[243].
Роль Иосифа Джугашвили в организации стачек летом 1900 г. жандармам осталась неизвестной, он еще не попал в поле их зрения. Трудно судить о ней и нам, поскольку мемуаристы были склонны преувеличивать его значение, но и пренебрегать вовсе их свидетельствами не стоит. Бастовали ведь и на тех предприятиях, где он руководил кружками. Очевидно, Сосо был одним из молодых пропагандистов, внесшим свой вклад в общее дело.
Одновременно с мартовскими арестами была обыскана и комната Иосифа Джугашвили в помещении обсерватории (см. док. 29). Его самого дома не оказалось, и неизвестно, застань его жандармы, арестовали бы они его или нет.
A. В.Островский привел выдержку из рапорта ротмистра Тифлисского ГЖУ Д.А.Цысса, из которого следует, что жандармы в тот день все же задержали Джугашвили на улице и подвергли личному обыску прямо на дороге[244]. В то же время из рассказа сотрудника обсерватории, такого же лаборанта-наблюдателя
B. Бердзенишвили видно, насколько несложно было обмануть жандармов. Их действия не назовешь скрытными, хорошо подготовленными и виртуозными. Джугашвили увидел окруживших здание филеров, не сходя с конки. Быть может, ротмистр Цысс, желая загладить собственный промах, ложно отрапортовал начальству о личном обыске Джугашвили, которого жандармы в тот день так и не дождались?
А. В. Островский указывает также на постановление ротмистра того же жандармского управления В.А. Рунича от 23 марта 1901 г. о привлечении Джугашвили к делу о социал-демократическом кружке и допросе его в качестве обвиняемого[245]. Никаких дальнейших действий не последовало, и у исследователя это вызвало недоумение. На наш взгляд, ничего странного здесь нет. Очевидно, жандармы располагали сведениями об участии Джугашвили в деятельности социал-демократов, но не добыли никаких улик. Формальных оснований для привлечения его к ответственности пока не было. И это касалось не одного Джугашвили, достаточно сравнить список фигурантов первого дела о социал-демократическом кружке и список его участников, содержавшийся в жандармском обзоре деятельности Тифлисской организации РСДРП, составленном незадолго до мартовских арестов[246]: отнюдь не все упомянутые в обзоре лица оказались привлечены по делу Курнатовского, Франчески и др.
О немедленном аресте Сосо речи не шло. Он переждал обыск, спокойно вернулся в обсерваторию и еще несколько дней продолжал работать. Затем 28 марта уволился[247] и счел нужным перейти на нелегальное положение.
Оставшиеся на свободе члены РСДРП сделали как раз то, чего надеялись избежать чины жандармского управления, – организовали беспорядки по случаю дня пролетарской солидарности. 22 апреля 1901 г. на Солдатском базаре в Тифлисе произошла короткая, но многочисленная демонстрация, окончившаяся столкновением с полицией и войсками. Не обошлось без пострадавших (см. док. 32-37). Одно важное обстоятельство следует отметить особо. В воспоминаниях Н.Выгорбина содержится выразительный рассказ о том, как перед выступлением демонстранты вооружались палками (см. док. 34). Однако в донесениях представителей власти утверждается, что демонстранты были вооружены гораздо более серьезно, помимо палок и камней у них были кинжалы, шашки, пистолеты. Один или двое городовых получили огнестрельные ранения. Рабочий Мамаладзе, на которого указали свидетели как на стрелявшего в спину городовому[248], утверждал, будто был сильно избит при задержании, «упал и потерял сознание, а потому и не помнит, выхватил ли он револьвер, который всегда носит при себе, и не знает, стрелял ли из него» (см. док. 37). Мамаладзе, конечно, лгал, но одновременно подтвердил, что пистолет у него был, причем всегда. И вряд ли в этом отношении он чем-то отличался от своих сотоварищей. Даже если донесения местных властей были преувеличены в оценке агрессии зачинщиков беспорядков, первомайская демонстрация тифлисского пролетариата в 1901 г. мирной акцией не была и, по-видимому, организаторами таковой не предполагалась. Революционеры ожидали столкновения с полицией и настраивали на него рабочих. В докладных записках жандармских офицеров, служивших в Закавказье, то и дело встречаются сделанные для Петербурга пояснения о высоком уровне насилия в регионе. Так, в ноябре 1902 г. жандармский ротмистр Лавров объяснял петербургскому начальству положение дел: «Характерными особенностями Закавказья являются: с одной стороны – неустройство местной жизни, а с другой – туземное население, по характеру своему беспокойное, легко воспламеняющееся, хищное, считающее ни во что чужую жизнь и в большинстве – совершенно неразвитое. На этих-то двух обстоятельствах и играют революционеры, то подстрекая отдельные лица и группы к проявлению злой воли, то приписывая себе уже совершившееся насилие или беспорядок, вследствие чего и движение в Закавказье получает значительно более кровавую окраску, чем во внутренних губерниях. Особенность положения, усиливающая серьезность местного движения, заключается в том, что здесь идеи национализма, социал-демократии, социального революционизма, анархии, все это совершенно смешано, и население, ввиду приведенных выше своих качеств, легко увлекается этим движением и увлекается в большинстве случаев поверхностно, не желая вдумываться, причем наиболее приятными для него являются средства крайние, к которым оно и прежде и теперь всегда прибегает и по своим личным делам»[249].
Можно ли считать действия тифлисских социал-демократов, практически запланировавших столкновение рабочих с полицией, в чистом виде желанием в своих целях спровоцировать кровопролитие? В определенном смысле, несомненно, да. С той поправкой, что и для них самих местный уровень насилия, наличие оружия у большинства населения были обыденной нормой, тем общим житейским фоном, на котором они действовали.
Мартовские аресты 1901 г., хотя и затронули также ведущих месамедасистов, изъяли в первую очередь верхушку русского социал-демократического кружка и мигрировавшую в Тифлис разномастную революционную публику. Аресты лидеров первого ряда очистили место и позволили продвинуться к лидерству тем, кто поначалу был на вторых ролях, а среди них преобладали местные уроженцы. В том числе Иосиф Джугашвили, роль которого с весны 1901 г. очевидно возросла – теперь он вошел в группу руководителей тифлисской РСДРП. Впору задаться вопросом, что было бы, если бы организацией первомайской демонстрации занимались прежние члены тифлисского комитета, и имели ли аресты побочным следствием рост готовности к насилию из-за выдвижения новой группы лидеров?
Воспоминания Авеля Енукидзе содержат любопытный эпизод конфликта на почве соперничества между новой верхушкой тифлисских социал-демократов и работавшим в Баку Ладо Кецховели. Хотя их связывали давние дружеские отношения, оказалось все же, что им есть что делить. Кецховели стремился устроить в Баку подпольную типографию и искал для этого деньги. Найдя часть суммы, за недостающими деньгами обратились к тифлисским товарищам. Для переговоров был командирован Авель Енукидзе. Он встретился с двумя вожаками – Сильвестром Джибладзе и Сосо Джугашвили. И те в деньгах отказали. Они были готовы поддержать создание типографии в Баку только при условии, что смогут ее контролировать. Кецховели же, по-видимому, наоборот, хотел получить деньги и распоряжаться типографией по своему усмотрению. Позднее, когда типография заработала, тифлисские социал-демократы признали ее пользу и обещали помощь, но как только зашла речь об издании партийного органа (очевидно, речь шла о газете «Брдзола»), ситуация повторилась: тифлисцы желали держать в своих руках редакцию, а бакинцам соглашались предоставить лишь техническую сторону дела (см. док. 44). Енукидзе также пояснял, что бакинцы хотели издавать нелегальную газету («Брдзола»), а тифлисцы были нацелены на легальное издание («Квали») – не совсем ясно, насколько это замечание правдиво, возможно, оно относится к С. Джибладзе и согласной с ним части тифлисских партийцев[250]. Описанные Енукидзе события, вероятно, имели место летом 1901 г., когда Джибладзе и Джугашвили уже выдвинулись в руководство тифлисской РСДРП, но до начала издания газеты «Брдзола» в сентябре 1901 г. Впрочем, автор книги о Ладо Кецховели (изданной уже в послесталинское время, то есть относительно свободной от возвеличивания Сталина) представил эту историю иным образом: сначала «оппортунистическое крыло» Тифлисского комитета отказало в деньгах, «вторично переговоры велись с Джугашвили (Сталиным), с помощью которого и были получены от революционного крыла тифлисской социал-демократической организации деньги и шрифт»[251]. Эта версия согласуется с замечанием А. Енукидзе о желании тифлисцев сосредоточить ресурсы на издании легальной газеты, что в понятиях радикалов могло считаться оппортунизмом.
Рассказ Енукидзе, с одной стороны, свидетельствует об амбициях и несговорчивости Джугашвили и Джибладзе. С другой стороны, Енукидзе сообщает, что из Тифлиса присылали к Кецховели своего эмиссара – его личного друга Севериана Джугели (Дждугели); переговоры закончились ссорой, Кецховели предложил Джугели немедленно уехать и отказался от всякого сотрудничества с Тифлисом[252]. Ладо Кецховели, которому два года спустя предстояло нелепо погибнуть в тифлисской тюрьме, был вскоре окружен ореолом романтической революционной легенды. Однако при жизни он не был ни образцом покладистости, ни средоточием других добродетелей. В изложенном эпизоде он проявляет и гонор, и неспособность договориться. Рассказывая о замысле типографии, Енукидзе поведал, что ради получения средств на нее Ладо обманул собственного брата (как дипломатично выразился Енукидзе, не видевший в поступке Ладо особого греха, «прибегнул к некоторой хитрости») и выпросил денег якобы для продолжения образования и ухода от революционной работы (см. док. 44). Да и история гибели Ладо, к которой мы обратимся в свое время, рисует его характер не с лучшей стороны: погубило его буйное, заносчивое, провокативное поведение. Другое дело, что, как всякий рано погибший бунтарь, он стал удобным объектом для сотворения красивой революционной легенды.