– Итак, что же? – Иван Николаевич будто и не заметил, что нас прерывали. – Есть у вас обещанный ответ или нет?
– Иван Николаевич, – я стараюсь говорить как можно спокойнее. – Во-первых, нам неизвестно, что стало с Кирионом и его общиной. Его записи обрываются, но это еще ни о чем не говорит. Во-вторых, постарайтесь не перебивать меня каждую секунду. Дослушайте… Что касается Христа и всего, что случилось в Гефсиманском саду… Вы видите здесь только внешнюю сторону, только знак бессилия. Но вспомните, как именно Иисус остановил Петра, доставшего меч. Он ведь не просто повелел не сопротивляться. Он объяснил, что это – не слабость, не робость, а Его решение, Его выбор. Свободный выбор – понимаете? Он сказал: «Думаешь, Отец Мой не предоставит Мне немедленно двенадцать легионов ангелов, если я попрошу?» Но не попросил. И вот это – самое главное, о чем мы должны помнить. Именно здесь – Его урок, Его личный пример. Каждый вправе решать – как ему отвечать злу. Свободно решать! В этом вся суть! Христос вообще не требует от нас рабской покорности. И в борьбе со злом мы вольны поступать так, как нам диктуют долг, стремление защитить близких, чувство справедливости и даже естественная ненависть ко всем, творящим зло. Господь знает, как трудно научиться побеждать зло добром, как велик соблазн – не подставлять другую щеку, а развернуться и от души врезать обидчику. Ведь, наверное, и у Него тоже был такой соблазн – как у Сына Человеческого со всеми человеческими эмоциями. А над Гефсиманским садом и, может быть, даже над всей Землей стояли двенадцать легионов ангелов и ждали приказа, ждали решения о судьбе мира. Но приказа не последовало. Потому что Господь готов к новым, не жестоким, не карательным отношениям с человеком. А вот готов ли к ним человек?.. – Я вдруг чувствую, что волнуюсь все сильнее, спешу, начинаю сбиваться… – Иван Николаевич, вот что я хотел сказать… Самое важное… Жертва Христа не будет напрасной, только если мы сможем стать Его соратниками, добровольцами, Его волонтерами, если хотите. Без нас Ему не справиться! Мы, как и Его первые апостолы, должны следовать за Ним в гущу зла, искать слова для умягчения злых сердец, учиться этой бескровной битве… Знаете, вот я сейчас подумал: это похоже на борьбу с эпидемией. Чем больше будет людей, сделавших выбор в пользу добра, победивших зло в себе и обладающих антителами против зла – то есть чистой и сильной совестью, – тем меньше у зла шансов поражать и опустошать мир, как поражали и опустошали его чума, оспа, холера. И здесь невозможна победа силой – только числом. И вот вы, и я, и все эти люди, которые решились остаться здесь, уже прибавились к этому числу. И значит, чем бы все ни кончилось, – мы уже победили!.. Как раз сегодня утром мы говорили об этом с Вероникой. О том, что любой шаг и даже робкий шажок в сторону добра не бывают напрасными. И никакая жертва во имя добра не бывает бессмысленной. В них – наше личное доказательство, что зло не всесильно.
Иван Николаевич молчит, смотрит на слабеющий огонек свечи. Потом тихо произносит:
– Ладно. Пусть зло можно одолеть – хотя бы теоретически. Но вы же понимаете: зло накопило огромную разрушительную силу, и если оно увидит, что терпит поражение, то успеет уничтожить мир. Что это будет – войны, эпидемии, катастрофы?.. Да что угодно… Так что у добра, наверное, все-таки нет шансов…
– Ничего, Иван Николаевич, – говорю я. – Начнем сначала. Потому что наша победа – большая, окончательная победа – это только вопрос времени…
– Вопрос времени, – задумчиво повторяет он. – Значит, не сейчас, так потом?
– Да, правильно. Не сейчас, так потом.
– Ну да, – печально кивает Иван Николаевич. – Кто-то начнет сначала, кто-то продолжит, кто-то, в конце концов, победит… Жалко, что нас с вами не будет на том празднике победы…
– Ну что вы, – говорю я тихо, почти шепотом. – Мы там будем – и вы, и я, и все. Обязательно будем. А без веры в это, без веры в бессмертие наших душ все, о чем мы сейчас говорили, бессмысленно…
Он не отвечает. Подхватывает ведро и уходит, не замечая, как вода плещет ему на ноги.
Постояв еще немного в коридоре и послушав гулкую тишину, возвращаюсь в храм.
Подхожу к Марии, которая сидит в инвалидном кресле рядом со спящим Алешей.
– Отец Глеб, – говорит она, – я слышала, как вы молились надо мной. Это правда?..
– Что правда, Мария Акимовна? – не понимаю я.
– Правда, что вы молились, или мне приснилось?.. Я до сих пор не всегда могу разделить сон и явь… Но я вспоминаю все больше… И было одно важное… Ведь это вы спасли меня…
– Спас? О чем вы? Я просто увидел, что вам плохо, и позвал на помощь.
– А вода? Вода, которой вы напоили меня? Это было настоящее спасение…
– Но я не поил вас никакой водой.
– Да? Странно. Я хорошо помню…
– Наверное, это был ангел, – с улыбкой говорю я. – Тот самый Алешин ангел с его целебной водой.
– Ангел, – задумчиво повторяет Мария. – Может быть…
17 апреля. Страстная пятницаВероника
Хочу подойти к Марии, поговорить с ней, пока все не началось.
Она меня удивила сегодня. Даже не подозревала в ней такой силы. Говорит с трудом, руками еле двигает, ноги вообще не чувствует, и только характер – ничуть не парализован!.. Хочу наконец узнать: как она подключилась к Алеше, что с ней творила его боль и как вообще она смогла выжить в одиночку… Но Мария разговаривает со священником. И, кажется, – о чем-то важном.
А я сижу под большим крестом. Рядом – Рита и Лёнька… Бог весть как все сложится. Но я знаю Ритин телефон, и еще на всякий случай – Лёнькин адрес, и адрес Ритиного детдома. Если только выкарабкаюсь – обязательно найду ее… Хотя как я смогу выкарабкаться – террористка и наркоторговка!..
– Сэ… Слушай, Ника, а когда у тебя было сэ… сэ… самое большое счастье в жизни? – Рита мечтательно смотрит вверх, под купол церкви.
– Самое большое?.. Да много было всего хорошего…
Мне не очень-то охота болтать с Ритой. Хотя с другой стороны, что делать? Просто сидеть и чувствовать, как сердце колотится все сильнее?..
– Самое большое, говоришь… Да, было такое… Подарок на день рождения…
Удивительно – не так уж часто я вспоминала тот день рождения. Точнее – ту ночь. И может быть, даже старалась не вспоминать. Наверное, потому, что слишком остро все было и слишком уж в стиле Дэвида… Но теперь отчетливо вспомнился даже шорох тяжелого черного песка в слабом прибое. И тот дико жаркий полдень на Тенерифе – за неделю до дня моего рождения. И как Дэвид шел ко мне с другого конца пляжа, странно искажался в мареве над песком и нес в руках самое нелепое, что только можно было здесь вообразить, – резиновые сапоги на теплой подкладке. Подошел и поставил их передо мной:
– Вот. Скоро твой день рождения. Это от меня. – И, выдержав долгую паузу, добавил: – Там внутри, в сапоге, посмотри.
Я взяла горячий сапог и вытряхнула на песок авиабилеты какой-то незнакомой компании, открыла и прочла: Ла-Пас, Боливия, девять часов лету…
– Это не всё, – загадочно сказал Дэвид. – Из Ла-Паса еще два часа лететь до места…
– До какого места, Дэйв? – обреченно спросила я.
– Сюрприз! – радостно хрюкнул он.
Уже тогда мне начали надоедать его безумные затеи. Он, например, мог тащить меня на край света, чтобы показать, как высовывают языки пляшущие маори. Или целый месяц плестись по Японии из города в город, с острова на остров – вслед за волной цветущей сакуры. Или скакать на резиновой лодочке по Охотскому морю вместе с защитниками кашалотов, преграждая путь китобоям, – пока я уже сама не готова была лупить этих ч…вых кашалотов голыми кулаками… Уж я орала ему открытым текстом: «Хватит быть моим аниматором, сбавь обороты, я устала от этих скачек!» Все без толку!.. Вот и теперь он задумал что-то highly amazing. Но заранее не признался бы, хоть режь.
Через три дня, когда мы добрались до Ла-Паса, выяснилось, что я хреново переношу высоту. А проклятый Ла-Пас оказался на высоте почти четырех километров. Но затейник Дэвид предусмотрел и это. Следующие три дня мы куковали в этой поднебесной дыре, чтобы я привыкла. Потому что нам предстояло сигануть еще выше в Анды!.. И когда мне уже хотелось всеми ногтями впиться в загадочную Дэвидову рожу, мы высадились из вертолета на плоском валуне посреди бескрайней серебряно-белой равнины. И то, что я сверху приняла за ледник, оказалось идеально ровным соляным плато, раскинувшимся на сотни километров и покрытым тонким слоем воды. И больше там не было ни-че-го.
Вертолет вспорхнул и исчез, проглоченный заходящим солнцем, и тогда я стала понимать, что приготовил для меня мой креативный Дэвид – «Романтическую ночевку в самом одиноком месте», «Поцелуй в соленый пуп Земли», «Место силы для минималистов» или еще какую-нибудь паранойю… Хорошо хоть, экипированы в тот раз мы были нормально – пуховики, длинноухие шапки из альпаки и те самые сапоги, с которых все началось.
– Ну, идем? – Дэйв соскочил с валуна и протянул мне руку.
– Что? Еще куда-то?.. – Мне хотелось заскулить и завыть, как потерявшемуся щенку.
– Идем смотреть твой подарок! – Дэвид будто не замечал моего настроения.
И я покорно побрела за ним по солончаку только потому, что сесть на валун и сказать «никуда не пойду» было бы еще глупее.
Слой воды везде был ровный, по щиколотку, и даже сквозь сапоги чувствовалось, насколько густа эта вода – словно соленый сироп. Зато воздух казался невероятно легким, почти отсутствующим, и было удивительно – как это мы не задыхаемся в таком безвоздушном пространстве? Помню, я даже сняла варежку и помахала рукой, чтобы почувствовать, как воздух гладит ладонь, но ничего не ощутила.
Мы шли минут двадцать в прозрачных сумерках – сначала розовых, потом зелено-голубых, потом – синих. И сумерки были везде – сверху и снизу, в зеркале воды у нас под ногами.
Наконец Дэвид остановился и сказал:
– Здесь…
Как будто это место чем-то отличалось от любого другого в радиусе ста километров.