[506], на котором обсуждались вопросы о «современном революционном моменте», о демонстрациях и вооруженном восстании. «„Мирные“, вернее, невооруженные демонстрации были отвергнуты съездом, который выбрал комиссию для разработки проекта об организации вооружения. При этом на съезде же решено было, чтобы каждая организация отчисляла известный процент на дело вооружения: от 5 процентов и более»[507]. После этого началось создание «вооруженных ядер» при каждом партийном комитете. По мнению М. Цхакая, по состоянию на весну 1905 г. «в Баку и Батуме в этом отношении сделано больше всего»[508]. Таким образом, корни боевых организаций большевиков следует искать в этом решении III съезда Кавказского союзного комитета весной 1904 г.
Документы
№ 1
Наталья Киртадзе-Сихарулидзе:
Наступил 1904 год. Как-то раз, уже после полуночи, я услышала стук в дверь. Спрашиваю: «Кто там?» – «Это я, открой». – «Кто ты?» – снова переспросила я. – «Я, Сосо!»
Я не поверила, пока он не произнес наш пароль: «Да здравствует тысячу раз».
Я спросила его, каким образом он вернулся в Батуми. «Бежал», – ответил товарищ Сосо.
Вскоре он уехал в Тбилиси. Оттуда мы получали от него письма.
Киртадзе-Сихарулидзе Н. Из воспоминаний о вожде //Батумская демонстрация 1902 года. С. 89.
№ 2
Вера Ломджария:
Я снова увидела его в 1904 году. Он бежал из ссылки. У нас товарищ Coco появился в солдатской одежде. Его стали звать тогда «Коба».
Муж мой работал на железной дороге кондуктором, брат Силибистро был убит. Coco попросил позвать Порфирия.
Он говорил с ним о чем-то долго.
Товарищ Сталин прожил у нас несколько дней.
После его перехода на другую квартиру слышу ночью шум во дворе. Муж был на службе. Солдаты окружили дом. Это было в полночь. Утром, на рассвете, открываю дверь – на ступеньке сидит офицер. Днем пришли жандармы, солдаты ушли. Жандармы перевернули все вверх дном, – ничего не нашли, взяли только револьвер мужа. Угрожали мне, спрашивали, где наш «квартирант». По имени его не называли.
После этого меня вызвал палач, князь Гуриели, все выспрашивал. Я ответила, что мое дело – работа в огороде и ничего я не знаю.
Ломджария В. Сталин воспитывал в нас мужество и ненависть к врагу //Рассказы старых рабочих Закавказья о великом Сталине. С. 75.
№ 3
Р. Арсенидзе:
В первый раз я встретился со Сталиным в Батуме в 1904 г. Он только что вернулся, точнее – бежал из ссылки и прямо направился к нам. Передо мной предстал молодой человек, сухой, костистый, с лицом бледно-коричневого цвета, изрытым оспой, с живыми и хитрыми глазами, бойкий, развязный, самонадеянный. С первых же слов он стал указывать на некоторые, по его мнению, дефекты в нашей нелегальной литературе: ему не понравился недостаточно боевой тон листков, предназначенных для крестьян Мингрелии, еще не вовлеченных в движение. Но, получив ответ, что листки приспособлены к пониманию крестьян мингрельцев и составлены не в резком тоне по указанию товарищей рабочих мингрельцев, которые взялись распространять их и поднять движение в своих районах, он замолчал, хотя хитрая улыбка и осталась на его лице. С Комитетом (в котором я был членом) он после этого счел для себя более удобным не считаться вовсе. Все свои усилия он направил на непосредственные связи с рабочими, среди которых по прежней (1901-2 гг.) работе имел немало знакомых. Недели две, если не больше, возился он с ними, вел таинственные беседы, переговоры, увещания. Встречался с ним и я 2-3 раза, но новых замечаний ни литературного, ни другого характера он больше себе не позволял. Разговоры велись банальные. Я узнал о его бегстве; он – о моей литературной работе в «Квали», закрытой к тому времени. Сношения с рабочими не привели, по всей видимости, к желательным для него результатам, и он поспешил оставить Батум. Ни дискуссий, ни докладов он не устраивал. Поэтому судить об его тогдашних взглядах на фракционные разногласия – не берусь. Наиболее вероятно, что по существу он не очень-то разбирался в них в то время (к весне 1904 г.), как впрочем и мы, члены Батумского Комитета, не получившие еще соответствующей литературы. Разговоры его с рабочими тоже не касались фракционных вопросов, насколько можно было судить из случайных разговоров с товарищами, ведшими с ним беседу. Из этих случайных разговоров для меня выяснилось, что Сосо искал, но не нашел у них ни ожидаемого сочувствия своим амбициозным планам, ни достаточного одобрения некоторых актов из его прежней работы в Батуме. А ведь он приехал из ссылки в Батум, как в свой родной город, где он оставил глубокий след и имел основание быть принятым с распростертыми объятиями. Не удивительно, что он был огорчен и разочарован недостаточным к нему вниманием.
Не предложив своих услуг Комитету, он направился в Тбилиси – попытать счастья. Там он прибег к таким же приемам, как в Батуме. Как передавал мне тов. Д. Кахеладзе, старый рабочий и член Тбилисского комитета, Сосо, приехав к ним в 1904 г., не явился в Комитет, а прямо заявился на одно собрание передовых рабочих, где предложил им свой план революционной работы. Но тбилисские товарищи встретили его весьма холодно, даже недоверчиво, и с такой иронией отнеслись к его планам, что он махнул рукой и немедленно удалился, не досидев до конца собрания. Ясно, что в Батуме, как и в Тбилиси, им руководили одни и те же соображения: завербовать на свою сторону передовых рабочих, стать во главе их и в случае надобности направить против Комитета, чтобы завладеть им.
Арсенидзе Р. Из воспоминаний о Сталине //Новый журнал. Т 72. Нью-Йорк, 1963. С. 218-219.
№ 4
Бабе Лашадзе-Бочоридзе:
Михо решил устроить типографию на Авлабаре. Это дело ему было поручено Комитетом Кавказского Союза. Подыскать соответствующее место Михо поручил старому рабочему Давиду Ростомашвили.
В один вечер, в начале 1904 г., Михо привел к нам на квартиру товарища Сосо. Мы жили на Гончарной улице в доме №18. С того дня товарищ Сосо часто приходил к нам ночевать. Круглые ночи он занимался – составлял прокламации, писал статьи для газет. […]
Ростомашвили взял в аренду участок земли за городом – на Авлабаре, и приступил к постройке дома. Проект типографии составил Михо. Всем этим руководил глава Комитета Кавказского Союза наш Великий вождь товарищ Сталин.
Из воспоминаний Бабе Лашадзе-Бочоридзе, 1934 г. Перевод с грузинского
РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 4. Д. 658. Л. 217-219.
№ 5
С. Аллилуев:
Первое личное знакомство мое с т. Сталиным произошло позднее, в январе 1904 г., при следующих обстоятельствах. В то время я работал в Баку и оттуда вместе с т. В.А. Шелгуновым приехал под новый год в Тифлис с поручением взять и доставить в Баку барабан и другие части для печатного ручного станка, изготовленные в железнодорожных мастерских, в токарном цехе, т. Алешей Закомолдиным. Кроме того, для нашей Бакинской большевистской организации нужен был еще шрифт на армянском языке. По этому делу я обратился к т. Миха Бочаридзе и у него на квартире встретился с т. Сталиным, недавно вернувшимся из Восточной Сибири, куда он был сослан в конце ноября 1903 г.
Аллилуев С. Я. Встречи с товарищем Сталиным // Пролетарская революция. 1937. № 8. С. 154.
№ 6
С. Аллилуев:
В конце декабря 1903 года мне и Шелгунову поручили выехать в Тифлис и привезти оттуда барабан и другие части ручного печатного станка […] Получив и спрятав на квартире моей тёщи станок, я направился к Михо Бочоридзе за шрифтом.
Михо дома не было. Меня встретила его тётка Бабе Бочоридзе.
– Михо ушёл, – сказала она, – когда вернётся – не знаю: ничего не сказал.
– Михо скоро придёт, – услышал я вдруг мужской голос.
Я оглянулся. Из соседней комнаты к нам вышел молодой человек лет двадцати трёх-четырёх.
– Это наш, – указывая на меня, заметила Бабе.
– Наш?–повторил молодой человек, жестом приглашая меня пройти во вторую комнату.
Усадив меня за стол, молодой человек – это был Сосо Джугашвили – спросил:
– Ну, что хорошего? Рассказывай.
Сосо Джугашвили незадолго до этого бежал из Восточной Сибири. […]
Вскоре пришёл Михо, и мы разговорились. Коба – как теперь назывался Иосиф Джугашвили – принял самое горячее участие в нашей беседе. Он расспросил меня, какую машину мы достали, как упаковали её. Я сказал, что барабан уложили в зимбель – мягкую плетёную корзину для продуктов, а сверху прикрыли его провизией.
– Это хорошо, – одобрил Коба. – А как повезёте?
Я сказал, что сядем с Шелгуновым в один вагон.
– Не годится, товарищ. Один из вас пусть возьмёт барабан, другой – остальные части. Садитесь в разные вагоны, не общайтесь друг с другом.
–А шрифт, – после небольшой паузы продолжал он, – мы вам отправим спустя некоторое время с другим товарищем.
Потом, прощаясь, Коба пожелал мне с Шелгуновым счастливого пути и добавил:
– Привет славным бакинцам!
Аллилуев С.Я. Пройденный путь. М., 1946. С. 108-109.
№ 7
Анна Аллилуева:
В конце 1903 года в Баку налаживали подпольную типографию. Тифлисские железнодорожники сделали для типографии печатный станок. Шрифт тоже достали тифлисцы. Перевезти это имущество в Баку поручили отцу и В. А. Шелгунову. […]
А накануне отец зашел к одному из товарищей, к Михо Бочоридзе, – в его квартире, в домике у Верийского моста, хранился шрифт. Бабе, родственница Бочоридзе, встретила отца.
– Михо нет дома. Заходи, обождешь! – пригласила она.
Худощавый темноволосый молодой человек показался из соседней комнаты. Бледное лицо с резким изломом бровей, карие испытующе-внимательные глаза кажутся отцу знакомыми.
– Познакомьтесь, – говорит Бабе. – Это Сосо.
Сосо! Молодой пропагандист, который занимался с рабочими железнодорожных мастерских. Он вывел на демонстрацию батумских рабочих.
– Очень рад, – говорит отец и пожимает руку молодому товарищу. – Откуда сейчас?