систы практически не обращались к событийному, реальному опыту недавней европейской истории. Похоже, и Великая французская революция, и революция 1848 г., и даже события Парижской коммуны существовали для них только постольку, поскольку были упомянуты Марксом или Энгельсом. Просматривая съездовские дебаты, начинаешь сомневаться в наличии у русских социал-демократов элементарных знаний из новейшей истории.
На этом фоне Иванович, выступивший на том же пятнадцатом заседании в прениях о текущем моменте, смотрелся не лучше и не хуже других. Он выказал себя вполне ортодоксальным и прямолинейным сторонником ленинской линии, заявив, что имеются «два пути: путь лжереформ и путь революции». Спорил с Ерманским-Коганом (Руденко) и А. С. Пиккером (Мартыновым), но ни словом ни коснулся Кострова (см. док. 11).
Относительно Государственной думы Иванович, говоривший в прениях на 18-м заседании, высказался за тактику бойкота (см. док. 13). При этом он лишний раз задел кавказских оппонентов, сообщив съезду, что их заявления, будто на Кавказе «прошел антибойкот», не верны, потому что в главном промышленном центре Баку, наоборот, победили сторонники бойкота. Возражения не замедлили последовать: выступавший следом тифлисский рабочий-меньшевик В.Мгеладзе (почему-то говоривший «у нас в Баку») это опровергал и жаловался, что большевики рабочих «запугивали»; в его не очень внятной речи угадываются мотивы листовок тифлисских меньшевиков, обвинявших большевиков в желании помыкать рабочими (см. док. 13). Под конец заседания были зачитаны письменные заявления С.Девдориани и Жакова, также возражавших Ивановичу (см. док. 13). На следующем заседании и он ответил записками, настаивая на своем; его поддержал большевик из Баку Сакварелидзе (см. док. 14). Из их препирательств довольно сложно заключить, как в действительности обстояло дело, чьей стороны придерживались бакинские и кутаисские рабочие и кто из споривших был ближе к истине.
Идея участия в думских выборах грузинским меньшевикам была особенно дорога, в немалой степени оттого, что их кандидаты имели успех. Присутствовавший на съезде И. Рамишвили уже был депутатом I Думы, позднее во II Думу прошел И.Церетели. Кавказские меньшевистские делегаты IV съезда РСДРП подготовили свои дополнения к резолюции съезда об участии в думских выборах, содержавшие постановление участвовать в них в тех губерниях, где выборы еще не прошли, – а они не прошли как раз в Закавказье[793]. Оппоненты возражали устами, например, Л. Б. Красина (Винтер), заметившего, что при имеющихся в Российской империи условиях партия будет лишена возможности контролировать деятельность думских депутатов, и «если там будут только представители, например, с одного Кавказа, то мы, при всем уважении к этим товарищам, при полном признании их надежными с.-д., не можем быть уверены, что они смогут представить нашу партию достойным образом»[794]. В устах Красина, неплохо знавшего закавказских партийных товарищей, намек получился весьма веским. Тем не менее поправка съездом была принята преобладающим числом голосов, за нее проголосовали не только меньшевики, но и некоторые большевики, включая Ленина. Джугашвили воздержался[795]. Как сказал при обсуждении Л. И. Гольдман (Акимский, меньшевик, делегат от петербургской организации), смысл резолюции в том, «что мы в ней – очень осторожно и деликатно, – но вынесли порицание прежней нашей тактике»[796].
Наконец, последним предметом спора кавказцев между собой стал вопрос об объединении с Бундом. Поскольку эта партия была социал-демократической, но еврейской, немедленно возник национальный вопрос. Впрочем, еще в самом начале съезда Н. Г. Чичинадзе (Картвелов), меньшевик, делегат от кутаисской организации, внес предложение поставить национальный вопрос в повестку дня, причем, как явствует из слов возражавшего ему Шаумяна (Суренин), «мотивировал тем, что съезд должен, по его мнению, высказать свое отношение к вопросу об автономии Закавказья». Шаумян довольно категорично заявил, что предложение это «меня крайне удивляет своей неожиданностью. Национальный вопрос в нашей программе никогда не возбуждал сомнений в рядах наших товарищей на Кавказе. Никогда ни в партийной литературе, издаваемой кавказскими организациями, ни на конференциях, ни в отдельных органах, насколько мне известно, не возбуждался вопрос об автономии Закавказья. Он для всех считался решенным в отрицательном смысле». Предложение Чичинадзе было отклонено[797].
Шаумян, ссылаясь на изданную партией литературу, намеренно и нарочито тем самым указывал на недопустимость прорывавшихся, наверное, не только у одного Чичинадзе националистических настроений. Положение кавказских организаций РСДРП в этом плане было весьма щекотливым. Без анализа партийной публицистики, выходившей на грузинском языке, невозможно оценить, в какой мере Н. Жордания и его сотоварищи могли так или иначе тяготеть к национализму. Но они оставались социал-демократами, членами РСДРП, которая в Закавказье была окружена и остро конкурировала с местными чисто национальными партиями – «Дашнакцутюн», «Гнчак», грузинскими социалистами-федералистами и прочими, причем эти партии также объявляли себя социалистами. РСДРП отличалась именно провозглашенным приоритетом классовой солидарности над национальной, это было ее главным козырем, конкурентным преимуществом, и грузинским меньшевикам приходилось (соответствовало это их истинным мнениям или нет) держаться в этих рамках. Насколько можно судить, большевикам было проще, они не отступали от деклараций об интернационализме. Возможно, поэтому они не испытывали потребности (или необходимости) подтверждать свою позицию, тогда как кавказские меньшевики, к примеру, на конференции в конце апреля 1905 г. приняли среди прочих резолюцию «О национально-территориальной автономии», где указывали, что «на Кавказе с его разноплеменным составом населения, где разные нации перемешаны друг с другом, территориально-национальная автономия, выдвигаемая грузинскими националистами, привела бы к порабощению в пределах определенной территории одной нацией всех остальных, что равноценно усилению господства буржуазных классов», что тот же принцип предполагает и языковое господство и «ставит искусственные преграды к объединению пролетариев разных наций». Меньшевистская конференция «решительно высказалась» против территориально-национальной автономии, но выдвинула требование «единого междунационального областного самоуправления для всего Кавказа», при этом заявила и о своем «категорически отрицательном отношении и к федерации»[798]. Чем в их понимании единое областное самоуправление отличалось от федерации, не ясно. Предлагая внести национальный вопрос в повестку IV съезда, Чичинадзе искал, видимо, еще одного такого рода подтверждения позиций или же надеялся получить поддержку идее общекавказского самоуправления, тогда как Шаумян, большевик, мог себе позволить сделать вид, что проблемы для партии не существует.
Вопрос об объединении с Бундом встревожил кавказских меньшевистских делегатов. Они объясняли съезду, что в их условиях допущение внутрь партии части, устроенной по национальному признаку, способно обрушить положение. Выступая в прениях, Н. Жордания заявил, что «в основу договора с Бундом положен принцип организации пролетариата по национальностям. Если вы объединитесь с Бундом на этих условиях, то, приобретя Бунд, вы потеряете Кавказ, где мы и сильны только потому, что строим свои организации на других началах» (см. док. 16). В том же духе высказались Н. Г.Чичинадзе (см. док. 16), В. Мгеладзе[799], Жаков[800]. Напротив, Джугашвили подал в президиум записку о том, что не согласен с Костровым и в объединении с Бундом катастрофы для кавказских организаций не видит (см. док. 16). Как и Шаумян, он не мог не понимать всей сложности национальных отношений, но мог себе позволить держаться так, будто этой сложности нет; к тому же, вероятно, логика бесконечных пикировок грузинских большевиков с меньшевиками сама по себе требовала непременно возразить, коль скоро Жордания и его товарищи что-то сказали. Наверное, неслучайно также и то, что именно Шаумян предложил проект компромиссной резолюции об объединении с Бундом, гласившей, что различия в организационных принципах Бунда и РСДРП снимается условиями объединения, поскольку на местах создаются единые организации, а Бунд согласен подчиняться решениям съездов РСДРП и ЦК РСДРП[801]. Проект был съездом принят, при голосовании Иванович, Ленин, Шаумян одинаково проголосовали за него.
Меньшевики имели численный перевес на IV съезде, в результате прошли преимущественно их варианты резолюций. Несмотря на то что в выступлениях на начальных заседаниях чувствуется сдержанность и желание договориться, все же получилось так, что идея объединительного съезда привела не к выработке компромиссных позиций и настоящей консолидации партии, а к подавлению одной фракцией другой, притом что численное преобладание меньшевиков было не столь значительным. Большевики сочли себя побежденными и ущемленными. Впоследствии Сталин рассказал, как наблюдал тогда Ленина в роли потерпевшего поражение и какой урок упорной борьбы вождь дал своим сторонникам («Не хныкайте, товарищи, мы наверняка победим, ибо мы правы») (см. док. 17).
Сам Иосиф Джугашвили под конец съезда отправил из Стокгольма открытку, написанную по-грузински и адресованную в Тифлис товарищу по партии Михаилу Монаселидзе. Он прибегнул к выражениям, по сути сходным с теми ленинскими словами, о которых он позднее вспоминал. «Как ты знаешь, здешние события не обнадёживающие. Главное, чтоб были здоровы и живы, всё остальное будет хорошо», – писал Джугашвили Монаселидзе (см. док. 18).
Неизвестно, когда именно он вернулся со съезда, как ехал. Поскольку в открытке к М. Монаселидзе Коба написал: «Может, увижусь с Алёшей», А. В. Островский предположил, что на обратном пути со съезда он намеревался проехать через Германию и повидаться с жившим там Александром Сванидзе