Визг и галдёж детей, рявканье мужика раздражали Клауса, в свой выходной он хотел покоя и расслабленности. Правду говорят, не купи квартиру, купи соседа! Разве это несусветные желания? Разве он хочет чего то невозможного? Но на тот момент, когда он выбирал жильё, этот район понравился ему тишиной, парком, близостью к центру города и к работе. Надо же было такому случиться! В страну нахлынули люди чуждой культуры, чуждой религии и взглядов! Зачем? Он их не звал! Сначала Клаус даже проникся сочувствием к этим людям. К тому времени, когда беженцы влились в города и поселения Германии, они уже не пахли дурно. Социальные службы их отмыли, одели, дали еду, пособия и выучили языку на бесплатных курсах. И произошло так много всего бесплатного для них, что после разрушенных ближневосточных городов и исламских законов они вдруг подумали, что попали в рай. И за этот рай они ещё получают вознаграждение в виде социальных пособий, страховой медицины и жилья со своим унитазом и газовой плитой!
Шумахер прекрасно понимал, что в том числе и он участвует в содержании соседей, которые готовы каждый год вешать на Федеральное правительство обузу в виде нового потомства. Раз уж так случилось, что он, как законопослушный гражданин, платит налоги, которые идут на прокорм вот таких соседей, то он имеет право раз в неделю получить один день покоя. Будь Клаус традиционным работягой, то, может быть, смирился бы с возникшим положением, но его, как полицейского, это нашествие напрягало. В города хлынули потоки молодых мужчин, которые не хотели ассимилироваться, они настойчиво желали укоренить свои исламские порядки в центре Европы. Странным образом, живя на пособия, переселенцы катались на автомобилях престижных марок, открывали фруктовые лавки, скупки ювелирных украшений, мужские парикмахерские и даже стоматологические кабинеты. Зачастую в таких кооперативах произрастали криминальные элементы от мелких мошенников до крупных решал. С каждым днём выше подскакивало число изнасилований, поджогов автомобилей и грабежей. Страшнее всего то, что радикально настроенные арабы совершали террористические акты, которые уносили десятки жизней! Некоторые всё же вливались в немецкую действительность. Молодые девушки трудились в крупных торговых центрах, аптеках, горничными в отелях, но они не снимали с себя платков.
Шумахер допил остатки кофе, вошёл в комнату, закрыл балконную дверь и, не долго раздумывая, взял с полочки ключи от автомобиля, скинул тапочки и сунул ступни в кроссовки. Уж лучше провести время с толком, чем слушать чужеродный вой. Из за жары балкон не закрыть, и из за дурацкой толерантности не закрыть рты бесноватым соседям.
Шумахер спустился на парковку, пискнул сигнализацией и сел в автомобиль. До места он добирался около часа. Когда навигатор указал конечную точку, то Клаус сначала не поверил своим глазам. Он вышел из автомобиля, прошёл по заросшему участку, следом заглянул в давно немытое окно и лишь потом постучал в двери. Через пару минут перед ним предстал давно не стриженный, а также давно немытый пожилой мужик. В руках он держал газету. Мужик снял очки и прищурившись с удивлением глянул на гостя.
– Вы кого то ищете?
– Добрый день. Я из полиции и хочу найти Хельмута Россманна. По нашим данным он снимал угол с официальной регистрацией по этому адресу.
– Ну да, был такой. Но он съехал, и я не знаю куда, – мужик развёл руками.
– Давно он уже не проживает здесь?
– Месяц, может чуть больше.
– Могу я посмотреть его комнату?
– Проходите, – хозяин посторонился. – только Хельмут всё вывез, а я снова дал объявление о сдаче угла. Правда, желающих нет.
«Да уж, – подумал Клаус, оглядевшись. В доме царило запустение, старость тронула вещи, занавески и ковры на полу. – Что то тут не вяжется! Не мог Россманн проживать в трущобах и в то же время водить мать по элитным ресторанам, где цена на блюдо более сорока евро».
– Как долго Россманн снимал у вас угол?
– Примерно год. Хельмут часто бывал в разъездах, чем он занимался, я не знал и не интересовался. Не моё это дело, – хозяин пожал плечами. – Он вообще мало разговаривал.
– На какой машине передвигался квартирант?
– У него был старенький американский «Додж», который давно мечтал попасть в металлолом. А вот одевался мужик очень прилично! Дорогая обувь, пуловеры от «Поло», рубашки и брюки от «Томми Хильфигер». Только зачем такая дорогая одежда, если передвигаешься на куче ржавого железа? А вы чего его ищете? Он вроде парень хороший, без вредных привычек.
– Да мать его потеряла. Старушка обратилась в полицию с просьбой разыскать сына.
– Я ничем не могу помочь! – мужик развёл руками.
Клаус распрощался с хозяином запущенного дома. В голове он прикинул дальнейший план. Возвращаться домой он не хотел. Шумахер решил перекусить где нибудь в центре города, выпить пива и посидеть в таверне на берегу речки Траве или отправиться в район Травемюнде и съесть хорошую порцию рыбы «Братхеринг» в плавучем ресторане в Любекском заливе.
Сначала он заехал в участок. Ему нужен был компьютер с доступом в полицейскую систему. Когда Клаус получил данные, он с чистой совестью отправился в ресторан «Хампус хафен Аустерн и Ауссихт» что в Травемюнде. Клаус наконец почувствовал себя удовлетворённым. Он наблюдал, как на на море покачиваются мачты яхт и чайки с наглыми криками парят над водой. Наконец, он сделал последний глоток кофе, поставил чашку на стол и вынул телефон.
– Добрый день, фрау Россманн. Хочу вам доложить, что с вашим сыном всё в порядке. Он сейчас в Москве. Улетел туда несколько дней тому назад. Не надо волноваться. Я думаю, что он скоро позвонит!
Глава 6
В аэропорт ехали в молчании. Только пёс Матрос лез с заднего сиденья вперёд, тыкаясь мокрым носом то в ухо Василисе, то в шею Любы. Он балансировал, царапая длинными когтями кожаную обивку заднего сиденья, пытаясь удержаться на кочках и на поворотах.
– Для собаки нужна специальная кабинка на заднем сиденье. И питомец в безопасности и чехлы стелить не надо. У нас в Швеции с этим строго. Могут оштрафовать за то, что животное подвергается риску.
– Какому риску, мама? И опять: «у нас в Швеции»! У тебя в России! Это твоя страна! И Матросик всего лишь собака!
– Не начинай переливать из пустого в порожнее! На данный момент я живу в другой стране и в курсе её законов. Для собаки безопаснее передвигаться в специальном боксе! Если ты попадёшь в аварийную ситуацию или резко тормозишь, то Матрос может сломать себе шею, он ведь даже не пристёгнут. Собака – живое существо и так же нуждается в защите.
– Тут и так есть, за что штрафы платить, – за парковку, за неправильную езду, за курение в неположенном месте и миллион разных запретов! Если ещё и за собак, то тогда нужно работать только на штрафы.
– В том-то всё и дело! Защиту прав надо начинать с самых незащищённых – с детей, стариков, инвалидов и животных. Только потом думать о том, где можно курить, а где нельзя.
– Ой, всё! Ты не в духе сегодня. Если не хочешь лететь к дяде Васе, давай сдадим билет! Навестишь его в следующий раз.
– Дело не в Ваське. Что с него взять, с убогого?
В салоне снова воцарилась тишина, только радио тихо что то бормотало, и Матрос фыркал и часто дышал сзади. Василиса действительно чувствовала раздражение. И эта досада касалась последнего разговора у следователя.
Волошинская сама не понимала, как ему удалось вывести на эмоции даму, тёртую временем, у которой нешуточная закалка и броня в три наката? Василиса потеряла равновесие, позволила себе резкие высказывания и грубые оценки некоторых событий. И всё же главным раздражителем послужил тот факт, что дочь попала в анатомический театр, где вскрывалось её прошлое. Она не пыталась скрыть или забыть события того времени, но и возвращаться в ту смутную темень она не хотела.
Особенно ненавистными оказались девяностые годы. Василиса не помнила ни одного светлого дня, ни одной счастливой минуты. И лишь один факт горел свечой, рассеивая мрак вокруг, – это встреча с отцом Любы.
В то время так жила вся страна. Народ ел «ножки Буша», пил финский спирт «Royal». Огромную страну охватила депрессия. И лишь кучка нуворишей жировала и радовалась. Они пили «Мадам Клико», устраивали бордели из музеев, гуляли свадьбы в царских дворцах, под видом приватизации дербанили остатки экономики, за копейки присваивали фабрики и заводы.
Из задумчивости Василису вывел голос дочери:
– Мама, может мы перевезём дядю Васю сюда, в Москву? Он пить бросит, за Матросом присмотрит, да и сытый всегда будет. А то сводит концы с концами на жалкую пенсию!
– Нет! – резко ответила мать. – Пусть сидит в своём говне! Не надо вытаскивать человека из естественной среды обитания. Васька не оценит, а даже, наоборот, сделает тебя виноватой. Вот такие несчастные, забитые и обездоленные доносы и пишут. Всё время ищут того, кто виноват в их проблемах, а когда не находят, указывают на первого попавшегося. И такими оказываются родные и близкие!
– Я думаю, он изменился. Старый ведь совсем!
– Старость – не признак ума. Не все становятся мудрее с годами, некоторые впадают в маразм. И не думаю, что хорошая идея – повесить на шею пьющего человека.
– По телефону он сказал, что не пьёт, – слабо воспротивилась дочь.
– И я верю, что не пьёт! Да только не потому, что не хочет, что завязал, что изменился, у него просто нет денег. Такие люди, как Васька, не меняются. Пусть уж сам как нибудь копается в своём навозе.
Больше к разговору о родственнике не возвращались. Через несколько часов самолёт унёс Волошинскую на далёкую родину.
Сибирь встретила дождём и хмуростью. Василиса вышла из аэропорта города Новокузнецка, накинула куртку, которую предусмотрительно прихватила с собой. Она больше шести лет не была дома, но причудливость местного климата знала, поэтому взяла с собой даже резиновые сапожки, купленные в Москве. Отправляясь на родину большую, она не планировала осчастливить визитом