Постепенно сознание возвращается к Сарматову. Оглядевшись вокруг, он, кивнув на срезанные пулями ветки, спросил у Метлоу:
– Что произошло?..
– «Духи» на двух бронетранспортерах мимо прокатили! Пришлось пострелять немного.
Лицо Сарматова исказила судорога.
– Почему не вышел к ним?! – зло спросил он. – Может, уже хватит, полковник, доказывать свое благородство?!
– Не ори! – невозмутимо парирует Метлоу. – Я у тебя не на допросе и ни в чем отчитываться тебе не обязан!.. Вставай и пошли, пока темно!
– Куда?.. Если бы мы были кому-нибудь нужны, нас бы давно из космоса засекли!..
– Любая дорога куда-нибудь приводит, – подавив приступ злости, ответил Метлоу. – А нужны, не нужны… Главное, чтоб человек самому себе, своим детям был нужен…
И вновь они вдвоем ковыляют по освещенной бледным лунным светом, размолотой траками танков дороге.
Восточный Афганистан30 июня 1988 года
Ручеек тонкой прохладной струйкой падает с высоты и исчезает в выгоревшей траве, которой порос склон. Набрав в пригоршню воды, Метлоу плеснул ее на лицо улыбающегося во сне Сарматова. Тот ошалело вскочил и схватился за пулемет.
– Где мы? – озираясь, спросил он.
– Все там же – за хребтом Гиндукуш! – невесело усмехнулся Метлоу, протягивая ему выстроганный из корявого деревца костыль. – Вот тебе еще одна нога!..
– Думаешь, поможет?..
– Если нам кто и может помочь, то только Всевышний… – ответил американец. – Пора в путь.
– Подожди, полковник! – всматриваясь в белесое небо, сказал Сарматов. – Слышишь, жаворонок заливается! То-то мне Дон-батюшка снился! – улыбнулся Сарматов. – Ишь, как будто над родной степью наяривает, стервец!
– Донская степь… Я только слышал и читал про нее… Какая она? – спросил Метлоу.
– Много неба, ковыль русалочьими косами стелется, орлы и коршуны высоко-высоко кружат… А на перекатах по весне алые маки и тюльпаны расцветают всех цветов радуги… еще татарник растет…
– Что это – татарник? – удивленно поднял брови полковник.
– По поверьям там, где казак татарину голову срубил, вырастает колючий красный цветок.
– Интересно, а здесь что будет расти? Душманник?.. – Метлоу грустно ухмыльнулся. – А оренбургская степь какая?
– Такая же, лишь простора еще больше да климат покруче. Там выжить было труднее…
– Почему?
– Народы, которые осмеливались выйти на житье в степь, погибали. В степи не укроешься – или бой принимай, или…
– Но казаки-то выжили!
– Выжили! – усмехнулся Сарматов. – Даже до сегодняшнего дня дожили. Видел я каких-то ряженых в Москве, с саблями и крестами… Не разобрал – то ли артисты, то ли и впрямь осколки казачества…
– Странно как! – задумчиво протянул Метлоу. – Мы с тобой, как ты говоришь, осколки одного народа, а в то же время офицеры двух враждебных государств… И виной тому те, кому мы хотим помочь выпутаться из безнадежной ситуации… Еще в Оксфорде я понял, что защищать интересы Америки – мой долг. Хотя бы потому, что она приняла изгнанных из России моих предков, дала им возможность быть равными среди равных. Было и чувство мести… Что уж тут говорить. Ведь и ты, Сармат, наверняка меня осуждаешь за то, что я русский, а в ЦРУ работаю против вас?
– Я никому не судья!.. Я слишком много в этой жизни перевидал, слишком много сам убивал и видел, как убивают другие, чтоб еще кого-то осуждать. Но не надейся на то, что все окажутся такими же терпимыми и понятливыми, – ковыляя к ручью, бросил Сарматов.
– А что мне могут предъявить? Я ведь вроде как не присягал на верность России…
– Был бы человек, а статья найдется! – усмехнулся у ручья Сарматов. – Что значит «не присягал»? Был бы ты наш, русский, не говорил бы – не присягал, мол! Я лично присягал Дону-реке, Москве-городу, тайге красноярской, кладбищу станичному, которое подонки по скудоумию запахали…
– Но ведь ты этим же подонкам служишь!.. Ну хоть стал бы инженером, врачом, юристом, что ли…
– Не мог! Тут уж как бы само собой: коль казачьего рода – впрягайся в военную сбрую и паши, как предки от десятого колена пахали…
– На большевиков пахать?.. Но ты ж их и сам не больно-то любишь…
– Знаешь, что моего деда-есаула с ними примирило? – вскинулся Сарматов. – В сорок третьем, после Сталинграда, под нашей станицей окружили итальянцев, румын, мадьяр. Представь себе, из сплошной пурги вынеслась наша конница, и закипела на станичных улицах сабельная круговерть… В наш двор заскочили несколько всадников, и дед увидел на них погоны – наши, русские, а на одном аж золотые! Офицер, стало быть! И заплакал, старый, на колени перед ними упал! Возвращение погон тогда многих казаков с большевиками примирило…
– И опять я не понимаю вас, русских!.. Ну погоны, и что?.. Это же атрибут! За ним может скрываться любая идеология, любая низость!
– Вас! – хмыкнул Сарматов. – Я и толкую, дорогой сэр, зря ты в наши дела суешься… Ты – ломоть для нас отрезанный!..
– Это мои проблемы! – пробурчал Метлоу, закидывая за плечи рюкзак.
– Не обижайся! – все еще продолжая сидеть, сказал Сарматов. – У меня к тебе будет просьба. Если, как вчера, напоремся на «духов» и я уйду в отключку, то ты…
– То что я?.. – насторожился полковник.
– Ты меня застрелишь.
– Не буду я в тебя стрелять, Сармат!
– Что, никогда не делал этого?.. – ухмыльнулся Сарматов.
– Уж больно случай необычный…
– Посуди сам, полковник, нового для себя ЦРУ из меня ничего не вытащит, а заживо гнить в пакистанских зинданах, сам знаешь, перспективка не самая обнадеживающая!
– Будем уповать на промысл Божий! – безапелляционно заявил американец.
– До таких, как я, ему дела нет, полковник!..
Скоро их фигуры потерялись среди причудливо выветренных скал, похожих на каменных истуканов, над которыми рассыпались радостные трели жаворонка.
Восточный Афганистан1 июля 1988 года
Над разбитой дорогой висел серебристый диск полной луны. Откуда-то совсем рядом неслись смертельно уже надоевшие вопли шакалов. Среди каменных истуканов блуждали их свечи-глаза и мелькали неясные тени. Дорога то круто уходила вверх, то ныряла в глубокие, затянутые туманом расщелины. По холодку идти было легче, но дороги почти не было видно.
Сарматов еле плелся, опираясь на палку и сильно прихрамывая. Внезапно он вскрикнул и остановился.
– С тобой все в порядке? – спросил американец.
– Все бы ничего, да только глаза слипаются, не вижу, куда иду! – ответил тот.
– А ты не молчи, матерись, анекдоты рассказывай.
– Какие анекдоты? Вся наша жизнь – сплошной анекдот. Как тебе, например, вот этот: полковник из ЦРУ и майор КГБ по Афгану рядышком шкандыбают! – усмехнулся Сарматов. – Бред сивой кобылы!..
– Я буду петь, а ты подпевай, – не обращая внимания на упаднические настроения Сарматова, решил Метлоу. – Когда в нашем доме собирались русские, они пели вот эту песню, я ее с детства помню, – добавил он и вполголоса запел:
Господа офицеры, нас осталось немного!
Нас в Мазурских болотах косила шрапнель,
В галицийских полях, на карпатских отрогах —
Не упомнить потерь, не упомнить потерь!..
– Я слышал эту песню от деда, – подал голос Сарматов и вполголоса стал подпевать американцу:
Господа офицеры, нас осталось немного!
С нами ветры полынных степей,
Далеко от России, от родного порога
След измученных наших коней!..
Голоса их в ночи звучали как-то странно и даже нереально среди залитых лунным светом каменных истуканов и несущегося со всех сторон шакальего хохота.
…Господа офицеры, нас осталось немного!
И кричим мы в тифозном бреду:
– Время злое такое за грехи нам от бога,
Мы с Россией разделим судьбу!..
– Сармат, Сармат, ты чего это? – вскрикнул Метлоу, подхватывая начавшего вдруг оседать на землю майора.
– А-а?.. Что-о? – с трудом спросил тот. – Повезло, брат…
– Пой, черт побери!.. Если упадешь – не встанешь! – заорал Метлоу.
Сил, чтобы петь, у майора Сарматова уже не осталось, он просто стал проговаривать слова тихим, свистящим шепотом:
…Господа офицеры, нас осталось немного!
Позади лишь пожары да косые кресты.
Эскадронный трубач, протруби нам тревогу,
И несите нас, кони, до последней черты!
– Последняя черта – она у всех разная, – закончив песню, грустно сказал Сарматов. – Одни, как мой дед, судьбу разделили с Россией, другие, как атаман Краснов, немецкие погоны надели и немецкое оружие в руки взяли…
– Я думаю, у них не было выбора, – откликнулся американец.
– Неправда, выбор есть всегда!.. – уперся Сарматов.
– Ты максималист! У тебя все просто! Для тебя все в мире делится на черное и белое, и никаких полутонов. Но с таким отношением очень трудно жить, потому что в этом мире не существует добра и зла в чистом виде. Не так все просто, Сармат!
Ответить тот не успел – впереди, километрах в трех, ночную тишину вспороли уханье мин, гранат и дробная чечетка трассирующих очередей. Сарматов, мгновенно подобравшись, выхватил у Метлоу пулемет.
– Кто там с кем воюет? – спросил американец.
– Наш армейский блокпост с «духами»! – ответил Сарматов, взводя затвор пулемета. – Когда бой идет вкруговую, сразу можно сказать, что это блокпост шарашат…
– А почему ты считаешь, что бой идет вкруговую?
– Эх ты, специалист по русской тактике! – насмешливо заметил Сарматов. – Слышишь, танковые пушкари во все стороны заухали?! Сейчас там – ад! Много матерей своих сыновей не дождутся!..
– Если я правильно понял, нам туда лучше сейчас не соваться?
– Догадливый ты, Метлоу! Просто-таки не в меру! В темноте мы как пить дать напоремся на «духов»! – оглядываясь, ответил Сарматов. – Блин, скоро рассвет, а мы здесь как на ладони!..