Что за фантастика?!
Не прекращая работы, Семен Семенович продолжал напряжённо вглядываться в шерстяной поток и с ужасом убеждался в том, что те же брюки по нескольку раз проходят перед ним, как статисты в провинциальном театре, изображающие непрерывный марш войск.
Но на этот раз он не был зрителем, чорт возьми! Он работал и не мог допустить, чтобы его труд превращали в какую-то сумасшедшую карусель.
А он понял, что это была карусель.
Брюки повторялись!
Нет, это были не близнецы, не дубликаты, это были те же самые брюки, которые он уже не один раз гладил.
Отставив утюг, Гребешков побежал к Петухову.
— Куда? — крикнул ему вслед Гусааков. — А как же цифры-показатели?
Но Семен Семенович только отмахнулся. Он спешил. Седой хохолок его воинственно развевался, каблучки сердито стучали по коридору.
Картина преступления была ясна. Уже несколько часов он работал впустую, только ради цифр.
Фантастическая догадка его была правильной.
Гусааков не сумел обеспечить сырьевую базу.
Несмотря на месячное накопление, брюк не хватало. Это выяснилось в самый разгар работы. Над блистательным рекордом нависла угроза почти неизбежного срыва.
И товарищ Петухов, для которого ставилось на карту будущее его как руководящего работника, решился.
Орлиным взором окинул он высокие стопки выглаженных брюк, вызвал к себе Гусаакова, плотно закрыл дверь и, величественно указав на брюки, твердо приказал:
— Мни!
— Мни-дави! — весело подхватил Гусааков.
— Но чтоб никто не узнал! Полный секрет от сотрудников! — погрозил пальцем Петухов, и карусель снова завертелась.
Гусааков считал секунды и бегал в кабинет помогать мять брюки.
Товарищ Петухов руководил и мял. Мял и руководил.
Полуодетые мужчины бушевали в кабинах.
Брюки были необходимы, и каждого входящего Петухов и Гусааков встречали как родного. И немедленно раздевали.
В репсовых шатрах, под пенье скрипок, изнывали люди, надолго оторванные от своих брюк честолюбивой мечтой Петухова. Они томились голым своим одиночеством, а брюки их гладили, проносили мимо колыхающихся репсовых занавесок, тайно от исполнителей мяли, снова явно гладили и опять тайно мяли.
При всей фантастичности этого мероприятия Петухов действовал с железной логикой профессионального очковтирателя. Брюки как таковые его не интересовали — они были лишь средством, мелкой деталью в крупной шулерской игре с процентами, игре, которую Петухов вёл уже не в первый раз. С таким же успехом мог бы он пересаживать с улицы на улицу одни и те же деревья, для того чтобы перевыполнить план озеленения, или, работая на транспорте, бессмысленно гонять порожняк, чтобы затем рапортовать о рекордном пробеге паровоза.
Негодование заставило Семена Семеновича отставить утюг и устремиться в кабинет своего начальника.
Сейчас товарищ Петухов слушал горячую, взволнованную речь Гребешкова. С первых же слов он понял, что встретился с уличающей его критикой и, следуя давно приобретённому уменью, сразу морально рухнул на колени.
— Верно, товарищ Гребешков! — стонал он. — Правильно! Не продумали мы! Не додумали… Бить нас надо… Прорабатывать и поносить!
— Это уж я не знаю, как у вас будет, — мрачно говорил Семен Семенович, — только нехорошо это.
— Нехорошо? — зашёлся в крике Петухов. — Только нехорошо?! Безобразие это! Чорт знает что! Фу, гадость какая.
Он почти рыдал. Было грустно и Гребешкову — было жалко даром потраченного пыла.
Петухов посмотрел на поникший седой хохолок Гребешкова и печально сказал:
— Вот только людей жалко…
— Каких людей? — спросил Семен Семенович.
— Заказчиков, — ответил Петухов. — Они из-за наших ошибок страдают… — И машинально он добавил: — Мало они нас бьют, мало! Ведь месяц уже ждут.
— Как месяц? — удивился Семен Семенович. — Почему?
— Брюк ведь не хватало, — пояснил Петухов. — Пар по десять в день приносят, не больше. Пришлось копить. Целый месяц не гладили ради сегодняшнего дня… Я всем назначил на завтра. Завтра придут люди, а брюк нет. Хорошо это? Нет, товарищ Гребешков, это плохо!
— Но я ведь уже выгладил, — растерянно сказал Семен Семенович.
— А я все опять измял, — вздохнул Петухов. — Готовил вам фронт работы… Недопонял! Проявил недомыслие!
И он уже взял разгон для новой истерики, но Гребешков перебил его:
— И в кабинах сидят?
— Сидят, — подтвердил Петухов. Он поднял на Гребешкова молящий взгляд и спросил — Надо вернуть людям брюки? Как вы считаете?
— Надо! Обязательно надо! — решительно сказал Гребешков.
— Вот и по-моему надо! — радостно согласился Петухов.
— Хорошо, — сказал Семен Семенович. В его голубых глазах сверкнула решимость, седенький хохолок взметнулся вверх. — Хорошо! Я выглажу! Только теперь уже не для процентов!
И он вышел из кабинета директора.
Семен Семенович вернулся в цех. Душа его была опустошена, напрасно затраченное вдохновение не возвращалось. Тем не менее он работал, долг и злость подгоняли его. Утюг каждый раз вскакивал на подставку с сердитым лязганьем, брюки мелькали в воздухе, свирепо поблескивая пуговицами и зловеще хлопая карманами.
Семен Семенович торопился. В куче мятых брюк нельзя было определить, какие именно принадлежат несчастным страдальцам, сидящим тут же, в репсовых темницах, единственным способом удовлетворить их — было выгладить весь запас.
Темп нарастал! Так или иначе, пусть даже против воли Гребешкова, рекордный день продолжался.
Товарищ Петухов метался из зала в цех, из цеха в зал. Он подгонял Гребешкова, успокаивал посетителей, наскоро каялся и диктовал секретарше список отличившихся рядовых работников. В верхней части списка, над фамилией Гребешкова, была оставлена пустая строчка на усмотрение начальства.
И тут произошла катастрофа.
Это были последние минуты смены. Уже начали раздавать выглаженные брюки клиентам. Маша Багрянцева, сердито скрипя пером, подписывала квитанции. Товарищ Петухов уже диктовал секретарше рапорт о рекордной выработке. Все было прекрасно!
Именно в этот момент в зал влетел бледный Гусааков.
— Позор-скандал! — крикнул он. — Штаны кончились!
— Что? — холодея, переспросил Петухов. — Как кончились?
— Не рассчитали! — пояснил Гусааков. — До рекорда не хватает двух пар!
Когда у фокусника проваливается коронный номер, он идет на все.
— Снимай! — скомандовал Петухов своему заместителю и начал рвать с себя штаны. — Снимай, не жалей!
Секретарша ахнула и закрыла лицо руками. Но Петухов не обратил на неё внимания. Он величественно вышел из своих брюк, подошёл к окну и патрицианским жестом запахнулся в портьеру.
— Продолжаем! — сказал он секретарше. — Пишите: «Несмотря на все трудности, рекордный показатель в тысячу процентов был достигнут ровно за восемь часов…»
И снова Гусааков прервал его. Он возник, как привидение, в белом плаще, из-под которого торчали голые волосатые ноги, перехваченные под коленями пёстрыми резинками.
— Не хочет прекращать! — заявил он, растерянно стуча по хронометру. — Говорит: доглажу последнюю пару… А рекорд уже есть, и время кончилось! Я обсчитался — не хватало всего одной пары…
— Прекратить! — взвизгнул Петухов. — Я приказываю! Точность прежде всего, никакого очковтирательства!
Гребешкова силой оторвали от утюга и привели в зал. Он очень устал. Ноги подкашивались, в глазах мелькали какие-то ёлочки и полоски. Он рассеянно оглядел своего завёрнутого в портьеру директора и почему-то не удивился.
— Все! — утомлённо сказал он. — Можно раздавать! Только надо ещё одну!
Но Петухов перебил его:
— Не надо! Вы выполнили свой долг? Выдали тысячу процентов нормы? Хорошо это? Это прекрасно, товарищи!
— Но там… — попытался вставить Гребешков, указывая в сторону цеха, — там…
— Там, — торжественно подхватил Петухов, — сегодня родилась наша и ваша слава! Надо ли вам от неё отказываться?
— Нет… — начал было Гребешков.
— Вот и я думаю, что не надо! — подхватил Петухов. — Пусть ваша слава…
— Горит! — воскликнул Гребешков.
— Вот именно горит! — согласился Петухов и вдруг почувствовал, что пахнет палёным.
— Так я и знал! — горестно вскрикнул Семен Семенович.
Он вырвался из рук Гусаакова и бросился в цех.
Горячий утюг, от которого его оторвали, остался стоять на последних, сверхплановых брюках.
Пахло палёным. Это горели брюки Петухова.
Глава одиннадцатаяМИРАЖ
Быть может, случалось вам бывать на тех маленьких праздниках в небольших учреждениях, когда в скромном зале убираются столы и часть канцелярских стульев расставляется торжественным партером, а другая часть ставится против первой и, отделённая столом под красной скатертью, становится президиумом, и половина маленького учреждения садится в президиум, а вторая половина в партер. Быть может, любовались вы тогда задней стеной залика, по-праздничному украшенной всеми накопившимися в учреждении знаменами: от полотнищ с золотым шитьём «Лучшему предприятию промкооперации» до транспарантов с клеевой надписью «Добро пожаловать, дорогие родители!».
Именно так выглядел сейчас зал ожидания комбината бытового обслуживания.
Стол президиума был покрыт скатертью. Скатерть, в свою очередь, была покрыта пятнами. Пятна как бы свидетельствовали о том, что комбинат ставит интересы клиентуры выше своих собственных. На пятнах были художественно расставлены графины с водой, в том числе и пресловутый стеклянный налим.
Сотрудники комбината в праздничных костюмах, тщательно отутюженных в домашних условиях, заполняли зал. Среди них были гости: несколько представителей от клиентов в свежевычищенном платье; мятый фотограф, видимо, только ещё налаживающий связи с комбинатом; директор районного баино-прачечного треста, в который входил комбинат, и, наконец, Варвара Кузьминична в праздничном чёрном шуршащем платье.
Председательствующий Гусааков встал за торжественным столом, звонко огласил описок рекомендуемого президиума и, от радости забыв проголосовать, объявил: