— Прошу оглашенных товарищей занять места в президиуме!
Половина комбината поднялась и пересела то ту сторону стола.
Варвара Кузьминична в последний раз одёрнула на Гребешкове пиджак и, легонько подтолкнув мужа в сторону президиума, незаметно перекрестила спину.
Гребешков неумело протискался на место, оставленное ему между Петуховым и представителем треста.
Он не хотел приходить на это собрание. Но вчера вечером сам товарищ Петухов, испугавшись за судьбу комбинатского рекорда, приехал к нему домой и стал поднимать вопрос на принципиальную высоту.
— Не будем давать общих оценок! — говорил он. — Но вы лично своё дело сделали? Сделали. И товарищи ваши тоже. Какое же право вы имеете отнимать у своих товарищей честно заработанную ими славу?
Гребешков молчал.
— Подойдём с другой стороны, — предложил Петухов. — Должны мы объяснить общественности принципиальное значение вашего рекорда?
— Должны, — с неожиданной решительностью согласился Гребешков.
— Вот и я считаю, что должны! — радостно подтвердил Петухов, и вопрос был решён.
И вот сейчас Семен Семенович, сидя за столом президиума, тщательно пытался скрыть своё волнение.
Гусааков предоставил слово Петухову. Фотограф из первого ряда моментально нацелился в него и щёлкнул. Петухов встал, откашлялся и начал с воды. Он пил так, как будто решил залить долго бушевавший внутри него огонь тщеславия. На этот раз он действительно испытывал полное удовлетворение своей деятельностью и уверенность в своей судьбе.
Он выпил два стакана воды и приступил к речи профессионально, начав с привычной самокритики.
Затем плавно переехав с критики ошибок прошлого на анализ нынешних достижений комбината, Петухов, наконец, подошёл к своей главной теме — к причине сегодняшнего комбинатского праздника.
Притихший зал внимательно и торжественно слушал.
Что удивительного в этом? О брючных трюках Петухова никто из присутствующих ещё не знал. Гребешков ушёл вчера из комбината слишком подавленный, для того чтобы делиться с кем-нибудь своим открытием. Даже Варвара Кузьминична ещё не знала подробностей.
И всем этим скромным людям, хорошо поработавшим накануне, сегодняшнее маленькое торжество казалось естественным. Их радовало, что срочный заказ дома отдыха был выполнен. Их увлекала сама попытка добиться рекордных показателей даже на их небольшом участке.
— Можем ли мы согласиться с тем, — продолжал Петухов, — что успех товарища Гребешкова является его личным делом? Нет, товарищи, с этим согласиться мы не можем. Почему бы нам не попробовать взглянуть на дело с другой стороны, со стороны общественного значения этого рекорда? Тогда мы увидим, чего можно добиться при помощи сознательного отношения к своему труду. Плохо это, товарищи? Нет, товарищи, это неплохо.
Гребешков не знал, как бороться с волнением. Чтобы отвлечься, он попытался «читать» пиджак сидящего рядом трестовского представителя.
«Двери у них, наверно, красили, — отметил он про себя, разглядывая эмалевое пятнышко на рукаве. Утром селёдку ел, — расшифровал Семен Семенович след подсолнечного масла на лацкане. И только одно небольшое пятно на поле пиджака никак не разгадывалось… Масло? Нет, оно не поблескивало. Краска?
Оно не имело цвета. «Вода! — вдруг догадался Гребешков. — Ну, конечно, вот уже и нет пятна».
А торжественная кантата Петухова уже шла к концу.
— Семен Семенович рос! — патетически воскликнул он. — И вот Семен Семенович вырос! Кривая роста Семена Семеновича неуклонно ползла кверху! И, может быть, то, что мы имеем сегодня, — это ещё не потолок Семена Семеновича! Гребешков — наш воспитанник, — скромно потупился Петухов, — и поэтому мы гордимся им и его рекордом, как своим собственным. Вскоре фотографии нашего уважаемого Семена Семеновича запестрят на страницах журнала «Огонёк», статуэтки с его изображением заулыбаются нам с полок магазинов культтоваров, а песни о нем будут будить нас по утрам и вечерам из громкоговорителей, но пока, не ожидая этого, мы должны первыми отметить гребешковский почин! Сегодня мы награждаем нашего рекордсмена ценным подарком. Товарищ Гусааков, — махнул он рукой председательствующему, — прошу!
Гусааков вскочил и жестом фокусника вытащил из-за спины дар дирекции комбината.
Это был большой хрустальный кубок с маленькой металлической фигуркой велосипедистки на крышке.
Утром Гусааков, непременно хотевший подарить Гребешкову что-нибудь крайне торжественное, нашёл этот кубок в комиссионном магазине и целый день с увлечением сдирал с крышки кубка выгравированную надпись:
«Первой велосипедистке женских Бестужевских курсов 1913 года».
Гусааков передал кубок Петухову. Петухов бережно принял кубок и на протянутых руках понёс его к Гребешкову.
Гребешков встал и, залившись краской, дрожащими руками взял кубок.
Весь зал стоя аплодировал этому торжественному моменту.
Фотограф, переползая почти по-пластунски, дал длинную очередь по президиуму.
Гребешков растерянно сунул кубок подмышку и неожиданно произнес:
— Я хочу сказать речь…
— Просим! Просим! — послышалось из зала.
— Браво-бис! — звонко закричал Гусааков, и сразу зал притих.
Гребешков собирался с мыслями. Зал затаенно ждал. Атмосфера торжественности сгустилась до того, что, казалось, её можно было потрогать руками.
— Вот я слушал речь товарища Петухова, — наконец начал Семен Семенович, так и не выпуская зажатую подмышкой бестужевскую велосипедистку. — Я слушал речь товарища Петухова и думал… всё-таки чудное у нас дело… Казалось бы, подумаешь… А на самом деле всё-таки… Скажем, обувь мы чиним… Мелкое, холодное дело. Не так ли? А ведь ботинки у всех есть. И они рвутся. Как тут быть? То же и с чисткой. Маленькое пятнышко, а оно человеку настроение портит. Вы скажете — мелочи, — все больше возвышал голос Семен Семенович. — Конечно, мелочи! Только, по-моему, мелочь — это хуже всего. Большого счастья у нас хватает. Что ж мы его мелочами-то портим? Опять же, кого мы обслуживаем? Ясно кого — друг друга! ещё меня, может, больше народу обслуживает, чем я сам обслуживаю!..
Семен Семенович посмотрел в зал и увидел внимательные и сосредоточенные лица слушателей. Ему показалось, что его понимают недостаточно ясно, и он счёл необходимым развить свою мысль.
— В доме я живу, — сказал он. — Люди скольких профессий его для меня строили. Это самый главный инженер перечислить не может! А теперь? Сторож охраняет, дворник метёт, водопроводчик чинит, управдом блюдёт! На трамвае меня сейчас сюда везли… Вожатый меня вёз. Без толчков и довольно быстро. Ей-богу, я его лично поблагодарить хотел. За обслуживание. Только у него на площадке написано: «Разговаривать с вагоновожатым воспрещается». Опять же, кто-то писал — старался для него, чтоб не мешали. И так каждый… Милиция меня обслуживает — приветствует и штрафует. Вы не смейтесь — в порядке предупреждения штрафует, чтоб в другой раз не погиб под транспортом. Выше возьмём. В Верховном Совете заседают наши депутаты. По нашим делам заседают. Тоже нас обслуживают. О них так прямо и сказано: «Депутат — слуга народа». Так почему же я своего обслуживания стыдиться буду? Нет, товарищи, про наши с вами дела, как про всякие, всерьёз говорить можно. Да здравствует, товарищи, наш род деятельности, как всякий другой! — тихо сказал Гребешков и добавил — Ура!
Варвара Кузьминична слушала взволнованную и неумелую речь своего Семена Семеновича с горящими глазами. Она, может быть, единственная в этом зале понимала, что значит для Семена Семеновича сегодняшняя слава его рекорда.
«Скажи же им всем спасибо, Семен Семенович», — подумала про себя Варвара Кузьминична.
— Спасибо вам всем, товарищи! — сказал Семен Семенович и в пояс поклонился залу. — Спасибо! Очень приятно, когда тебя оценивают и чествуют, как именинника все равно…
В зале все улыбались. Праздник явно достигал своего апогея: все присутствующие подались вперёд и освободили руки для аплодисментов. Петухов и Гусааков оба поднялись за торжественным столом. Торговцы славой стояли сейчас за ним, как за прилавком.
— Я постараюсь, — прошептал Гребешков, — я заверяю!.. Я хочу сказать, что труд у нас действительно почётное дело! — Он сделал паузу и закончил фразу совершенно неожиданно: — Поэтому возьмите ваш подарочек обратно…
Занесённые было ладони так и остались в воздухе.
В наступившей вдруг недоуменной тишине Гребешков подошёл к Петухову и аккуратно, чтобы не уронить, поставил на стол перед ним хрустальный кубок.
Удивленный шопот пронёсся по залу.
Даже Варвара Кузьминична растерянно заморгала глазами.
— Елки-палки! — тихо сказал Гусааков.
В президиуме переглядывались.
— Может, тебе велосипедистка не нравится? — растерянно спросил Гусааков.
— Нравится… — прошептал Семен Семенович.
— Что ж ты, чудак-рыбак?
— Да в чем же дело? — поднялся удивленный Петухов. — Почему же вы отказываетесь от награды?
— Не полагается мне.
— Может быть, вы всё-таки объясните аудитории, — настаивал Петухов.
— А я все время объясняю. Неужели непонятно? Ведь награждают-то работников? Героев! А мы кто?
— Кто? — машинально спросил Петухов.
— Миф мы, — печально сказал Гребешков. — Мираж! Одна видимость! — Он обвёл своими голубыми глазами сразу притихший зал и твердо подчеркнул: — И вся работа наша не больше как обман зрения… Погодите, не перебивайте меня, товарищ председатель! Как же так получается? — повернулся он к Петухову. — Вот вы меня тут подымали на высоту, говорили — рекорд, рекорд… А разве моя вчерашняя работа это рекорд? Да ни с какой стороны! Вот от колхозного рекорда, скажем, народу сытнее жить. Когда прядильщица напрядёт сверх нормы, одёжи людям прибавится. Если забойщик угля больше добудет, от этого лишнего угля в чьем-то доме тепло. А что от моего рекорда? Никому ни тепло ни холодно…
Гребешков говорил негромко, словно только сейчас наедине с собой разбирался в своих мыслях. От этого речь его казалась ещё более задушевной, и слушали её ещё внимательней, чем первую.