Хотя, конечно же, Н. Жордания был далек и от тех увлеченных грузинских националистов, которые основали партию социалистов-федералистов и с которыми сам он отчаянно спорил. В апреле 1904 г. делегаты от грузинских социал-демократов во главе с ним демонстративно покинули созванную по инициативе основателей партии «Сакартвело» конференцию представителей грузинских революционных организаций (социал-федералистов, анархистов, социалистов-революционеров и социал-демократов). Г. Уратадзе также свидетельствует, что между социал-демократами (фракционную их принадлежность Уратадзе не уточнил, но ясно, что речь идет о меньшевиках) шла «резкая полемика». Суть ее сводилась к выбору будущей формы управления: «.мы, социал-демократы, находили более приемлемым одно областное самоуправление для всего Закавказья с парламентом в Тифлисе. Социал-федералисты отстаивали автономию отдельных народов, а потом федерацию этих автономных единиц»[493].
В общем, написанное Иосифом Джугашвили кредо, ставшее статьей «Как понимает социал-демократия национальный вопрос?», вполне соответствовало контексту дискуссий по национальному вопросу. И хотя авторская критика была направлена вовне и адресовалась грузинским и армянским национал-федералистам, имплицитно она также обозначала позицию автора во внутрипартийных спорах.
Мемуаристы – революционно настроенные рабочие, крестьяне, рядовые участники движения, наблюдавшие Кобу в 1904 г., рассказывают о дискуссиях с меньшевиками как главном содержании партийной работы. В ту пору в Грузии это не было кабинетным занятием партийных теоретиков, напротив, в условиях роста массовых волнений дискуссии происходили на сходках и митингах, шла борьба за влияние на умы рабочих, большевики и меньшевики вступили в острую конкуренцию на одной и той же площадке. Авторы воспоминаний о Сталине предсказуемо свидетельствуют, что он во всех дискуссиях громил меньшевиков, которые побаивались его ораторского мастерства. В самом деле, на фоне процитированных текстов Ноя Жордании риторические приемы, которыми Иосиф Джугашвили пользовался в статье «Как понимает социал-демократия национальный вопрос?» и которые стали его характерным стилем, его ирония, умение задавать простые вопросы, строить логические цепочки умозаключений и выставлять суждения оппонентов в упрощенном и смешном виде смотрятся вполне неплохо и должны были производить впечатление на слушателей.
Мемуаристы из противоположного лагеря, напротив, утверждают, что победы одерживали они сами. Поскольку речь шла о столь эфемерной и трудноизмеримой вещи, как настроения многочисленной аудитории с неопределенными границами, внести ясность и установить, какая из сторон пользовалась более широким и устойчивым влиянием, не всегда возможно. Очевидно только – и сами большевики с этим не спорили, – что Тифлис остался меньшевистским, как, по-видимому, и Гурия.
Джугашвили в этот период много ездил, проследить точную хронологию его перемещений источники не позволяют[494]. Его видели на митингах и дискуссиях в разных районах Грузии; он стал регулярно наведываться в Баку. Большинство мемуаристов видели его летом-осенью 1904 г., первую половину года он, по-видимому, провел значительно менее активно.
Летом Коба стал членом Кавказского союзного комитета РСДРП. Кооптировал его М. Цхакая, который, вернувшись из отлучки по партийным делам, обнаружил, что после очередной волны арестов остался единственным членом краевого комитета на свободе. Он воспользовался этим, чтобы провести в комитет своих людей, в том числе Иосифа Джугашвили и Каменева[495]. Кого еще, кроме них, не совсем ясно, поскольку точный состав комитета не известен и из-за арестов не был стабильным[496]. Источники не проясняют естественно возникающий вопрос: ведь год назад, весной 1903 г., Джугашвили уже стал членом Союзного комитета. Считался ли он выбывшим в связи со ссылкой? Но если арестованный член комитета выбывал из его состава, то как могли избрать Джугашвили в то время, когда он находился в тюрьме?
Р.Арсенидзе утверждал, что заочное избрание Сосо Джугашвили членом Закавказского комитета является «чистой выдумкой» советских биографов вождя, а именно Л. П. Берии. Арсенидзе писал, что сам не присутствовал на этой конференции, но узнал о ее решениях от своего школьного друга Ноя Рамишвили, «а потом и от членов Закавказского комитета, которые меня кооптировали в качестве секретаря комитета». Членами, по воспоминаниям Арсенидзе, состояли Цхакая, Зурабов, Бочоридзе, Бахеворян и еще один «товарищ, фамилии которого не помню». «О Сосо никто не говорил. Выбирать заочно, да еще сидящего в тюрьме товарища, не было в традициях наших организаций. Наоборот, выбранный член, попав в тюрьму или выехав за пределы Закавказья, считался тем самым выбывшим из руководящих органов»[497]. Последнее звучит весьма разумно. Вместе с тем имена названных Арсенидзе членов Союзного комитета, за исключением Цхакая и Зурабова, не совпадают с известными по другим источникам; не подтверждается его сообщение о принадлежности к комитету Ноя Рамишвили, среди известных членов комитета фигурирует, наоборот, Ной Жордания. Нигде, кстати, не встречается имя самого Р.Арсенидзе.
Вопрос о том, был ли избран Джугашвили в 1903 г., остается до конца не проясненным. Если был, то по возвращении его членство не возобновилось само собой. Кажется, что достигшие определенного уровня партийцы, возвращаясь (тем более бежав) из ссылки, занимали прежнее место в иерархии. Тогда факт, что Иосиф Джугашвили был заново введен в комитет лишь полгода спустя, служит признаком или непростого отношения к нему, или сложной обстановки в партийном кругу, или же того, что он не был избран в комитет в 1903 г. Впрочем, когда на III съезде РСДРП весной 1905 г. комиссия по проверке мандатов запуталась в выяснении правомочности мандатов кавказских делегатов, съездом была отмечена «крайняя запутанность вопроса», «обусловленная прежде всего тем, что Кавказский союзный комитет не придерживался строго партийного и своего устава, а также принимал по установившейся практике решения, не ставя их на баллотировку, и вообще вел своих заседания без председателя и соблюдения других формальностей», и «способ беспорядочного ведения собраний, который установился в практике Кавказского союзного комитета». Последняя дефиниция вызвала возмущение М. Цхакая, просившего исключить ее из протокола и утверждавшего, что «Кавказским союзным комитетом все вопросы решались большинством голосов, дела решаются по-товарищески, и в этом „беспорядке“ более порядка, чем во многих иных учреждениях»[498]. Однако ему было отказано, и это место в протоколе осталось, напоминая исследователю, что линейная логика не всегда помощник, когда речь идет о закавказских организациях РСДРП.
Нужно подчеркнуть еще один момент. Джугашвили был организатором батумской стачки и демонстрации, до начала революционного подъема 1905 г. едва ли не крупнейшего эксцесса в Закавказье, устроенного с подачи РСДРП. Но никаких особых «дивидендов» Кобе это не принесло, не окружило его ни славой, ни авторитетом. Он даже оказался обойден юнцом Каменевым, успевшим обзавестись заграничными знакомствами. Если Коба собирался делать карьеру профессионального революционера, он должен был прийти к выводу, что в основу ее нужно класть какие-то совсем другие свершения. Может быть, еще и поэтому после батумских событий он больше никогда не пытался непосредственно возглавить рабочее выступление.
Видимо, Иосиф Джугашвили в тот период целенаправленно старался поддерживать свои собственные связи с заграничным центром, с ленинской группой, и делал это через жившего в Лейпциге Михаила Давиташвили. Среди ленинских бумаг, хранящихся в ИМЭЛ, есть два письма Джугашвили к Давиташвили за сентябрь-октябрь 1904 г. Оригинальные письма были на грузинском языке, думается, в немалой степени ради конспирации, ведь переводчиков с местных языков у властей даже и в Тифлисе не хватало, так что использование родного языка вполне заменяло шифрование. В ленинских бумагах, а также в фонде Сталина в РГАСПИ находятся переводы на русский, сделанные от руки, возможно, самим Давиташвили. Очевидно, в свое время письма перевели для Ленина, а оригиналы, как того требовала конспирация, уничтожили. Из писем видно, что они являются частью продолжавшейся уже какое-то время регулярной переписки между Джугашвили и Давиташвили. Наличные два письма свидетельствуют, что к осени 1904 г. Джугашвили был, несомненно, сторонником Ленина, стремился быть с ним на связи, но контакт пока получался только косвенный, через посредничество Давиташвили.
Межфракционная борьба выливалась не только в дискуссии, но и в попытки провести некие организационные преобразования. Ситуация раскола была относительно нова, и должно было быть не совсем ясно, как существовать нелегальной партии, распавшейся на две не просто спорящие, но непримиримо враждующие фракции. В эмигрантских верхах источником раскола были действия Ленина. В августе 1904 г. он созвал под Женевой совещание своих сторонников, на котором решено было добиваться созыва нового съезда партии, участники совещания приняли так называемое обращение 22-х. Ленин надеялся с помощью съезда упрочить свои позиции, и «борьба за созыв III съезда» стала актуальной задачей для большевиков. На места были отправлены эмиссары, агитировавшие за съезд.
Меньшевистский ЦК РСДРП со своей стороны заявил о несвоевременности съезда и также разослал в местные комитеты своих представителей. Возникла примирительная группа из членов ЦК (Л. Б. Красин, И. Ф. Дубровинский, В. А. Глебов-Носков), требовавших обуздать ленинский пыл и к партийному единству и в июле 1904 г. выступивших с соответствующей декларацией. Они от имени ЦК РСДРП обвинили Ленина в неспособности руководить партией, излишней задиристости и непримиримости к инакомыслию, незнании и пренебрежении нуждами низовых партийных организаций, лишили его прав заграничного представителя ЦК и заявили, что отныне публикация ленинских статей будет происходить только с согласия коллегии ЦК. Под их влиянием ЦК высказался против проведения III съезда партии и запретил агитацию за него