В обе комиссии избрали по пять человек. В мандатную от меньшевиков вошли Ной Жордания и Л. И. Гольдман (Акимский, делегат от петербургской организации), от большевиков В. А. Десницкий-Строев (Сосновский, от нижегородской организации) и Шаумян-Суренин, к ним «в качестве нейтрального» был добавлен М. И. Меленевский (Самойлович, от киевской окружной организации)[776]. В «комиссию для составления опросного листка с целью определить, как выбирались, при каких условиях и т.д. делегаты» вошли М. Н. Лядов (московская организация, большевик), Джугашвили-Иванович, С.Г.Струмилин (донская, меньшевик по протоколам съезда, но сам себя в воспоминаниях аттестовал как примиренца, будущий советский академик), С. В. Модестов (Васильев, московская окружная) и А. К. Гастев (Лаврентьев, костромская, большевик, рабочий поэт, левацкий модернист, будущий создатель советской школы научной организации труда)[777]. Кто и как предложил эти кандидатуры, по протоколам съезда не ясно. Процедура варьировалась. Так, при избрании на первом заседании бюро съезда голосовали сначала по внесенным (видимо, от Оргбюро) трем спискам, в которых в разных комбинациях по трое фигурировали Плеханов, Дан, Ленин, О. А. Ерманский (Коган, на съезде Руденко), Красин (Винтер), к ним при обсуждении добавились несколько кандидатур, в том числе Жордания (он сразу отказался). Избраны были Плеханов, Дан и Ленин[778]. Это были известные партийные вожди, и совершенно понятно, каким образом принимали решение делегаты при голосовании. Сложнее представить себе, как они голосовали за товарищей из других регионов и фракций при избрании двух упомянутых комиссий. Как указано в протоколах съезда, состав мандатной комиссии был достигнут неким «соглашением» и лишь утвержден голосованием, то есть, видимо, кандидатуры предлагал либо организационный комитет, либо фракции. Избрать комиссию для составления опросного листка тут же, по ходу заседания предложил Струмилин, и комиссия незамедлительно была выбрана открытым голосованием. Кто и почему указал именно на этих кандидатов, протокол не сообщает, и вопрос о наличии у избранных репутации и известности остается без ответа.
Комиссия для составления опросного листка работала в кулуарах съезда, никаких заявлений на заседаниях не делала вплоть до завершения съезда, когда на предпоследнем, 27-м заседании М.Н. Лядов огласил полученные комиссией статистические данные о составе съезда: возраст, национальность, социальное положение, партийный стаж. Неизвестно, кому из них пришла в голову удивительная идея этот стаж просуммировать и объявить, что «всего съезд проработал в революционном движении 997,5 лет», «в социал-демократической работе съезд участвовал 942 года», в тюрьмах «съезд просидел 138 лет 3,5 месяцев», а в ссылках пробыл 148 лет, 6 месяцев 17 дней [779]. Вряд ли они сами почувствовали нелепость этих выкладок.
Если предполагать в Джугашвили и Жордании в некотором роде соперников, то оба придерживались на съезде разного стиля поведения. Жордания-Костров был чрезвычайно заметен, то и дело бросал реплики, записывался в дебаты, задавал вопросы. Он принадлежал к небольшому числу самых активных участников съезда, его именем пестрят страницы протоколов. Иванович, напротив, вел себя сдержанно. Он трижды говорил развернуто – по аграрному вопросу, по текущему моменту и по вопросу о Государственной думе, реплики вставлял редко, предпочитая отвечать на выпады оппонентов поданными в президиум записочками.
Съезд, конечно, давал участникам возможность перезнакомиться. За 15 дней они должны были запомнить друг друга в лицо, узнать, кто откуда, наверняка было много разговоров в кулуарах. Джугашвили при его знаменитой памяти на людей и лица должен был запомнить всех.
На съезде он наблюдал партийных знаменитостей: П. Б. Аксельрода, Ф. Дана, Г. В. Плеханова, П. П. Маслова (Джона). Присутствовали Л. Б. Красин, А. И. Рыков, А. В. Луначарский, В. А. Базаров-Руднев, В. В.Воровский. Среди делегатов были будущие соратники Сталина К. Е. Ворошилов[780], М. В. Фрунзе, М. И. Калинин (с которым Джугашвили, возможно, был знаком еще по ранним кружкам в Тифлисе). Были также Н. К. Крупская, А. С. Бубнов, К. Т Свердлова-Новгородцева, Е. М. Ярославский. От Социал-демократической партии Польши и Литвы приехали и выступали Ф. Э. Дзержинский и Я. С. Ганецкий. Мемуаристы, пишущие о партийных съездах, отмечают всегдашнюю активность Ленина, много общавшегося с собравшимися большевиками, так что, наверное, и с Ивановичем он не упустил случая поговорить [781] .
На съезде оказалось, что хотя Иосиф Джугашвили и являлся верным сторонником Ленина, но при этом позволял себе иметь независимые мнения. Это выяснилось, когда он выступил по аграрному вопросу с самостоятельной позицией, довольно критичной по отношению к ленинской. В сущности, всегда преподносивший себя как революционера-практика в противовес эмигрантам-теоретикам, Коба высказался в том смысле, что ленинский план неудобоисполним и нереалистичен.
На момент IV съезда в партии были уверены в дальнейших перспективах революции, важнейшим фактором которой было крестьянское движение. Прежняя аграрная программа с требованием возвращения отрезков и выкупных платежей выглядела теперь безнадежно устаревшей. Г. В. Плеханов, выступая на съезде, заявил даже, что прежняя программа была ошибочной и, когда принималась в 1903 г., «наша программа уже в то время шла не так далеко, как сами крестьяне в своих требованиях»[782].
Ленин из чисто доктринерских соображений настаивал на закреплении в программе принципа национализации конфискованных земель, потому что частная собственность буржуазна и реакционна. Его оппоненты указывали на катастрофичность такого лозунга для революции, ведь крестьяне хотят землю для себя. Возражая Ленину со съездовской трибуны, П.П. Маслов (Джон) сказал, что «если бы революция привела к попытке национализировать крестьянские надельные земли или национализировать конфискованные помещичьи земли, как проектирует т. Ленин, то такая мера повела бы к контрреволюционному движению не только на окраинах, но и в центре России. Мы имели бы не одну Вандею, а всеобщее восстание крестьянства», проект Ленина «лучше всего обеспечивает успех контрреволюции»[783]. Проект Маслова, поддержанный меньшевистской фракцией, предполагал передачу конфискованных земель органам муниципального самоуправления, которые должны быть созданы в ходе революции, причем имелось в виду, что муниципалитеты будут довольно крупными образованиями, областного или губернского уровня, но не сельского или уездного. Идея муниципальных самоуправлений призвана была смягчить неприятную дилемму: крестьянское хозяйство, по марксистской доктрине, носит мелкобуржуазный характер, стало быть, не может быть одобрено социал-демократией, национализация же невозможна из-за сопротивления крестьянства. Муниципализация, казалось сторонникам масловского проекта, снимет это противоречие. Ленин стоял на своем, отстаивая лозунг национализации. Развернулись длительные дебаты, занявшие львиную долю времени съезда. Иванович выступил в этих прениях четвертым, после докладчика Джона, содокладчиков Плеханова и Борисова. Борисов критиковал обе предложенные программы – и ленинскую, и масловскую – и предлагал свой вариант, который считал лишенным их крайностей, но в то же время сближающим основные позиции. По Борисову, земли нужно разделить на три категории: «1) леса, воды, рудники и др. имущество общенародного значения должны состоять во владении демократического государства; 2) имущества, на которых может вестись общественное хозяйство, должны быть во владении органов местного самоуправления; 3) все же остальные земли, образующие сельскохозяйственный фонд, необходимый для крестьянского хозяйства […] должны поступить в полную собственность крестьян, с обложением всех земель прогрессивным подоходным налогом». Борисов признавал, что эта мера будет носить мелкобуржуазный характер, «но само крестьянское движение мелкобуржуазно, потому что крестьянское хозяйство мелкобуржуазно, и если мы можем поддержать крестьян, то только в этом направлении», но социал-демократии ничто не мешает и впредь стремиться к классовой организации сельского пролетариата и призывать к социалистическому перевороту[784].
На общем фоне выступление Ивановича прозвучало свежо и по-своему радикально. В меру покритиковав Плеханова за неконструктивное выступление и Джона за незнание реалий Гурии, на которые тот ссылался, а заодно бросив туманный упрек, что «вообще о Гурии распространено много легенд, и российские товарищи совершенно напрасно принимают их за истину» (намек точно попал в цель и спровоцировал грузин-меньшевиков на полемику), Джугашвили заявил, что «и национализация, и муниципализация одинаково неприемлемы», следует провозгласить раздел конфискованных земель между крестьянами. Он прибегнул к марксистской аргументации, сославшись на то, что крестьянское хозяйство правомерно считать не буржуазным, а докапиталистическим, поэтому раздел земель с точки зрения теории можно считать революционным (см. док. 8). Но все же Коба говорил не как теоретик, а как революционер-практик, исходящий прежде всего из того, с какими лозунгами сподручнее призывать сельских жителей к восстанию. Очевидно, в ту пору он не задумывался об экономических проблемах страны с преобладанием мелких крестьянских хозяйств – проблемах, с которыми ему уже во главе партии и государства предстояло столкнуться два десятилетия спустя. Но его выступление на IV съезде по крайней мере прозвучало реалистично и практично, что выгодно отличало его от многих ораторов. Ф.Дан на том же заседании критиковал тех, кто исходит из того, что капиталистическое сельское хозяйство является «болезненным наростом», поскольку «буквально то же самое можно сказать о промышленных крупных капиталистических предприятиях», тогда, по их логике, «следовало бы одновременно рекомендовать конфискацию промышленных предприятий. Очевидно, что такого рода рассуждения совершенно неприемлемы». Критиковал Дан и Ивановича, который «исходит из неправильного представления, что мы имеем прог