Майер кивнул.
— Так вот, я хочу продемонстрировать вам новый, открытый мною препарат. Он дает необычайный эффект, и вы сами убедитесь в этом.
— Его состав?
— Будем говорить откровенно: состав его приближается к трупному яду. В Равенсбрюке я проверял его на людях, но препарат мой был тогда еще не совсем совершенен.
— Все умерли?
— Да, но с того времени я сделал большой шаг вперед. Сейчас я вам кое–что покажу.
— Эти животные в вольерах предназначены только для работы над возбуждающими средствами?
Шитке усмехнулся.
— Моя лаборатория изучает самые разнообразные проблемы, — уклончиво ответил он. — Прошу вас.
Выйдя из дома, они подошли к вольере, где сидел лохматый рыжий пес.
— Этот экземпляр я приготовил для опыта, — сказал Шитке. Майер увидел у него в руках блестящую коробочку, в которых обычно держат стерильные шприцы. — Смотрите.
Он вынул из кармана пакетик, развернул его, достал кусочек жилистого сырого мяса и повесил на крючок посередине клетки. Пес, почуяв мясо, широко раздул ноздри и прыгнул вверх, чтобы схватить желанную еду. Но крючок был. прибит слишком высоко, и достать мясо собаке не удалось.
— Заметьте, на сколько он не достает, — сказал Шитке, указывая на белую планку с черными делениями, прикрепленную к сетке вольеры.
— Приблизительно на четыре деления, — сказал Майер.
— Хорошо. Смотрите, что будет дальше.
Шитке просунул руку в небольшое отверстие, поймал пса за заднюю лапу и вытянул ее в отверстие. Собака заметалась, завизжала и завыла на весь сад, но, не обращая на это внимания, Шитке спокойно и ловко закрепил лапу в Специальные тиски, разбил ампулу с темной маслянистой жидкостью, наполнил шприц, ввел жидкость собаке и тотчас выпустил ее из тисков.
Пес выполз на середину вольеры, несколько секунд лежал неподвижно; затем он снова почуял запах мяса, поглядел на крючок, припал к земле и прыгнул вверх: если бы мясо висело на три деления выше, он, наверное, достал бы его.
— Вот и все, — театрально, как фокусник, показавший удачный номер, поклонился доктор Шитке.
— " Чудеса! — Майер несколько раз негромко хлопнул в ладоши. — Этот допинг можно использовать и в спорте?
— Безусловно, иначе я не приглашал бы вас сюда. Спортсмен, которому вы сделаете инъекцию этого возбуждающего средства, прыгнет гораздо выше, чем без него, и побежит намного быстрее.
— А что будет с ним потом?
— Ничего. Небольшая реакция, только и всего.
— Это уже проверено?
— Да, совершенно точно.
— Прекрасно! — Майер склонил голову, как бы стараясь скрыть какую–то тайную мысль. — Я очень люблю животных и вообще всякое зверье. Разрешите взглянуть на ваши вольеры?
— О, пожалуйста! — довольно усмехнулся Шитке. — Только вряд ли вы найдете здесь что–либо интересное. Может быть, со временем, когда моя лаборатория расширится, тут можно будет увидеть нечто примечательное, а пока ничего особенного нет, хотя попадаются довольно приятные экземпляры.
— Мне именно хочется поглядеть на обыкновенных симпатичных зверушек. Разрешите?
— Прошу вас.
Они не спеша пошли по дорожке, выложенной красным кирпичом. Из–за сеток на них смотрели умные, лукавые глазки забавных и милых зверьков. Огромные собаки, привезенные сюда неизвестно для каких опытов, встречали Шитке, как старого доброго знакомого. Пахло сухими листьями, мускусом и навозом.
Майер на ходу разглядывал животных. Он и в самом деле любил их — дома у него жил громадный пес, ньюфаундленд, величиной с доброго теленка, и черно–фиолетовый попугай «ара». Все. трое жили в тесной дружбе. Майер справедливо считал, что такие друзья куда лучше людей — у них есть то преимущество, что они никому ничего не разболтают.
Майер остановился возле клетки, где сидел большой угольно–черный кот. Вот бы ему такого кота! Он сумел бы подружить его с псом и попугаем, и получилась бы веселая компания, точь–в–точь как в сказке о бременских музыкантах!
Доктор Шитке вежливо шагал следом за Майером, недоумевая, с какой целью тот затеял эту прогулку. Неужели Эрвин Майер впал в сентиментальность и, чего доброго, записался в общество покровительства животных? Нет, это, конечно, вздор. Зачем же он тратит драгоценное время, задумчиво расхаживая между вольерами? А Майер, казалось, и не замечал нетерпения хозяина. Он переходил от клетки к клетке, пристально и меч–тательно разглядывая зверьков, и даже попробовал заговорить с колючим остроносым ежом, который отнесся к гостю с полным пренебрежением и повернул к нему круглую, утыканную иголками спинку.
Но ведь не зря же прогуливается Майер между вольерами! Шитке решил набраться терпения и ждать, не задавая никаких вопросов.
Он не ошибся, гость действительно не столько забавлялся видом смешных зверьков, сколько намеренно старался протянуть время. Майеру хотелось взглянуть, что будет с рыжей собакой через пятьдесят минут после укола. И только поэтому он позволил себе отнимать время у хозяина, что было не слишком учтиво.
Наконец, обойдя почти все хозяйство, Майер решительным шагом подошел к вольере, где сидела собака, глянул и даже присвистнул.
Рыжий пес валялся на боку, высунув язык, и, казалось, умирал. Глаза его закатились под лоб, с дрожащих губ падала желтоватая пена, дыхание было частым и прерывистым.
Майер судорожно передернул плечами.
— Ничего особенного, — поспешил объяснить Шитке, — для большей убедительности опыта немного увеличена доза допинга, что вызвало более сильную, чем обычно, реакцию, вот и все.
— Он издохнет?
— Нет, это уже проверено. По–моему, нам с вами следует пройти ко мне в кабинет и договориться о финансовых условиях, на которых вы будете пользоваться моим открытием.
— Я не буду им пользоваться, — ответил Майер, не отрывая взгляда от несчастного пса.
— Вы обязательно будете им пользоваться, но когда вы придете ко мне во второй раз, то этот допинг будет стоить впятеро дороже, — спокойно ответил Шитке.
— Можете быть уверены, я больше не приду, — бросил Майер.
— Нет, придете. — Спокойная, почти зловещая уверенность ни на секунду не покинула Шитке. — Придете, до когда вам понадобится новый рекорд. Вы тогда вспомните обо мне, но, повторяю, допинг будет стоить в пять раз дороже.
— Это я уже успел понять, доктор. Надеюсь как–нибудь обойтись без вашей помощи. Всего наилучшего, очень рад был познакомиться с вами, доктор Шитке. Наша встреча была для меня чрезвычайно интересной и поучительной.
— И для меня тоже, — обнажив в улыбке свои желтые зубы, поклонился хозяин.
Железная калитка захлопнулась. Эрвин Майер вышел на тихую тенистую Кастаниенштрассе и вытер платком взмокший лоб.
Глава восьмая
Слава неожиданно пришла к Нине в то мгновение, когда она ступила на перрон вокзала в Киеве. Целая толпа подруг, знакомых и незнакомых спортсменов окружила девушку. Букеты красных, розовых и желтых георгинов пришлось держать обеими руками.
Отец Нины, Петр Павлович Сокол, плотный мужчина с поседевшими чумацкими усами, стоял в стороне, глядя, как дочь старается вырваться из объятий друзей и прорваться к нему. Наконец она подошла, через цветы насилу дотянулась губами до его щеки.
— Поехали, — сказал Сокол.
— Смотри, Нина, — кто–то протянул девушке газету.
Нина взглянула и замерла. С первой страницы спортивной газеты на нее смотрели собственные глаза — фото было большое и очень удачное.
Нина на мгновение смутилась, но чувство это сразу же исчезло, — убеждаться в своем выдающемся значении было легко и приятно.
— Поехали, поехали, — торопил отец.
Они прошли сквозь толпу спортсменов, сели в машину — отец Нины был шофером такси — и через несколько минут оказались у высокого старого дома на улице Артема.
Встречать Нину в длинный коридор большой коммунальной квартиры высыпали все соседи. Дети не сводили восхищенных глаз со своей старшей подруги, которая еще недавно играла с ними, бегала в школу, боялась схватить двойку, а сейчас стала победительницей международных соревнований и студенткой университета.
Они старались прикоснуться к ее руке или платью, как–то обратить на себя внимание.
Полутемный длинный коридор наполнился таким шумом и писком, что Нина поспешила скорее исчезнуть.
Переступив порог своей комнаты, она сразу же попала в объятия Степаниды Павловны, названой матери. Родная мама Нины умерла при ее рождении, и ее воспитала сестра отца.
Все сразу же сели к столу. Отец поднял стопку и провозгласил тост за успехи Нины, а Степанида Павловна даже прослезилась от полноты чувств.
Никогда еще не приходилось девушке так ясно ощущать свою славу.
— Ты молодец, ты молодец, Нинка! — сказал Петр Павлович, вставая из–за стола после обеда.
Вечером Нина гуляла с подругами по Крещатику и Владимирской горке. Памятная золотая медаль, привезенная из Берлина, привлекала внимание. Девушка то и дело слышала, как с уважением произносили ее имя.
На другое утро Нина впервые пошла на лекции в университет. Она шла по утренним киевским улицам, чувствуя себя полноправной студенткой факультета журналистики, знаменитой спортсменкой, и остренький носик ее то и дело сам по себе вскидывался вверх. В университете все тоже глядели на памятную медаль и расспрашивали Нину о берлинских соревнованиях. Скоро о Нине Сокол знали на всех факультетах. Казалось, будто девушка ходила, не касаясь ногами земли, — ее словно носила над нею слава.
Первая лекция несколько удивила Нину своей деловой будничностью. В большую аудиторию, где парты, совсем не похожие на школьные, поднимались полукругом, как трибуны на стадионе, вошел сухощавый седой профессор Булаков и начал читать введение в общее языкознание. Слушая его, Нина потихоньку разглядывала своих новых товарищей. Их было много, и выделить кого–нибудь из общей массы Нина еще не могла. Рядом с ней сидела девушка с румяным личиком и длинными, туго заплетенными косами. Она старательно записывала лекцию, и все ее внимание было устремлено только на профессора. В перерыве Нина познакомилась со своей соседкой. Ее звали Ирина Гонта, она приехала из Донбасса и живет в общежитии на улице Ж