эээ, Василий, – читаю его имя на бейдже. – Кто-то уже выяснял, откуда этот звон?
Смотрит тупо, не понимает.
– Я говорю: кто и зачем звонит в колокол?
– В какой колокол?
– Ты что, не слышишь?.. Да вот же!.. И вот опять!..
– Где? – он крутит головой, будто хочет найти источник звона в вестибюле.
– Так… Ты один дежуришь?
– Нет, с напарником. Он там, в дежурке. – Глухой Василий смотрит подозрительно.
Спиной чувствую, как он пялится на меня, пока я иду к двери в их дежурку. Там его напарник рассупонивается – собирается прилечь на топчан. Этого я знаю. Тоже молодой, но вроде не такой тормознутый. Только имя его забыл, а куртку с бейджем он уже снял.
– Ээ, слушайте, почему звонят в колокол? Кто разрешил? Сейчас ночь!
– В колокол? А где?
– Да у нас же! На крыше!
– Как это?.. Я вроде не… Давайте выйдем на улицу.
– Да на кой ч… на улицу! И здесь прекрасно слышно – вот… вот!..
– Ну все-таки давайте…
Мы выходим из дежурки и плетемся на улицу. Охранник тупо смотрит вверх, на рябую луну, срезанную краем крыши.
Дэнн… Дэнн…
– Ну! И кто там звонит?
– Где?
Да что за хрень! Нашу охрану набирают через общество глухих?!
Вбегаю обратно в хоспис… Здесь ли священник? Уж он-то в курсе. Хотя ушел, конечно, – уже час ночи! Или спит в своей ризнице. Значит, разбужу – дело-то срочное.
Но священник идет мне навстречу по коридору.
– Отец Глеб!..
Останавливается, смотрит встревоженно.
– Отец Глеб, в чем дело?
– О чем вы, Семен Савельевич?
– Как о чем! Об этом колоколе. Там по вашему поручению звонят?
– Семен Савельевич, я не понимаю…
– Да колол же! Колокол!.. Вот опять!
– Я ничего не слышу.
– Как не слышите?! – я начинаю терять терпение.
– Не слышу никакого колокола, – спокойно повторяет священник. – Что с вашим лицом, Семен Савельевич?
– С лицом? – не понимаю теперь уже я. – А что с моим лицом?
– У вас щека поранена.
– Щека?.. Да при чем тут!.. За елку вчера зацепился. Давайте уже разберемся с этим звоном.
Отец Глеб качает головой:
– Семен Савельевич, я вправду не слышу никакого звона…
Дэнн… Дэнн…
– Да как же!.. Еще с вечера началось… Вы точно никого не посылали звонить?
– Семен Савельевич, я и не мог никого послать. Владыка вчера запретил звонить даже во время встречи…
Дэнн…
Чувствую, как в меня вползает страх, во всем теле начинается мелкая мерзкая дрожь.
– Так что же? Что это?..
– Я не знаю, Семен Савельевич, – холодно говорит священник. – Возможно, вы нездоровы.
Он уходит. Догнать его? Рассказать про ту странную фигуру, которая шла к колоколу?.. Ну нет! И так он думает, что я спятил…
А я спятил?..
Дэнн!..
Хватаюсь за телефон… Так… Женька… Женька… Как его фамилия? Давно не звонил… Психиатр. Знакомы еще с института… Так. Вот. Беликов Евгений… Хорошо хоть, не Белкин…
– Прости, что поздно… Это Зорин… Сеня…
Он с трудом вспоминает, кто я, отвечает сонно, зло:
– Ну? Кто?.. А, да… Ты сейчас, кажется, в хосписе работаешь, в этом… в детском… И что у вас стряслось?
– Не у нас. У меня! Похоже, галлюцинации…
– И какие?
– Вчера видел фигуру в белом на крыше. Потом начался звон, вроде как колокол, и не перестает…
– Так… Ты в запое?
– Нет… То есть… Каждый день, вообще-то. Но не вдрызг.
– Сейчас пьяный?
– Да нет уже.
– Абстиненция?..
– Ну как всегда. Колбасит, но и не особо, трясет только.
– Так… Во-первых – детоксикация… Есть знакомый нарколог?.. Я тебе сейчас телефон подгоню, скажешь – от меня. Звони ему утром. А потом пришлю тебе список препаратов – тех, что по моей части. Начнешь принимать, когда оклемаешься… Но ты, главное, не бзди. Бывает. И проходит. Первым делом – из запоя выйти. И вообще – лучше бы тормознуться, раз уже фигуры по крышам пошли… Лови контакт нарколога…
Дэнн…
Дверь в терминальное отделение стеклянная. Через нее виден узкий проход вдоль боксов и сестринский пост в дальнем конце. Но Ники там нет. Значит, она – в одном из боксов. Неужели решила подключаться в одиночку? Сумасшедшая! Сколько раз бывало, что даже я ее едва вытаскивал – с нашатырем, с криком в уши, с холодной водой в лицо!.. Вот дура-то!..
Дэнн…
Уже берусь за ручку двери, но вижу, что из дальнего бокса кто-то выбегает… Ника? Нет. В тусклом свете узнаю нашего уникума – придурковатого медбрата по кличке Саша-Паша. Голубое ночное освещение ему к лицу – просто гей-клуб, а не терминальное!.. Значит, Ника наврала про свое дежурство? Ах, тварь! Как она надо мной измывается!.. Господи! Приполз сюда, как побитый пес, хотел увидеть ее – может, в последний раз. Может, у меня этой ночью окончательно крышу сорвет или нажрусь до смерти!..
Дэнн… Дэнн…
Вижу, как Саша-Паша бегом возвращается в бокс. Наверное, там с кем-то плохо… Ладно. Зайду, раз уж приперся, посмотрю, что там. Надо же как-то отвлечься от этого звона. Прохожу к дальнему боксу, открываю дверь. Сразу вижу Нику. Она сидит на лежанке рядом с кроватью. Ноги опущены на пол – видно, пыталась встать. Сгорбилась, голову уронила на грудь. Саша-Паша стоит перед ней на коленях, тычет ей в нос пузырек с нашатырем…
Так вот ты какого напарника нашла себе, сука!..
На личике Саши-Паши – гримаса испуга. Понимаю, что он никак не может отключить Нику… Почему-то бросается в глаза, что Ника босая, упирается в пол кончиками пальцев, как балерина. Руками обхватила себя, вцепилась в робу под мышками.
Дэнн…
Кто из детей на кровати – понять не могу, вижу только, что лежит тихо, не корчится. Значит, Ника помогла. Значит, Ника все сделала. Святая Ника! Великая Ника! Самая добрая и храбрая тварь! Долбаный киборг-мутант!..
Шагаю в бокс, отталкиваю Сашу-Пашу так, что он валится на пол.
– Семен Савелич?.. Вы тут?.. Вы чего?..
– А ну, тихо! Я знаю, что с ней. Знаю, что делать.
Хватаю Нику за плечи, встряхиваю. Ее голова откидывается назад. Глаза закрыты, волосы растрепались, падают на лицо.
– Я знаю! Пара пощечин – и нормально, очухается!..
Бью ее ладонью по щеке. И сразу тыльной стороной – по другой. И еще раз – наотмашь! И кулаком! Опять трясу за плечи. Из ее носа выбегает струйка крови. Дэнн! Дэнн!..
Саша-Паша набрасывается сбоку с истошным визгом. Отшвыриваю его. Опять вцепляюсь в Нику…
Обжигает глаза, в носу и глотке взрывается атомная бомба.
– Ыыыыы!
Отваливаюсь от Ники. Сквозь красную пелену и дикую резь вижу, что Саша-Паша стоит надо мной с баллончиком в руке. Понимаю, что это – перцовый газ.
– Ыыы!.. Пидор сраный!.. Ыыы!..
– Еще?! – визжит он. – Еще тебе дать?!
Лежу навзничь, вцепившись в лицо. Слезы фонтанами бьют сквозь пальцы.
– Ыыы!.. Гадина такая… Тварь… Тварь…
Дэнн… Дэнн… Дэнн… Дэнн… Дэнн…
12 апреля. Вербное воскресеньеМария
Ночью случилось чудо, точнее уже утром, когда рассвело – я вдруг крепко уснула. Просто в какой-то момент закрыла глаза, зудящие от бессонницы, и провалилась. И сразу увидела Алешу. Он сидел в своем любимом «изумрудном дворце» – на стволе старой ивы, нависшей над прудом, в уютном шатре из ветвей. Он был в белых бриджах и без рубашки – такой худенький, легкий и ловкий. Солнце играло на воде, сверкало бликами снизу, светило через ветви сверху, и Алеша был весь окутан светом и сам казался светящимся. Я шла к нему по дорожке от дома. А он не видел меня, увлеченный чем-то происходящим в пруду. А потом оглянулся и замахал мне рукой – скорее, скорее сюда! Но когда я была уже близко, приложил палец к губам, будто боялся кого-то спугнуть. Опершись о ствол ивы, я наклонилась над водой и увидела маленький белый город – прямо на песчаном дне, под шевелящимися веточками водорослей. Этот город не был игрушкой или макетом – в нем двигалась и суетилась маленькая жизнь, по улицам шли фигурки в пестрых одеждах, ехали всадники на крошечных лошадях, люди сидели на плоских крышах – кажется, что-то ели и беседовали. Город совсем не казался призрачным, утонувшим. Солнце ярко освещало его, наполняло жизнью, резными тенями обрамляло улицы и площади… В какой-то момент я испугалась, что кто-то из маленьких жителей посмотрит вверх, увидит нас с Алешей и, должно быть, испугается, поднимет панику, а мне совсем не хотелось, чтобы в этом чудесном городе началась паника. Но никто не обращал на нас внимания, и жизнь на белых улочках шла своим чередом… И я тихонько сказала Алеше:
– Алька, а знаешь, что это за город? Это – Иерусалим.
И он сразу закивал, заулыбался:
– Да, мама, я знаю, это Иерусалим, я сразу понял…
А потом он стал наклоняться к воде, и я испугалась, что он упадет туда, прямо на город. Но Алеша дотянулся до воды, сложил ладонь ковшиком, зачерпнул немного и приблизил к моему лицу. Вода прозрачным озерцом дрожала в складках его ладони. А я подставила под его руку свою, и поднесла этот двойной ковшик к губам, и стала пить, и услышала Алешин голос: