[311].
Следует отметить немаловажное обстоятельство: о забастовке написали в «Искре», причем дважды. В №18 за 10 марта сообщалось о стачке 5-18 февраля на заводах Ротшильда, Манташева, Тер-Акопова[312], в № 20 за 1 мая – на заводе Манташева 31 января – 18 февраля. Судя по тому, что составители «Хроники рабочего движения» не нашли подтверждения первому эпизоду в архивных документах официального происхождения, имела место все-таки одна забастовка и только на заводе Манташева. Таким образом, «Искра» приплюсовала к участникам стачки два завода, которые в тот раз не бастовали, кроме того, она указала преувеличенную численность как забастовщиков на заводе Манташева – около 400 рабочих, так и арестованных—около 100 вместо официально числившихся 53. В принципе, конечно, заводская администрация и полиция могли быть заинтересованы в занижении количества бастовавших. Но, как правило, данные о числе арестованных в полицейских отчетах приводятся весьма аккуратно. Равным образом очевидно, что революционерам было выгодно преувеличить масштаб и беспорядков, и репрессий. Появление в «Искре» заметок о Батуме подтверждает, что у местных социал-демократов существовал канал связи с редакцией. Вероятным связующим звеном был Джугашвили. Следовательно, он первый, кого мы вправе заподозрить в намеренном преувеличении размаха батумских забастовок перед партийными читателями, да и руководством партии.
Между тем, пока длилась забастовка на заводе Манташева, в Тифлисе 15 февраля произошли аресты, которые начальник местного Губернского жандармского управления генерал Дебиль объявил ликвидацией Тифлисского комитета РСДРП. В тот день во время заседания комитета на квартире Захара Чодришвили были арестованы он сам, Георгий Чхеидзе, Калистрат Гогуа и Аракел Окуашвили. На самом деле половина членов комитета осталась на свободе, а Тифлисское розыскное отделение на этой операции потеряло двоих тайных агентов, которых не могло больше использовать. Тем не менее Тифлисскому комитету был нанесен серьезный удар.
Джугашвили пока избежал ареста, но мог опасаться, что ненадолго. Он лишился товарищей, по-видимому, склонных его поддерживать. Невозможно судить, ослабило это его позиции в партии или же, напротив, как минувшей весной, открыло дорогу к повышению его влияния. Мы знаем только, что в конце февраля он ездил в Тифлис и привез оттуда типографское оборудование и шрифт. Быть может, таким образом он ликвидировал тифлисскую типографию, оставшуюся без хозяев. По воспоминаниям Я.Куридзе, из Тифлиса Сосо вернулся «без усов и бороды», то есть принял меры, дабы остаться неузнанным (см. док. 28).
Тем временем в Батуме неожиданно начались масштабные события. 26 февраля управляющий керосино-нефтяного завода Ротшильда объявил о грядущем увольнении почти половины рабочих – 389 человек из 900. Они должны были быть уволены через две недели, к 12 марта, «за сокращением работ». Мемуаристы вслед за социал-демократическими агитаторами подавали это как пример возмутительного беззакония и попрания прав пролетариата, того же придерживались и советские авторы. Однако на самом деле ничего необычайного в таком действии не было, в ту пору большинство нефтяных заводов работали по мере наличия заказов. При поступлении заказа на определенный объем нефти завод нанимал рабочих для его выполнения, затем по окончании работ их рассчитывал. В основном это были неквалифицированные чернорабочие из местных крестьян, приходивших на заработки. Таким образом, управляющий заводом Ротшильда совершил вполне рутинную процедуру, причем корректно предупредил рабочих за две недели. Но распропагандированные уже своим «учителем» рабочие усмотрели здесь повод для протеста. На следующий день, 27 февраля, все рабочие завода забастовали, требуя вернуть уволенных. Возвратившийся как раз в Батум Иосиф Джугашвили их инициативу полностью одобрил и посоветовал добавить требование об оплате дней забастовки (мемуарист передал его слова: «Они напуганы и заплатят» (см. док. 28)). В последующие дни его советы рабочим были направлены на обострение ситуации.
Для местных властей всякие забастовки были в новинку, тем более они не были готовы к крупным акциям, и в действиях их угадывается растерянность. Кутаисский военный губернатор генерал-майор Смагин попытался вмешаться в конфликт и трижды – 28 февраля, 1 и 2 марта – назначал встречу недовольных рабочих с фабричным инспектором в присутствии своего помощника полковника Дрягина. Рабочие не явились. 2 марта Смагин прибыл в Батум лично, на следующий день удалось наконец собрать около 400 забастовщиков для встречи с губернатором (см. док. 27). Толку из этого не вышло. Смагин выслушал требования бастовавших, счел их незаконными и предложил немедленно выйти на работу. В воспоминаниях одного из них находим примечательный разговор. «Я описал губернатору невыносимое положение рабочих, их нужду и в конце произнес следующие слова товарища Сосо: „Сегодня заводские лошади не работают, но их все же кормят. Неужели человек не достоин того же отношения, что и лошади?“ На это губернатор возразил: „Где это видано, чтобы рабочий не работал, а жалованье все-таки получал?“ Я ему ответил: „Так было после того, как сгорел Путиловский завод. До тех пор, пока завод не был вновь выстроен, рабочие получали половину своей зарплаты“» (см. док. 29). Вооружил рабочих этим аргументом скорее всего также Иосиф Джугашвили[313]. Почти четыре месяца спустя, после тянувшейся все это время забастовки, рабочие, ощутив наконец некоторые сомнения, стали наводить справки об основательности своих требований. Среди прочих они обратились за разъяснениями к. жандармскому ротмистру Джакели. Из беседы с ними ротмистр заключил, что «рабочие неправильно поняли новый фабричный устав, так как они утверждали, что даже если вследствие забастовки завод не работает, что завод и тогда будто бы должен платить рабочим жалованье» (см. док. 70). Вряд ли мы сильно ошибемся, если предположим, что автором передергивания в толковании закона был все тот же «учитель рабочих».
Неудивительно, что абсурдные соображения насчет неработающих лошадей губернатора не убедили. Переговоры провалились. Следующей ночью Сосо собрал сходку на кладбище, призывал продолжать борьбу с угнетателями (см. док. 30). Именно там отличился блистательной некомпетентностью осведомитель жандармского управления: темнота помешала ему рассмотреть собравшихся, а незнание грузинского языка – выяснить, о чем шла речь (см. док. 31).
Джугашвили взял курс на организацию крупной уличной демонстрации. Какое значение он придавал акции такого рода, мы узнаем из его статьи, опубликованной за несколько месяцев до описываемых событий, в ноябре-декабре 1901 г. в №2-3 нелегальной газеты «Брдзола»: «Уличная демонстрация интересна тем, что она быстро вовлекает в движение большую массу населения, сразу знакомит ее с нашими требованиями и создает ту благоприятную широкую почву, на которой мы смело можем сеять семена социалистических идей и политической свободы». Начало вполне в русле обыкновенной революционной риторики, провозглашающей стремление к гражданским свободам, но вот далее следует весьма любопытное пояснение эффективности демонстрации: «Нагайка уже не может разобрать, где кончается простой „любопытствующий“ и где начинается „бунтовщик“. Теперь нагайка, соблюдая „полное демократическое равенство", не различая пола, возраста и даже сословия, разгуливает по спинам и тех и других. Этим нагайка оказывает нам большую услугу, ускоряя революционизирование „любопытствующего“». Угроза же властей, что они не остановятся ни перед какими мерами для водворения порядка, «пахнет пулями и, возможно, даже снарядами, но мы думаем, что пуля – средство не менее возбуждающее недовольство, чем нагайка»[314]. Итак, для приумножения сторонников революции нужно спровоцировать их столкновение с властями, подставить их под нагайки и даже под пули. Вряд ли таким ходом мысли Сосо Джугашвили чем-то выделялся среди своих сотоварищей, не зря его статья была опубликована в «Брдзоле» без подписи, как выражающая общее мнение социал-демократов. Неизвестно, попала ли эта газета к передовым батумским рабочим, а если да, то знали ли они, что автором статьи является их «учитель». Но она отражала общий настрой и логику борьбы и вряд ли могла их смутить. Именно в соответствии с этой логикой Джугашвили и убедил их выйти на улицу.
В ночь на 8 марта полиция арестовала около 30 зачинщиков беспорядков. Их ожидала высылка на родину – по мнению самих местных властей, мера совершенно бессмысленная, ибо это были жители близлежащих селений, которым ничто не мешало тут же обратно. Никакого механизма реального ограничения их свободы передвижения и возможности снова наняться на один из батумских заводов не существовало. То есть, в сущности, репрессивные меры оборачивались мнимостью.
В полдень 8 марта к полицейскому управлению явилась толпа в 300-400 рабочих из числа забастовщиков и потребовала освободить арестованных или арестовать их всех тоже. Надо отдать должное Джугашвили, который это спланировал: власти оказались в затруднении. И пошли на поводу у забастовщиков. Прибывшая рота стрелкового батальона не стала разгонять толпу, но разъединила ее на несколько частей (не без эксцессов) и через три часа переговоров – рабочие требовали, чтобы с ними были отправлены и 32 арестованных накануне, – отвела ее в казармы пересыльного пункта, причем требование забастовщиков было выполнено и 32 арестанта были приведены из тюрьмы и присоединились к ним (см. док.33). Очевидно, полицейские власти стремились избежать применения силы; столь же очевидно, что содержать и контролировать такую массу арестантов было невозможно, и пересыльный пункт вряд ли был для этого пригоден. А Джугашвили тем же вечером сделал следующий шаг, созвав совещание представителей крупнейших заводов и социал-демократических кружков и предложив теперь уже всем батумским рабочим выйти назавтра на улицу и требовать освобождения всех арестованных. Голоса тех рабочих, кто предупреждал об опасности кровопролития, услышаны не были (см. док. 36, 37).