В будущем Баклажанский видел славу, которая начиналась с этой выставки и освещала путь в века если и не ему самому, то, во всяком случае, его произведениям.
В своих смелых и приятных предположениях вечный скульптор шёл ещё дальше. В будущем Баклажанский видел счастливую семейную жизнь с Катей Ивановой.
Правда, это предположение пока ещё не стояло на реальном фундаменте. Федор Павлович все ещё никак не мог объясниться с Катей. Но он не унывал.
«Я другой человек! — повторял он сам. себе. — Вчера я уже намекнул Кате на мои чувства. По-моему, она поняла намёк и все же не ушла от разговора. А сегодня…»
И сегодня Баклажанский окончательно решил сделать Кате предложение, избрав для этого романтическую обстановку, которую может создать только первозданная природа.
Ближе всего девственная природа — в парке культуры и отдыха.
Туда он и решил пригласить свою судьбу в этот вечер.
Над парком стоял дурманящий пряный запах. В кустах раздавался весёлый свист. Пахло олифой и клеевой краской. Свистели плотники и маляры, трудившиеся над оформлением очередного карнавала.
Дневная жизнь парка заканчивалась. Косые лучи заходящего солнца холодной позолотой ложились на бессменные таблички «Не сорить!», «По газонам ходить воспрещается!», «Купаться в пруду категорически воспрещается!» и т. д.
К чести дирекции парка нужно отметить, что суровость этих аншлагов была смягчена их нежными колерами, подогнанными под цвет охраняемого объекта. Запрещение ходить по газонам было выдержано в яркозеленых тонах, а запрещёние купаться в пруду — в нежноголубых.
Баклажанский входил в парк с полной ясностью цели и незнанием средств.
Он твердо знал, что он хочет сказать Кате, но никак не мог решиться, в каком из уголков парка это удобнее всего было сделать.
На выручку пришла сама Катя.
— Федор Павлович, миленький, — жалобно попросила она, — зайдём куда-нибудь, посидим. Я сегодня
очень устала… И, по правде сказать, я очень хочу есть…
Катя сказала это просто, доверчиво, без всякого кокетства.
Её желание, вполне естественное и закономерное для человека, не успевшего пообедать, почему-то крайне умилило Баклажанского. «Хочет кушать! — восхитился он. — Необыкновенная девушка!..»
С этого момента все в Кате уже умиляло и восхищало его.
— Пойдёмте! — весело сказал он, подхватывая Катю под руку. — Мы с вами сейчас устроим особенный обед, — подмигнул он сам себе, — мы будем лакомиться, как дети!..
Многочисленные и, как казалось Кате, очень привлекательные кафе, закусочные и рестораны то и дело попадались по дороге. Но Баклажанский не останавливался.
— Нет, нет! Это не годится. У нас сегодня особенный обед, — таинственно говорил он. — Он запомнится нам на всю жизнь…. И мы должны найти особенное место — живописно расположенное, с поэтическим названием и хорошим меню.
И он безжалостно тащил Катю дальше.
Несколько раз Катя пыталась задержаться, но Баклажанский указывал ей на вывески.
— «Кафе № 2 треста общественного питания Железнодорожного района», — читал он. — Неужели вы считаете, что это поэтическое название? «Кафетерий, филиал ресторана 1-го разряда треста ресторанов». Нет, нет… — Баклажанский испуганно отмахивался. — Я не могу пригласить вас в филиал. Филиал — это меня унижает…
Вывески явно не были рассчитаны на влюблённых. Они, пожалуй, вообще создавались не столько для посетителей, сколько для утоления неудержимого честолюбия торгующих организаций. На вывесках отражалась вся родословная предприятия, и только для поэтического названия не оставалось места.
У кавказского ресторана, оригинально названного «Ресторан Кавказский», Катя забастовала.
— Федор Павлович, дорогой, — взмолилась она. — Право же, это очень поэтическое название! Тем более, когда отнимаются ноги…
«Устаёт!..» — умилился Баклажанский и, нежно взяв её под руку, ввёл на лёгкую крытую террасу и усадил за маленький столик у балюстрады.
Посетителей было немного, но официант тем не менее долго не появлялся у их столика.
Более опытный Баклажанский объяснил Кате, что аристократическая неторопливость при обслуживании — это наиболее свято соблюдаемая традиция ресторанов высшего разряда и этим-то они главным образом и отличаются от ресторанов низших категорий.
— Ничего, — миролюбиво добавил он, — можем подождать. У нас есть время.
— Да, — улыбнулась Катя. — «У меня, да и у вас, в запасе вечность!»
Катя привела эту цитату совершенно случайно, хотя она и понимала, к чему клонит Баклажанский, и даже с удивлением не находила в себе ни испуга, ни даже элементарного чувства осторожности.
Баклажанскому же очень понравилось, что она, пусть даже в шутку, сказала про обоих.
— Века! — повторил он, с восхищением разглядывая Катины веснушки. — Все впереди!.. Дух захватывает…
Ему показалось тактически неверным сразу броситься в объяснение. Он решил предпослать ему несколько вступительных слов о своих надеждах и перспективах.
— Предстоит выставка. Буду показывать угольную композицию. — Он доверительно наклонился к ней и лукаво улыбнулся. — У одного вашего знакомого есть большие шансы получить на выставке первую премию…
— Подождите, Федор Павлович, — осторожно сказала Катя. — Ведь это ещё неизвестно…
— Неизвестно?
Баклажанский встревожился.
— Вы считаете, что уголь не произведёт впечатления?
Катя подняла на него свои честные глаза.
— Боже упаси! Уголь совершенно необходим. По-моему, за каждую тонну угля сверх плана надо выдавать премию. Но ведь это не распространяется на каждую угольную скульптуру.
«Самостоятельно мыслит! — с удовлетворением отметил Баклажанский. — Это приятно». С каждой минутой Катя все больше покоряла его.
— Справедливо, — сказал он. — Мысль оригинальная и верная. К сожалению, некоторые художники в расчёте на лёгкий успех хватаются за материал, о котором не имеют ни малейшего представления… А что получается? — Баклажанский распалился, вспомнив о деятельности некоего художника Шевелянчика. и уже не выбирал выражений: — Получается спекуляция на теме! Холодное рукоделие! Просто свинство!
— Конечно, — сказала Катя. — Только жизнь может вдохновить художника, и только вдохновенный художник может оживить мрамор.
«Формулирует!» — восхитился Баклажанский. Ему положительно повезло: с Катей можно было говорить об искусстве, как с равной.
— Но бывает и обратное положение, — сказал Федор Павлович, и самодовольная улыбка заиграла «а его лице. — Бывает, что за дело берётся опытный мастер, уже давным-давно знакомый с материалом и…
— Давным-давно тоже не годится, Федор Павлович, — перебила его Катя. — Жизнь идёт вперёд. Вы только представьте себе человека, который в последний раз был на шахтах лет десять назад, а сейчас берётся их изображать, пользуясь старыми воспоминаниями и журнальными картинками. Ведь у него же ерунда получится, верно?
— Конечно… — начал было Баклажанский, но вдруг осёкся и подозрительно посмотрел на Катю.
— Какими картинками? — осторожно переспросил он. — При чем тут картинки?
— Ни при чем. Я просто к примеру сказала, что картинки из «Огонька» не могут заменить живых жизненных впечатлений. — Катя доверчиво посмотрела ему в глаза. — А что?
— Нет, ничего… — неопределённо сказал Федор Павлович и как-то сразу завял.
Он тут же вспомнил, что сам недавно, меняя обушок Прова на врубовую машину, пользовался фотографиями из «Огонька». И теперь его тревожило сомнение — знала Катя об этом, когда приводила свой неудачный пример, или не знала? А пример, по мнению скульптора, был безусловно неудачный. Как это подчас бывает у художника, Баклажанский терял всякую объективность. когда дело доходило до его собственных произведений.
— Катя, дорогая, — предложил он поспешно. — Не будем забираться в такие дебри и портить себе настроение. Мы должны веселиться и лакомиться, как дети. Искусство — слишком нервная тема. Хотите условимся сегодня о нем не говорить?
— Уговорились! — засмеялась Катя. — Пусть у нас будет такая игра… Как детские фанты. Только давайте уже позаправдашнему — кто проговорится, тот платит штраф.
— Есть! Решено! — обрадовался Баклажанский. — А какие штрафы?
— С вас порцию мороженого, а с меня…
— А с вас поцелуй, — вырвалось у скульптора. Он выпалил это с неожиданной смелостью. Но тут же сам испугался собственной храбрости и смущённо попытался объяснить: —В школе мы всегда с девочек брали такой штраф…
— Надеюсь, что это было только в старших классах, — улыбнулась Катя. — Но со мной не рассчитывайте особенно — я не проговорюсь.
«Шутит!» — снова умилился Баклажанский.
Нет, право, она была очаровательна. К скульптору вернулось его безмятежно-счастливое настроение, и он уже был уверен, что Катя вспомнила картинки из «Огонька» неумышленно.
Все обстояло великолепно! Сейчас он закажет обед и после этого скажет ей все. Нет, лучше между первым и вторым. За третьим! — окончательно установил Баклажанский и улыбнулся, довольный своей решимостью.
Чтобы не терять времени, они весело отправились в увлекательное гастрономическое путешествие по меню.
Вскоре возник условный проект обеда, в котором отразился размашистый и непоследовательный характер Баклажанского — грибы соседствовали с бифштексом, рыба примыкала к пирожным, а в разделе вин было намечено — «много шампанского».
И, словно в довершение благополучия, у столика появился гостеприимно улыбающийся старый официант.
— Закусим? — радушно предложил он и раскрыл записную книжку.
Баклажанский уже вновь обрёл недавнюю счастливую беспечность. Он дружески подмигнул официанту и доверительно сказал:
— Мы хотим лакомиться, как дети!
Видавший виды официант не дрогнул:
— Порционно или из обеда-с? — профессионально спросил он.
— Порционно-с! — весело передразнил Федор Павлович и обрушил на него свой заказ.
Разговор о меню исчерпался с уходом официанта и надо было менять тему. Решительное объяснение было намечено на конец обеда. Пока же Баклажанский с удивлением поймал себя на том, что его до сих пор тревожит Катино замечание о картинках из «Огонька». Он хотел прогнать эту мысль, но вместо этого вдруг спросил: