[446] Пытаясь осмыслить это обстоятельство, Троцкий рассуждал о том, что Сталин тогда еще «не перерезал кавказской пуповины», не решался перебраться ни в Центральную Россию, ни за границу, где его пока не знали. Кроме того, Троцкий полагал (ссылаясь на Иремашвили), что Сосо к тому времени уже был женат и жена ждала его в Тифлисе, – это неверно, женился Джугашвили значительно позже. Для Троцкого важнее всего было констатировать, что в тот период Джугашвили все еще был партийным деятелем сугубо локального, местного значения, и этот факт представляется несомненным. Вместе с тем, удивляясь его возвращению в Тифлис, Троцкий не вполне понимал местную грузинскую специфику. Бежавший и проделавший сходный путь из ссылки Г. Уратадзе тоже направился на прежнее место. В воспоминаниях он оставил выразительный рассказ о том, как ехал поездом, опасаясь остановок в Баку и Тифлисе, где его могла заметить полиция, поэтому все время стоянки поезда в Тифлисе притворялся спящим (наивный, но вполне сработавший прием), «к утру наш поезд был бы на территории Грузии, а там уже меньше всего приходилось бояться». В самом деле, наутро беглец сошел на маленькой станции в Гурии, «здесь уже не было никакой опасности, даже местного жандарма не было. Я слез с поезда совершенно спокойно. Местный железнодорожный сторож повел меня к представителю местной социал-демократической организации, который бесконечно обрадовался моему приезду»[447]. В Гурии Уратадзе был широко известен, край еще до его высылки был охвачен беспорядками и практически перешел к крестьянскому самоуправлению при деятельной поддержке местного социал-демократического комитета, а Уратадзе был в числе вожаков.
Наверное, примерно так же возвращался и Иосиф Джугашвили. И он также явился туда, где вел перед ссылкой революционную работу, – в Батум и в Тифлис. Из воспоминаний следует, что и Наталья Киртадзе-Сихарулидзе в Батуме, и Сергей Аллилуев в Тифлисе видели его вскоре после нового года, еще в январе. Между тем из Новой Уды он бежал, согласно донесению Балаганского уездного исправника, 5 января 1904 г., и дорога должна была занять не менее десяти дней.
По мнению А. В.Островского, сначала Джугашвили провел какое-то время в Тифлисе, но там в январе 1904 г. прошла волна арестов, и он перебрался в Батум, где побывал у Натальи Киртадзе-Сихарулидзе, у семейства Ломджария (см. док. 1, 2). Но и в Батуме он не задержался. Н. Киртадзе-Сихарулидзе вспоминала, что он уехал в Тифлис «вскоре», Вера Ломджария – что прожил у них несколько дней и что его искали жандармы. Меньшевик Р.Арсенидзе определенно утверждал, что из ссылки Сосо приехал прямо в Батум, был холодно встречен местным партийным комитетом, не нашел достаточной поддержки среди рабочих и, пробыв около двух недель, перебрался в Тифлис (см. док. 3). Островский, пользуясь материалами грузинских архивов (там нашлись версии воспоминаний, слегка отличные от тех, что были переданы в Москву), пришел к заключению, что в Батуме Джугашвили встретил резкое противодействие местной партийной организации во главе с И.Рамишвили, буквально выжившим его из города и распустившим слухи о его сотрудничестве с охранкой; при этом, проведя в Батуме никак не более месяца, Джугашвили сменил как минимум восемь квартир, живя то у одного, то у другого сочувствующего рабочего[448].
Хронология событий, как правило, передается мемуаристами не очень точно, а полиция, по-видимому, в этот период его не выследила. Согласно официальной биографии Сталина, он вернулся в Тифлис в феврале 1904 г.[449] Если у Иосифа Джугашвили были романтические отношения с Натальей Киртадзе (по найденным Островским сведениям, он звал ее переехать в Тифлис, она отказалась[450]), то с его стороны было бы очень естественно поспешить из ссылки прямо к ней в Батум. Впрочем, не столь важно, в какой именно последовательности он перемещался между этими двумя городами.
Именно тогда, после первого побега, он взял себе кличку Коба. «Его стали звать тогда „Коба“» (В. Ломджария), «Коба – как теперь назывался Иосиф Джугашвили» (С.Аллилуев) (см. док. 2, 6). Очевидно, это было в первую очередь ради конспирации, до того он обходился собственным уменьшительным именем. Встречающиеся иногда упоминания его как Кобы применительно к более раннему времени есть лишь ретроспекция общеизвестной клички. Откуда она взялась, из всех мемуаристов указал один только И. Иремашвили: из популярного тогда романа А. Казбеги, в котором так звали вождя горских повстанцев[451]. Возможно, в тексте Иремашвили мы находим это пояснение лишь потому, что его воспоминания были изданы за границей и автор для иностранцев пояснял вещи, в Грузии в комментариях не нуждавшиеся. Более банальное и малоизвестное объяснение находится в показаниях С. И. Кавтарадзе. Он был обыскан и допрошен весной 1913 г. по связям с Джугашвили, с которым, как он утверждал, познакомился случайно на бульваре в Кутаисе, «но фамилию его не знал, а лишь имя „Коба“ (уменьшительно от Якова), которым называли его некоторые общие знакомые» (см. гл. 23, док. 86).
Кроме появления клички, еще один признак указывает на то, что в 1904 г. Иосиф Джугашвили особенно усердно конспирировал: в это время он чрезвычайно много перемещался с места на место, и, надо полагать, не только ради нужд партийной работы, но и для того, чтобы запутать следы. Хотя, по свидетельству В. Ломджария (см. док. 2), в Батуме жандармы его искали, указывающих на это документов Кутаисского ГЖУ нет. Тифлисская же полиция его надолго потеряла.
В Батуме Коба не задержался. Только ли в происках И. Рамишвили было дело? Рамишвили был лидером батумских социал-демократов и два года назад, тогда это ничуть не помешало Сосо Джугашвили стать «учителем рабочих» и организовать масштабные беспорядки. Теперь же, кроме нескольких старых приятелей, передававших его из дома в дом, никто больше не встречал Кобу с распростертыми объятиями. Будь он по-прежнему популярен среди рабочих, ни Рамишвили, ни распускаемые им порочащие слухи не сыграли бы особой роли. Иосифа Джугашвили в Батуме не ждали. Он, очевидно, быстро убедился в бесперспективности для себя этого места, к тому же, вероятно, был замечен полицией и поспешил уехать. А ведь общая обстановка в губернии была гораздо более неспокойной и располагающей к подстрекательству, нежели два года назад.
Входившая в Кутаисскую губернию Гурия была охвачена волнениями, и Георгий Уратадзе немедленно после побега из ссылки снова включился в революционную работу. На его фоне тем более очевиден провал Кобы в Батуме, провал не в том смысле, в каком это слово использовал революционный жаргон (арест или его прямая угроза), но в смысле полной неудачи. А ведь даже и в самом Батуме было неспокойно. Вскоре после отъезда Джугашвили в городе произошли беспорядки. Утром 2 февраля «учащаяся молодежь и русские рабочие собрались на соборной площади с национальными флагами с целью устройства патриотической манифестации. Вслед за тем на ту же площадь явилась толпа рабочих туземцев до 300 человек, которая набросилась на манифестантов, вырвала национальные флаги, сломала древки и подняла красный флаг с надписью „Долой самодержавие" и с криком „ура“ произвела на воздух пять залпов из револьверов, после чего пошла по улицам, разбрасывая прокламации, но вскоре была рассеяна»[452]. У этой акции не могло не быть организаторов, кто-то заготовил листовки. Процитированная справка директора Департамента полиции находится в деле Богдана Кнунянца, арестованного 15 февраля 1904 г. в Москве, одного из активнейших социал-демократов, действовавших в Баку и Тифлисе, что как бы указывает на его возможную причастность к выступлению в Батуме, хотя более явного обвинения по этому эпизоду в деле нет. Джугашвили не имел к выступлению 2 февраля никакого отношения, на это не указывает ни один источник, в противном случае этот эпизод не преминули бы использовать в его официальной биографии, авторы которой, кстати, о пребывании его в Батуме в начале 1904 г. предпочли вовсе не упоминать[453].
Куда мог податься Иосиф Джугашвили, кроме Батума? Он побывал в родном Гори, но у матери или родственников он не мог долго прятаться[454]. Оставался Тифлис, где была надежда восстановить былые подпольные связи.
Тифлисская социал-демократическая организация действовала, несмотря на происходившие аресты. 30 ноября 1903 г. ротмистр Засыпкин, занимавший теперь должность начальника Тифлисского охранного отделения, доносил в Петербург, что партия «главным образом ведет свою преступную деятельность в среде местных рабочих», ячейки имеются в мастерских и депо Закавказских железных дорог, среди типографских рабочих, на обувной фабрике Адельханова и других промышленных предприятиях. Рабочих собирают на сходки, где агитируют интеллигенты, распространяются «преступные издания». Город поделен партийцами на четыре района, рабочие каждого района имеют своего кассира, которому передают собранные деньги, и представителя для связи с интеллигентами. «Рабочая организация однообразна – состоит из отдельных кружков 6-10 человек, именуемых рядовыми; каждый кружок имеет лиц, именуемых унтер-офицерами, при помощи которых распространяются преступные издания, собираются рядовые на сходки и пр.; во главе кружка обыкновенно стоит рабочий, носящий наименование „офицера“, который имеет связь, с одной стороны, с интеллигентами, а с другой – с рабочими через унтер-офицеров; он выбирает места для сходок, приводит туда кружок и интеллигента, передает литературу, собирает с участников деньги в тайную кассу и пр.»[455]. Это типовая для того времени схема, обеспечивавшая достаточный уровень конспирации при взаимодействии массы распропагандированных рабочих с относительно немногочисленными профессиональными революционерами. Деятельность кружков активизировалась (по выражению Засыпкина, «возникла», но рабочие кружки в Тифлисе существовали и раньше) с начала сентября 1903 г., когда появился актуальный вопрос для обсуждения: как относиться к оформившемуся армянскому движению, присоединяться ли к нему, «причем рабочие повсюду и единогласно дали отрицательный ответ». Здесь нужно разобраться, о каком армянском движении идет речь.