– Вот, вроде бы так… Погодите, платье на вас мешком висит, так нельзя, нужен пояс. Я вам свой отдам, у меня как раз черный. – Он вытаскивает ремень из брюк, дает мне. – Эх, дырки в нем для вас не подойдут!..
Я беру ремень, оборачиваюсь им дважды и застегиваю.
– Ох, Вероника, – реагирует на это Сергей Сергеевич, – как же вы истощены!..
Носки на мне такие, что страшно смотреть. Ничего. Длинное платье прикроет… Только не наступить бы на подол!..
Сергей Сергеевич критически оглядывает меня:
– Эх, хорошо бы еще темные очки для ваших синяков… Ну да ладно. Идемте так.
Хватаю его за рукав:
– Погодите. Как мы выйдем отсюда?
– Выход тут один – проходная рядом с воротами. Дежурные меня знают. Скажу, что вы со мной, – сестра милосердия.
– Меня охранник узнает, видел вчера!
– М-да… – Сергей Сергеевич на секунду задумывается. – Будем надеяться, что он сменился.
В меня снова пробирается ледяная дрожь…
– За домом, на стоянке – машина, которая привезла меня сюда, а в ней – мой конвоир…
– Мы пойдем в другую сторону… Вероника… – Он вдруг крепко берет меня за плечи, смотрит в глаза. – Успокойтесь. У нас все получится. Но даже если вас не выпустят, я не дам увезти вас обратно в тюрьму.
– Почему? – глупо спрашиваю я.
– Что значит «почему»? Просто не дам, и все… Идемте же! Держитесь за мной. Руки прячьте под апостольником. Глаза – вниз. Вы – монахиня.
Сергей Сергеевич делает шаг к двери, но останавливается, оборачивается к иконам и крестится:
– Господи, помоги!
В коридоре – никого. Минуем несколько дверей. Дальше, я помню, – большой зал со столом посредине. Входим туда. И одновременно из другой двери в зал входит Артемий. Одет, как вчера. И лицо такое же, как вчера, когда увидел меня в первый раз. Нет – еще более изумленное. Вижу, что у него в прямом смысле отвисла челюсть. Останавливаемся по разные стороны огромного стола. Смотрю ему в глаза – должно быть, с вызовом… Или не с вызовом… Сама не понимаю, как смотрю, – слишком много всего во мне бурлит, и все это, наверное, – в моих глазах. Потом вспоминаю, что я – монахиня, склоняю голову, гляжу в пол.
– Доброе утро, владыка, – слышу спокойный голос Сергея Сергеевича.
– Гм… Доброе утро, – автоматически отвечает Артемий.
– С Владыкой Софронием сейчас дежурная сиделка. А я скоро вернусь, – так же ровно говорит Сергей Сергеевич.
Глаз не поднимаю. Только слышу сопение с другой стороны стола.
– Фс-с, фс-с… – сопит Артемий, будто у него заложен нос.
Сейчас закричит: «Вы что себе позволяете, профессор?!»
– Да, – говорит Артемий. – Да… Понятно…
Он обходит стол и удаляется в ту дверь, из которой вышли мы.
Прежде чем идти дальше, Сергей Сергеевич шумно выдыхает и говорит:
– Надо же…
Минуем роскошную переднюю, выходим на крыльцо. С замирающим сердцем бросаю взгляд влево, на угол дома, за которым стоянка. Господи! Из-за угла виднеется бок черной БМВ. Наверняка ваххабит видит из машины и дорожку, и проходную. Господи, Господи! И вы, святые на иконах, усыпите вы этого несчастного Карима!..
Сгорбившись, семеню за Сергеем Сергеевичем. Я – монашка, я – монашка… На полпути к проходной встречаем грузного длиннобородого попа в пальто и черной шапочке. Поп спешит в резиденцию, на ходу кивает доктору:
– Утро доброе!..
На меня не смотрит совсем.
– Доброе утро, – кивает ему Сергей Сергеевич.
Проходную минуем молча. Два охранника за стойкой возятся с какими-то папками и журналами – да здравствуют учет и контроль! Они бросают на нас равнодушные взгляды, говорят доктору:
– Доброе утро!
– Доброе утро!
И вот…
Доброе утро, улица! Доброе утро, мокрый тротуар! Доброе утро, холодный воздух! Доброе утро, воробьи на ограде! Доброе утро, мусоровоз! Доброе утро, солнце где-то за крышами! Доброе утро, пар изо рта! Я дышу! Доброе утро! Доброе утро!..
– Я вызвал свою машину. Но не сюда, а в соседний переулок. – Сергей Сергеевич замедляет шаги, чтобы я догнала его и шла рядом.
Оглядываюсь. Резиденции уже не видно.
Сворачиваем направо, потом – налево. Переулочки тут короткие.
– Вот здесь подождем. – Сергей Сергеевич останавливается. – Машина сейчас подъедет. Вас отвезут, куда скажете.
Мы стоим на узком тротуаре перед закрытым кафе. Низкое желтое солнце путается в ветвях сквера на другой стороне переулка.
Сергей Сергеевич снимает пальто, накидывает мне на плечи, говорит с улыбкой:
– Ну что, Вероника, кажется, у нас получилось…
– Зачем вы, не нужно, – это я про пальто. – Вы замерзнете…
– Все хорошо, Вероника, – говорит он. – В такую погоду я бегаю в трусах и футболке в нашем парке…
Тьфу ты, опять хочется плакать! Стою, шмыгаю… Смотрю на него снизу вверх. Только сейчас понимаю, что он – высокий, и вообще – большой…
– И все-таки – почему? Почему вы мне помогаете?
Он молчит, смотрит на меня.
– Помогаете потому, что вам меня жалко, да? – Я встречаюсь с ним глазами. – Это для меня совсем не обидно, это я хорошо могу понять…
– Жалко? Да, конечно. Пожалуй, это главное… Но не только поэтому. Есть еще причины. Во-первых, то, что творят с хосписами, – отвратительно, и я вам очень сочувствую… Во-вторых, неприятно, что владыка Артемий отнесся к вам так… – Он подбирает слово: – Так потребительски… Честно говоря, когда он встретился нам в зале заседаний, я подумал, все пропало. Даже не представляю, почему он так легко позволил нам уйти. Это на него не похоже… И еще есть причина… Честно говоря, я не понял – как вы могли бы помочь Владыке Софронию. Зато успел убедиться, что вы – особенная.
– Особенная? Это как же? Чем?..
– Вряд ли успею объяснить… – Он смотрит на часы. – Но если в двух словах… Ночью, когда владыка Артемий позвал меня к вам, вы были в ужасном состоянии… В Китае я учился май-чонг – диагностике по пульсу. Ночью у вас был такой пульс, будто вам вот-вот потребуется реанимация. А утром, через несколько часов… Я глазам не поверил. Точнее – пальцам. У вас был пульс здорового человека… Это невероятно!.. И все равно, Вероника, вам надо всерьез заняться собой. Обещайте мне…
У тротуара тормозит белая «тойота».
– Все, Вероника, езжайте, пока ваш конвоир вас не хватился… И, ради Бога, берегите себя…
– Сергей Сергеевич…
– Езжайте, езжайте, Вероника… Пальто только отдайте…
– Ох, конечно…
Он снимает пальто с моих плеч, и я сажусь в машину.
Уезжая, успеваю поймать взгляд проходящей мимо женщины. Наверное, мы выглядим странно: в шесть утра седой ухажер провожает монахиню с разбитым лицом… Но, Господи, зачем я смотрю на нее, а не на Сергея Сергеевича, который вышел на дорогу, позолоченную утренним солнцем, и машет мне вслед…
– Третий день продолжается противостояние властей и родителей больных детей, отказывающихся покидать СГД-хосписы. Это противостояние, названное «протестом отчаяния», стало новостной темой номер один не только в России, но и в мире. Вероятно, именно поэтому власти пока не решаются открыто применить силу. Зато всеми средствами пытаются выставить участников протеста марионетками, управляемыми из-за рубежа. И даже объявляют их террористами, захватившими больных детей в заложники. Между тем возле всех двенадцати хосписов, примкнувших к акции, проходят пикеты в поддержку протестующих, возникают стихийные митинги, люди пытаются организовать живые цепочки для защиты хосписов. Эти действия жестко пресекаются властями. По данным МВД, арестовано более трехсот человек, стоявших в мирных пикетах. Помимо полиции и нацгвардии, на пикетчиков нападают и избивают их неизвестные в штатском. На одежде многих из них была замечена христианская символика…
– Простите, что за радио у вас?
– «Голос Москвы», – водитель оборачивается ко мне. – Выключить?
– Нет-нет!..
– …Хосписы, примкнувшие к «протесту отчаяния», третьи сутки находятся в блокаде, к ним стянуты подразделения силовиков. Связаться с участниками протеста извне невозможно – власти локально блокировали все каналы связи, включая мобильные сети и интернет, отключили электроснабжение. Но, как нам стало известно, в мятежных хосписах продолжают работать врачи, и дети не остаются без медицинской помощи. В понедельник независимые СМИ распространили репортаж с пресс-конференции у хосписа номер восемьдесят четыре, где выступила вице-премьер правительства России Мария Казанцева, чей восьмилетний сын также болен СГД. С тех пор никаких сведений о местонахождении Казанцевой не поступало. Вчера на фасаде хосписа номер восемьдесят четыре появился вывешенный из окон плакат: «Мы не уйдем»…
Узкая дорожка между гаражами и ангарами. Водитель высадил меня там, где она начинается. А ведет дорожка к Еловому холму – к его тыльной стороне.
Половина седьмого. В такую рань здесь – ни души. Иду и прислушиваюсь – нет ли кого-нибудь впереди? А вдруг менты оцепили весь Еловый холм?.. Хотя, конечно, вряд ли. Могли оцепить сам черный замок. Вот ближе к нему, конечно, надо быть осторожнее.
Ноги сами несут меня к хоспису. Что там? Как там? В груди теснятся тревога и страх. Как колотится сердце! Только бы все было хорошо! Только бы смогли как-то справиться без меня! Только бы дождались!.. Ускоряю шаг, насколько могу. Проклятые носки превратились в кандалы – мокрые, холодные, с налипшей грязью. Ноги в них жутко озябли, даже пальцы сводит судорогой… Ну ничего, уже недолго, уже совсем близко до дома… Господи, как легко я называю это место домом – место, где я столько всего натерпелась, место, которое я должна ненавидеть… Вот иду и удивляюсь сама себе – откуда силы взялись? Вполне понимаю изумление Сергея Сергеевича – как быстро я смогла очухаться!.. Ну а что? На то ведь я и крутая Ника! Крутая и уже целый час как свободная! Свободная!.. Господи, даже странно – как это я раньше жила на свободе, и столько размышляла о ней, и считала, что ничего нет на свете важнее свободы, но по-настоящему не чувствовала ее – вот так, всем существом, по-звериному!.. И вот сама, по доброй воле пробираюсь в осажденный хоспис – опять в несвободу. Глупость, если разобраться. Ведь скоро могу снова оказаться в тюрьме, когда хоспис захватят и нас, зачинщиков, привлекут по всей строгости беззакония… Но и тогда я буду свободной. Потому что это – мой выбор. Мой, а не