в вопросах обеспечения коммуникаций (выделено мной. — Прим. авт.) и предотвращения агрессии, затронутых в меморандуме»59.
Шесть месяцев спустя, беседуя с П. Хартманном, министром финансов Норвегии, А.Е. Богомолов постарался уточнить точку зрения Кремля. Сказал собеседнику, что его «правительству следовало бы для достижения поставленной цели — обеспечения безопасности — не только договариваться с западными державами, но и гарантировать себе хорошие отношения с Советским Союзом, который также является державой, имеющей свои интересы в Атлантике (выделено мной. — Прим. авт.)»60.
Так впервые была сформулирована будущая советская послевоенная политика для Арктики. Именно для нее, ибо только там, что лишний раз весьма наглядно продемонстрировала война, и пролегал путь в Атлантику. Путь, оказавшийся жизненно необходимым для СССР, ибо превратился для него в самую главную транспортную артерию, заодно выводившую страну и в ту самую зону, которая после отказа США от изоляционизма превратилась в стратегически наиважнейшую, уже связавшую Европу и Америку прочными узами, которые после победы непременно должны были укрепиться. Да к тому же и стать незыблемой основой новой оборонительной системы, той, о которой столь откровенно объявлял меморандум норвежского правительства.
Но не заставят ли Кремль такие задачи проводить в Арктике экспансионистскую политику, сопровождаемую территориальными захватами у соседей? На такие размышления могли навести только что начавшиеся тайные переговоры СССР и Финляндии об условиях неизбежного выхода последней из войны, условиях необычайно тяжелых для Хельсинки, требовавших не только во второй раз отказаться от Карельского перешейка, но и признать потерю Петсамо с никелевыми рудниками и выход к Ледовитому океану. Не будут ли предъявлены вскоре такого рода требования и к другому северному соседу?
Сомнения такого рода постарался развеять кадровый дипломат, посол Норвегии в Москве Р. Андворд. Менее чем за два года пребывания в незнакомой ему прежде стране, сумевший, как никто другой, быстро разобраться в истинной сущности политики Кремля и в аналитическом письме, направленном 13 марта 1943 года своему министру, позволивший себе утверждать следующее.
Во-первых, «даже в прошлом, когда отношения Советской России с иностранными государствами… характеризовались отнюдь не доверием и дружбой, каковыми, как можно предполагать, они будут после войны, она не проводила агрессивную империалистическую политику. Размеры этой страны, как и численность ее населения, в действительности, конечно, не требуют расширения ее территории за пределы, диктуемые историческими, расовыми и стратегическими интересами».
Во-вторых, «русская сторона захочет использовать свое влияние для достижения того, чтобы в странах, граничащих с Советским Союзом, к власти пришли круги, проявляющие понимание советской системы и в отношении которых можно было бы не опасаться, что они будут сотрудничать с врагами России».
В-третьих, «есть все основания полагать, что и здесь, в Советской России, постепенно, с развитием отношений (с Западом), почувствуют необходимость сотрудничества с внешним миром, прежде всего с нынешними союзниками, не только в военное время, но и после войны. Сталин, насколько мы знаем, вел линию за то, чтобы сделать Советскую Россию независимой от других стран. Если бы не было войны, то ему, по всей видимости, это бы удалось».
А затем Р. Андворд сделал единственно возможный, с его точки зрения, вывод: «Внешняя политика Советского Союза часто труднопонимаема и внушает страх и беспокойство. Но, как я уже пытался выразить выше, и в этой политике были определенные основные направления, порожденные желанием прежде всего обеспечить мир России, а также стабильные и мирные отношения с другими странами. После этой войны советское государство, следует полагать, станет политически крепким как внутренне, так и внешне, обладая всеми предпосылками для основанного на полном доверии сотрудничества с теми демократическими государствами, которые помогли ему в минуту несчастья. Я верю, что Советская Россия будет рада, не испытывая необходимости резкого разрыва со своим прошлым, стать, при определенных условиях, государством среди других государств»61.
И действительно, доброжелательное взаимопонимание между Москвой и пребывавшим в Лондоне норвежским правительством особенно ярко проявилось тогда, когда обе стороны начали обсуждать те конкретные действия, которые должны были сопровождать начало освобождения Северной Норвегии. В марте 1944 года новый посол СССР при союзных правительствах в британской столице В.З. Лебедев сообщил т. Ли о готовности советского руководства принять на своей территории норвежские войска. Несколько батальонов или даже дивизию — для участия в боях в Заполярье против общего врага. Месяц спустя Трюгве Ли начал переговоры о создании гражданской администрации в тех районах Норвегии, которые будут освобождены союзными силами. Возможно, с участием американских и британских экспедиционных войск.
Необходимое соглашение Лебедев и Ли подписали 16 мая. Оно же статьей второй предусматривало: «Как только и в той мере, как позволит… военная ситуация, норвежское правительство будет уведомлено о том, что оно может принять на себя ответственность за гражданскую администрацию». А статья пятая конкретизировала: «Назначение административного и судебного аппарата будет осуществляться компетентными норвежскими властями в соответствии с норвежским законом»62.
Далее все происходило в соответствии с достигнутыми договоренностями. 27 октября военный атташе Норвегии в Москве генерал В. Стеффене получил в Наркомате обороны согласие на отправку из Шотландии на Кольский полуостров горнострелковой роты численностью 260 человек. Высадилась она 8 ноября, но не в Мурманске, как предполагалось, а сразу на норвежской территории. В Киркенесе. И, не медля, приняла участие в изгнании 14-й советской армией немцев из Финнмаркена.
Казалось, ничто не омрачает отношений двух стран, ничто не предвещает между ними разногласий, притом весьма острых, да еще растянувшихся более чем на десятилетие. И все же они возникли. Тогда, когда Красная армия освободила Румынию и Болгарию, вышла к Висле, а американские, британские и канадские войска подошли к Рейну, стояли в Италии у Монте-Касино. Когда делегация Финляндии, возглавляемая министром иностранных дел К. Энкелем, подписала в Москве соглашение о перемирии. По нему «добровольно уступила» Советскому Союзу Петсамо (Печенгскую область)63.
7 ноября 1944 года с официальным визитом в Москву прилетел Трюгве Ли. А пять дней спустя, на приеме, данном в его честь В.М. Молотовым в наркоминделовском особняке на Спиридоновке глубоко за полночь, между двумя дипломатами ожили давние, семидесятилетней давности разногласия, в свое время омрачившие отношения Швеции и России, а потом Норвегии и СССР. Первым затронул проблему Молотов.
«Советское правительство, — сказал он, — в данное время больше интересуется другим важным вопросом наших взаимоотношений. (Имеется в виду вопрос о Шпицбергене и о Парижской конвенции 1920 года. — Прим. авт.). Конвенция 1920 года была принята без участия Советского Союза и против него. Такое дискриминационное положение для Советского Союза в дальнейшем неприемлемо и нетерпимо. В этой войне имели место крупные события, и роль Советского Союза в этих событиях достаточно хорошо известна. Ясно, что эта конвенция не может остаться в силе».
Не готовившийся к обсуждению такой проблемы Ли попытался уклониться от продолжения темы. Однако Молотов продолжал на ней настаивать.
«Дело в том, — невозмутимо объяснял он своему норвежскому коллеге, — что до 1920 года острова Шпицбергена не были собственностью какого-либо государства, а остров Медвежий был фактически русским островом. Конвенция 1920 года, вопреки интересам Советского Союза и даже не считаясь с существованием Советского Союза, провозгласила суверенитет Норвегии над Шпицбергеном, включая остров Медвежий. С такой конвенцией Советский Союз не может согласиться… Вот вопрос, который должен быть урегулирован между советским и норвежским правительствами».
Не закончил на том, а упорно гнул свою линию.
«Из замечания Ли, — продолжал Вячеслав Михайлович, — он видит, что для Норвегии острова Шпицберген и Медвежий не имеют большого интереса. Между тем для Советского Союза эти острова имеют весьма большое значение. До войны Советский Союз добывал на Шпицбергене до 400 тысяч тонн угля… Кроме того, единственный выход у Советского Союза на западе в море идет мимо Шпицбергена». Но не стал уточнять, какую отрицательную роль для службы десятков торговых судов сыграло то, что ни Шпицберген, ни Медвежий так и не стали авиа- и военно-морскими базами союзников. Настоящими, мощными. Лишь вновь и вновь повторял: изменившаяся с войной политическая ситуация в мире настоятельно требует радикального пересмотра правового положения этих полярных земель. И подчеркнул: «Этот вопрос — дело прежде всего двух стран — Норвегии и Советского Союза. Советское правительство хочет договориться с норвежским правительством. Роль других стран здесь пассивная».
Разумеется, вот так, вдруг, Трюгве Ли не мог принять никакого решения. На то не был уполномочен. Потому-то постарался лишь уточнить позицию собственной страны. «В свое время, — пояснил, — объявление суверенитета Норвегии над этими островами рассматривалось в Норвегии как большая победа. Норвежцы в течение сотен лет занимались в указанных районах рыболовством и зверобойным промыслом». Иными словами, не сказал ничего нового. Да добавил также не раз слышанное в Москве. Ему, мол, «казалось, что остров Медвежий тоже считался норвежским».
Пытаясь побыстрее завершить неприятный разговор, заверил Молотова, что продолжение последует. Ведь он «должен подумать над поставленным вопросом, посоветоваться со своим правительством». Но поспешил, дабы не очень обнадеживать собеседника, пояснить: «британцы и американцы заинтересованы в указанных островах».