Имя Коба действительно приобрело известность. Об этом свидетельствует перлюстрированное письмо социал-демократа Рождена Кааладзе к его брату Нестору от 8 июля 1906 г., изъятое у последнего при обыске. Судя по содержанию письма, Нестор был меньшевиком, брату же его, автору письма, не нравилась тактика грузинских марксистов во главе с Ноем (очевидно, речь шла о Ное Жордании), ему, напротив, импонировал Ленин, казавшийся борцом с «оппортунизмом большинства марксистов». По тому, как в письме упомянут Коба, видно, что он стал для своих сторонников знаковой фигурой, в местном масштабе равновеликой Ленину. «По убеждению я сторонник Ленина, но я также от души и сердца желаю победы Коба на нашей земле» (см. док. 4). Успехи Кобы не только как революционера-подпольщика, но и как автора здесь налицо.
Наверное, закрепить их должна была книга «Анархизм или социализм?»[835]. Большинство статей, написанных до того Иосифом Джугашвили, были актуальной полемикой, репликами в политической борьбе. «Анархизм или социализм?» также, конечно, родилась в полемике с появившейся к концу 1905 г. активной группой тифлисских анархистов, последователей Кропоткина, группировавшихся вокруг газеты «Нобати» (В.Черкезишвили, Михако Церетели, Шалва Гогелия)[836]. Но вместе с тем публикацией этой работы Коба предъявлял претензию на роль теоретика марксизма.
Помимо литературной и газетной работы за время между IV и V съездами известно лишь о том, что Джугашвили участвовал в подготовке партийной конференции закавказских организаций РСДРП[837]. Один момент из работы этой конференции он сам позднее привел в пример, вступив в конце 1912 г. в полемику о «национально-культурной автономии». В статье «На пути к национализму» он утверждал, что кавказская социал-демократия основывалась на твердом интернационализме и «росла в борьбе с национализмом»: грузинские социал-демократы боролись со «своими» националистами, национал-демократами и федералистами, армянские – с дашнакцаканами и т. д. «В 1906 году, на областной конференции Кавказа, впервые выплыл вопрос о культурно-национальной автономии. Его внесла и требовала решения в положительном смысле группа кутаисцев. Вопрос был „с треском провален“, как выражались тогда, между прочим, потому, что против него одинаково резко выступили обе фракции в лице Кострова [Жордания] и пишущего эти строки»[838]. Таким образом, несмотря на непримиримую в остальном враждебность, нашелся и пункт, в котором мнения Джугашвили и Жордании совпали.
Революционные события пошли на убыль, в партийных комитетах Грузии преобладали меньшевики. Видимо, газетная работа – это практически все, что осталось для Кобы в Тифлисе. Впрочем, он и группа его сотоварищей продолжали какую-то работу в Борчалинском уезде, делегатами от которого отправились на V съезд РСДРП. В чем конкретно выражалась тогда эта деятельность, доступные нам источники не сообщают, хотя кое-что можно почерпнуть из протоколов съезда (см. гл. 13).
Конечно, вопреки заявлениям сталинских апологетов он в то время не только не руководил всем революционным движением в Закавказье, но даже не являлся признанным лидером грузинских большевиков. Вместе с тем тот факт, что он дважды стал делегатом съездов РСДРП, показывает, что Коба вошел в их ведущую группу. С изрядной долей осторожности (поскольку невозможно понять, какие оценки относятся к описываемому промежутку времени, а какие возникли много лет спустя) его возросшую роль можно оценить по воспоминаниям противников. Г. Уратадзе и Р. Арсенидзе оба пустились в рассуждения о том, годился ли Коба в лидеры грузинских большевиков. Обоим, конечно, прежде всего хотелось сказать, что никакие его качества, кроме хитрости, коварства и бессердечия, не предопределяли в нем лидера. Праздный разговор, учитывая, кем сделался Сталин впоследствии, но мемуаристы высказали довольно любопытные суждения как о нем, так и о других ведущих грузинских большевиках. Арсенидзе признавал, что Коба «выдвинулся среди наиболее видных большевиков Закавказья», хотя и не до такой степени, как утверждает Л. П. Берия. Однако, по мнению мемуариста, Кобе недоставало теоретической подготовки, он едва разбирался в «Политической экономии» Богданова и никак не мог «равняться с таким, например, зрелым в политическом отношении и серьезно образованным писателем, как А. Цулукидзе». Не мог он сравниться и с Ладо Кецховели, «раньше его пришедшим в партию и проявившим огромную энергию, солидные знания и редкие организационные способности» (говоря о серьезном образовании проучившегося пару лет в Московском университете Цулукидзе и «солидных знаниях» дважды исключенного сначала из тифлисской, затем из киевской семинарии Кецховели, Арсенидзе весьма много сообщает скорее о собственных своих представлениях об образованности). Это, как отмечал мемуарист, относится к периоду до 1904 г., когда Сосо Джугашвили «был известен только своими интригами и стремлением к самовластью, да еще организацией батумского выступления в марте 1902 года, целесообразность которого сильно оспаривалась самими рабочими»[839]. Остается гадать, какие из негативных оценок отражают репутацию Джугашвили описываемого времени, поскольку комплекс суждений, включавший его самовластье, деспотизм, интриганство, постфактум стал общим местом у противников Сталина. Что касается времени после 1904 г., то Арсенидзе сравнивал Кобу лишь с двумя другими большевиками – Шаумяном и Цхакая. «Степан Шаумян далеко превосходил его глубиной теоретического мышления, а иногда и оригинальностью мысли; Сталин, пожалуй, лучше копировал Ленина и повторял его мысли, чем Шаумян. Но применять к реальной действительности изученную теорию, т. е. проявлять творческую самостоятельность, Шаумяну удавалось куда лучше, чем ему». Что до Михаила Цхакая, то «он имел больше морального веса и уважения», был одним из руководителей движения, но у него Арсенидзе усмотрел рано проявившееся «старческое слабоумие», в силу которого Цхакая «остался фанатиком революционного движения и мнил себя чуть ли не учителем всех вождей большевизма вплоть до Ленина» [840]. Арсенидзе отметил также, что «от всех других большевиков Коба отличался безусловно большей энергией, неустанной работоспособностью, непреодолимой страстью к властвованию, а главное своим огромным и своеобразным организаторским талантом», подчеркнув его особенное чутье, «способность быстро распознавать людей», соединенную с глубоко прагматичным к ним отношением. Чрезвычайно интересно также наблюдение Арсенидзе о тактике Кобы, который имел обыкновение проводить свое влияние в организации, опираясь на группу преданных сторонников (см. док. 13). Суждения Арсенидзе кажутся в целом правдоподобными, несмотря на его хвастливое заявление, будто бы он предвидел приход Сталина к власти после Ленина.
Уратадзе также размышлял о партийном статусе Кобы и сравнивал его с другими местными большевиками. Все они представлялись ему непригодными к настоящему лидерству: «У большевиков на самом деле не было никого, кто бы своей эрудицией или другими какими-либо качествами мог бы влиять на направление общественной мысли и тем заслужил бы доверие грузинского народа». Не забыв о рекламе собственной фракции и обычных для грузинских меньшевиков уверениях в своем демократизме в противовес большевистским «ложным воззрениям» («у нас организация формально была нелегальная, но внутри, в сфере управления, широко-демократическая и при таких условиях не так-то легко было проводить закулисные интриги. Но у большевиков было совершенно иначе, и там интригам друг против друга не было пределов»[841]), Уратадзе дал едкие характеристики наиболее видных большевиков. Первым среди них он назвал Ф. Махарадзе, которого почитал «среди них лучшим журналистом», оговариваясь, что ничего значительного Махарадзе не написал, вел полемику по мелким поводам, «никогда не написал ни одной статьи, которая серьезно доказывала бы преимущество большевистской позиции», но писал «легко и литературно довольно хорошо». «Как администратор и руководитель органов управления он ниже всякой критики. Когда его назначили председателем Ревкома, многие большевики говорили вслух: „Какой он председатель? Ему нельзя доверить и двух гусей. Его надо было поместить в архиве, писать в газетах“ и т.д.»[842] Следом Уратадзе ставил Буду Мдивани и Иосифа Джугашвили, считая их действительными соперниками в борьбе за влияние в партии. Мдивани он описывал как человека «высокого роста, красивого, с княжескими замашками», душу компании, любителя застолий, в том числе вполне буржуазных, шутника и гедониста, приятного в личных отношениях и всеми любимого. Мдивани «имел большую семью, но не отказывался и от ухаживания», бывал повсюду, часто в роли тамады, выступал на сцене грузинского театра, причем не гнушался играть в крайне националистических пьесах, в которых имел особенный успех («когда он своим громовым голосом по ходу пьесы произносил „да здравствует родина“, весь зал дрожал от аплодисментов. В труппе его считали самым лучшим исполнителем националистических ролей»). Имел Мдивани большой успех и как митинговый оратор, но к партийной работе был мало склонен, терпеть не мог дисциплины, почти не бывал на партийных собраниях, «не думаю, чтобы Мдивани создал хотя бы одну партийную группу». В силу описанных качеств Буду имел больше друзей среди меньшевиков, чем среди большевиков. Джугашвили во многом представлял его противоположность: «Это – человек мрачного характера, безжалостный, мстительный. На больших собраниях он не мог сравниться с Мдивани, но на партийных собраниях затемнял Мдивани», превыше всего интересовался партийной работой, «все внимание направлял на овладение организациями, не останавливаясь для этого ни перед чем». Далее следовали обычные для меньшевиков филиппики: интриганство, «кто мог согласиться работать с Джугашвили. Он ни с кем не мог сотрудничать» (это противоречит тезису Арсенидзе об особенном умении Кобы создавать себе преданных сторонников и использовать их), «он был единственный, у кого не было ни одного товарища, ни одного друга», наконец, Коба не мог долго задержаться ни в одной организации, повсюду дело оканчивалось партийным судом. «Такой человек не мог, конечно, собрать вокруг себя никого. Поэтому он не имел шансов на лидерство в своей фра