— А почему ты уйти?
— Меня выбросили! Как старый башмак!
— Почему?
— Нет, хватит! Мы празднуем твой приезд, а не копаемся в этом дерьме. Мне плевать, почему меня вышвырнули. Дело давнее. Я забыл это… заставил себя забыть, — проговорил он так быстро, что она с трудом поняла его, и то не все.
— Прости! — сказала Дорте и поправила кофту так, чтобы она свободно висела на ней. Она совершенно забыла об этом, пока искала нужные слова. — Я тоже сердиться, когда мне стыдно, — прибавила она.
— Я и не думал стыдиться! Какого хрена мне стыдиться? Я же не виноват!
— Да, да!
— Она была совершенно чокнутая!
— Кто?
— Моя мамаша, конечно.
— Как это?
— Какой смысл говорить об этой старой мрази, — сердито сказал он.
— Прости!
— Я, во всяком случае, не такой, как моя мамаша!
— Откуда ты знать?
— Я бы не выбросил своего сына на улицу, чтобы спокойно ебаться с первым встречным и поперечным! Я бы не заставлял своего сына бегать к отцу и просить у него денег, чтобы заплатить за квартиру. Старая сука!
— Сука?
— Ну да, старая собака! К счастью, она упилась до смерти… Мне от нее достался чемодан старых грязных платьев и стоптанные туфли, — сказал он с гримасой отвращения.
— Ты не плакать?
— Я? Нет!
— Где отец?
— А черт его знает! На похороны он не пришел. — Артур неожиданно захихикал. — Там были только я да еще одна старая тетка. Ну и пастор, конечно. К счастью, он не очень ее хвалил.
— Но ты… быть там?
— Все–таки она была моей матерью, — виновато сказал он и продолжал после недолгого молчания: — Я хорошо помню этого пастора… как он пожал мне Руку и высказал соболезнования. У него был тонкий нос… и тонкая рука…
— Тонкая?
— Да… Он как будто считал, что ему там не место, как будто эта работа ему не по душе. Вроде того, что он слишком чист для этого мира. Я сидел и смотрел на его нос, чтобы вся церемония не казалась такой серьезной. По–моему, когда серьезно — просто смешно. Сама подумай. Человек становится не похож сам на себя… Хуже не придумаешь!
45
Я всю ночь проспала рядом с человеком в каком–то подвале с незапертой дверью и решеткой на окне, думала Дорте, и от этой мысли ее начинало мутить. Но она хотя бы знала, где здесь уборная — дальше по коридору, в чулане без окна.
Сквозь бумажную штору проникал дневной свет, он был яркий и почти красивый. Ветки куста бросали тревожную тень. Шум улицы звучал слишком близко, где–то совсем рядом кричали люди, поднимая что–то наверх. Потом послышался удар, будто кто–то бросил что–то в железный контейнер.
От Артура несло какой–то кислятиной. Он лежал на спине и прерывисто храпел. Сперва он лег на тахту, потом стал проситься к ней. Это было уже после того, как он рассердился, что она не подпустила его к себе и ее вырвало. Когда он проговорил в темноту «Дорте!» и зашлепал к ней через комнату, таща за собой плед, она поняла, что протестовать бесполезно. Он лег, прижавшись к ее спине, и она убедила себя, что это Вера и что она уже дома. Конечно, от Веры так не воняло. И она не храпела, но тоже была теплой. Дорте выручило, что на ней были большая майка и трусики. В конце концов она заснула.
Накануне, когда они помогали друг другу, рассказывая истории, все было хорошо. Она забыла, что сидит в подвале и что он еще не нашел для нее работы. Она даже выпила вместе с ним капельку вина, хотя оно было слишком кислое. Но вдруг он повел себя как клиент. Ее протесты не помогли, она только заставила его сначала погасить свет. А еще ей удалось уговорить его сделать это на тахте, а не на кровати. Он пробормотал, что хорошо бы ей немного пополнеть и что он скучал по ней.
— Со мной ты в полной безопасности, — гордо сказал он и по ее просьбе поставил перед дверью стул.
Но когда он уже овладел ею, она вдруг забыла то, что делала обычно, чтобы все поскорее кончилось, и начала плакать. Ее всхлипывания звучали как скрип ржавого велосипеда, с которым он ее встретил. Сперва Артур замер, положив руку ей между ног. Потом неуклюже погладил ее по спине.
— Я думал, ты тоже хочешь… Теперь, когда нас двое… В последний раз ты хотела, помнишь? Что это вдруг на тебя нашло?
Всхлипывая, она пробормотала, что он обещал ей, что у нее не будет клиентов, а будет работа в закусочной.
— Послушай, ты! Я, черт бы тебя побрал, не клиент! Не начинай! И не думай, что я стану тебя умолять. Но как–то странно получается, я раздобыл денег тебе на билет и всякое такое. Считал, что мы с тобой пара!..
— Я думала… Как это говорить? — сказала она.
— Не спрашивай меня! Не знаю я, «как это говорить», — передразнил он ее и заходил по комнате.
После того как Артур несколько раз стукнул кулаком по столу, Дорте подбежала к раковине. Но тошнить ей было почти нечем. Она пустила воду и, жалобно постанывая, вымыла раковину.
— И часто с тобой такое? — спросил Артур, он был скорее удивлен, чем сердит. — Почему ты не сказала, что тебя тошнит? — Он подошел к ней и протянул полотенце, взятое с кухонного стола. Потом зажег кривое бра на стене. — Я думал, ты к такому привыкла. Ладно, забудь, пожалуйста! Я что, я могу и подождать, — буркнул он и подошел к столу, чтобы налить себе еще вина, но бутылка была пуста. Он направился к холодильнику, заглянул в него и, чертыхнувшись, захлопнул дверцу. — У меня еще оставалось пиво! Чертов Бьярне…
— Кто это? — спросила Дорте, не отнимая от лица полотенце.
— Бьярне? Один парень, он иногда сюда заходит.
Дорте промолчала и стала чистить зубы. Покончив с этим, она легла на тахту и прикрылась пледом. Сперва она хотела дождаться, чтобы он уснул, однако после того, как он пробормотал ей «спокойной ночи», она все–таки решилась лечь на кровать. А когда он чуть позже пришел, таща за собой плед, словно шкуру, она уже ничего не могла поделать.
От Осло до дома оставалось уже полпути. Дорте было важно перестать бояться возвращения в Литву. Она уже привыкла ко всему приспосабливаться. Артур нашел для нее красный пластмассовый таз и ушел покупать еду, молоко и пиво. Приладив стул перед дверью, Дорте вымылась и вытерлась своей майкой. Потом принялась убирать комнату. Кухонный шкафчик, обеденный стол, кровать. Открыв шкафчик, она доставала оттуда одну вещь за другой, мыла и ставила на место. Она знала, что так же поступила бы и мать, независимо от того, сколько она собиралась тут прожить.
В конце концов Дорте добралась до двери, которая никуда не вела. И за которую она, пока убирала, не дала себе труда заглянуть. С переполненных полок на нее обрушилась лавина каких–то предметов. Пустые пивные банки и бутылки из–под водки раскатились по полу. Оказалась здесь также коробка с видеокассетами и электрическая дрель. На полке среди всякого хлама и пустых картонок в коробочке лежал мобильный телефон, видеокамера и что–то похожее на три маленьких фотоаппарата. Она вынула телефон из коробочки и набрала случайные цифры, но телефон молчал. Тогда она вспомнила, что у нее есть настоящий номер на визитной карточке, которую в поезде ей дал ее попутчик. Она набрала номер — опять ничего. Или не было связи, или она неправильно пользовалась телефоном. Попутчика звали Улав…
Поколебавшись, она спрятала телефон под подкладку в свою сумку, туда, где лежал ее паспорт, и собрала пустые жестянки и бутылки в пакет. После этого набрала в стакан воды и, закрыв глаза, выпила ее. Выпила с жадностью, словно только что выбралась из пустыни. Снова набрала воды, села на тахту и продолжала пить. Вскоре ей показалось, что в комнате стало даже почти уютно.
Ее разбудил громкий мужской голос, донесшийся из глубины дома. Грубый гогот. Шаги. Кто–то что–то крикнул на незнакомом языке. Кто–то пробежал по лестнице, закричала женщина. Несколько секунд Дорте думала, что все это происходит у нее в голове. Во сне. Несколько раз такое уже бывало. Потом мужчина так заорал, что она поняла: он кричит в доме. И где–то близко. Раздались удары, за ними последовал крик боли. Артур до сих пор не вернулся. Было уже далеко за полдень.
Дорте вскочила, и плед соскользнул на пол. Она хотела найти место, где можно укрыться. Крики женщины звучали теперь совсем рядом. Дорте придвинула стул к двери и снова села, зажав уши руками. На какое–то мгновение ей показалось, что за дверью грохочет поезд. Она не спускала глаз с двери, как будто могла увидеть, что за ней происходит. Ей захотелось в уборную, но выйти в коридор она не решалась.
Наконец хлопнула дверь, и все стихло. Теперь до Дорте долетал только шум улицы. Постукивание высоких каблуков. Ботинки на резине, туфли на коже. Она прислушивалась и гадала, что надето на тех ногах, чьи тени она видела на своей шторе. Наконец она подошла к раковине, спустила давно ставшие тесными джинсы и, как могла, пристроилась на краю. И все время не переставала напряженно прислушиваться к звукам. Потом она убрала стул от двери, прилегла на тахту, укрылась пледом и сложила руки.
— Пресвятая Матерь Божия! Прости, что я не молилась как следует. Мне как будто нельзя больше молиться. Сделай, чтобы все изменилось. Мне надо вернуться домой, или я не смогу больше жить. Прости мне мои мысли. Помоги мне думать хорошо — об Артуре, к примеру. Не сердись, что я взяла этот телефон, он все равно не работает. И сохрани маму и Веру. Мне так стыдно. Пусть никто не узнает…
В дверь громко постучали, Дорте вздрогнула и села. В комнату заглянула рыжая женская голова. Потом показалась и вся женщина. Ее долговязая фигура походила на огромные ножницы в чехле, которые кто–то просунул в дверь. Блузка на груди натянута до предела, на короткой юбке сбоку разрез. Возраст женщины определить было трудно, но, возможно, она не старше матери.
— Мне почудилось, что здесь кто–то разговаривает. Что ты здесь делаешь? — хриплым голосом спросила женщина.
— Я… Я здесь жить, — ответила Дорте, стараясь быть спокойной и похожей на норвежку.
— С каких это пор, позволь спросить? — Не дожидаясь ответа, Ножницы вошли в комнату, и большие карие глаза уставились на Дорте. — Где Артур, который притащил тебя сюда, не спросив разрешения?