[523]. Рост происходил за счет пришлых рабочих, причем огромная их доля приходили на временные заработки, и не только из окрестных районов или других губерний России, но также из Персии[524]. Мусульманские рабочие, особенно персы, были неквалифицированными и использовались на черных работах. Квалифицированными и лучше оплачиваемыми рабочими были прежде всего русские, а также армяне. Они становились жителями Баку в полном смысле: в городе образовывались кварталы их компактного проживания. Происходило резкое изменение половозрастного, национального и религиозного состава населения Баку: на фоне прироста числа мусульман еще более высокими темпами увеличивалось количество армян и русских. Доля местных тюркоязычных мусульман относительно падала, в 1903 г. они составляли всего треть бакинцев, а ведь за какие-то четверть века до того они почти абсолютно преобладали.
Следует заметить, что в нефтяном бизнесе мусульманские предприниматели присутствовали (Ш. Асадуллаев, Манташевы, Тагиевы и др.), но уступали пришлым, в особенности иностранному капиталу (Нобель, Ротшильд)[525]. Хотя местное «татарское» население получало, несомненно, свои выгоды от нефтяного бума, но одновременно оказывалось потеснено и в своем ареале обитания, и в распределении хлынувших вместе с нефтью денег. В значительной мере это было связано с тем, что мусульманское население было минимально затронуто образованием западного типа, по меркам той эпохи считалось глубоко отсталым. В результате на глазах одного поколения ранее безраздельно принадлежавший им город становился все более чужим. В местном управлении и администрации преобладали присланные из России чиновники, а свободные городские профессии в Баку достались армянам – врачи, учителя, адвокаты, пишущая братия в городе были преимущественно армянами[526].
Положение усугублялось неуклюжими и крайне недальновидными действиями имперской администрации. В Петербурге руководствовались идеей, что в Закавказье с его смешанным населением надежной опорой власти станет религиозно более близкое и понятное христианское, православное население Грузии и Армении. Поэтому в Баку, как и в других районах, армянам предоставлялись разнообразные преференции по сравнению с «татарами». Й. Баберовский в своей книге показал, например, как вроде бы вполне прогрессивное решение распространить на Баку общерусскую реформу городского управления вкупе с поддержкой христиан привело к доминированию в выборных городских органах армян при очень слабом мусульманском представительстве[527]. Мусульмане чувствовали себя ущемленными, при этом парадокс ситуации заключался в том, что мусульмане были консервативны и недоступны для революционной пропаганды, безусловно привержены монархии, тогда как в Закавказье активно действовала националистическая армянская партия «Дашнакцутюн», имевшая вооруженные отряды боевиков и настроенная на революционный террор[528]. Действия дашнаков провоцировали ответную реакцию.
Но подспудное нарастание межнациональных противоречий до поры до времени не слишком заботило имперскую администрацию: в Баку у нее было столько гораздо более очевидных и неотложных проблем, что ей было не только не до недовольных мусульман, но даже и не до революционеров-нелегалов. Дело в том, что разросшиеся промыслы с тысячами рабочих сделали Баку практически неуправляемым, а все имевшиеся на тот момент навыки администрирования и поддержания порядка оказывались неадекватными обстановке. Об этом с очевидностью свидетельствуют донесения жандармов и полицейских, равно как и воспоминания деятелей революционного движения. Массы пришлых рабочих, постоянно сменявших друг друга, большинство которых к тому же не говорили по-русски и не имели никаких документов, совершенно не поддавались полицейскому учету.
Действовавший по всей империи институт прописки оказывался практически неосуществимым, вернее, был способен охватить только те слои населения, более или менее грамотного, постоянно проживающего, владеющего в городе недвижимостью, наконец, имеющего документы, которое и так было законопослушным и не создавало проблемы. Что делать с остальными, то есть с основной массой промысловых рабочих, как их контролировать и поддерживать элементарный общественный порядок, полиция не знала. В то же время и старые городские кварталы с их узкими извилистыми улочками и традиционным укладом были именно в силу этого уклада непроницаемы для властей.
Авель Енукидзе вспоминал, как легко было спрятать в мусульманском доме подпольную типографию, попросту объявив ее женской половиной дома, в которую доступ был закрыт кому бы то ни было, включая пришедшую с обыском полицию[529]. В жандармских донесениях за 1907-1908 гг. сообщалось, что в старом городе регулярно убивали филеров, не из-за особой ненависти к полиции, а просто потому, что там, опасаясь грабежей, убивали любых сомнительных пришельцев. Добавим к этому общую малочисленность полицейских и жандармов, незнание ими местных языков и нехватку переводчиков (не говоря уже о том, что вряд ли есть веские причины предполагать, что служащие полиции не были коррумпированы), наконец, наличие в руках населения большого количества оружия.
Среди нефтепромышленников и других предпринимателей обычным было держать частную охрану – «кочей», состоявшую, в сущности, из нанятых бандитов. По свидетельству революционера, проведшего в Баку лето 1905 г., «в Баку на промыслах отсутствовали элементарные условия безопасности. Власть и полиция здесь практически не существовали. Охрану промыслового имущества несла стража, специально нанятая для этого хозяевами. Получалось впечатление, что, оставляя Балаханский вокзал и вступая на территорию промыслов, вы попадаете в другую страну, не подчиненную российскому правительству» (см. док. 33). Особенно, по мнению мемуариста, это относилось именно к Балаханам, в меньшей степени – к району Биби-Эйбата. В общем, когда вспоминавшие о Баку большевики удивлялись, что полиция их практически даже не пыталась выслеживать и ловить, сосредоточившись на грабежах, убийствах и самых крайних революционных организациях, практиковавших террористические методы, это удивление трудно счесть чем-то иным, нежели притворством.
Неудивительно, что в Баку стекались революционеры, провалившиеся в других местностях, и чувствовали себя здесь вольготно. Неудивительна и долгая успешная работа подпольных типографий. «Все условия бакинской жизни, как то: разноплеменный состав населения, размещение жилищ рабочих среди промыслов, азиатский характер города, с кривыми узкими улицами, – все это создавало великолепные условия для подпольной революционной работы. Ни в одном крупном центре России не было такой продолжительности работы нелегальных товарищей, как в Баку», – свидетельствовал Авель Енукидзе (см. док. 3). Владимир Бобровский отмечал «растяпство, которое проявляли в Баку охранные власти» и объяснял его неспособностью властей отрегулировать поток пришлых рабочих, а также их коррумпированностью: «Полиция почти все свое внимание уделяла разбоям и грабежам, процветавшим в Баку, и в городе не без основания утверждали, что она, начиная с высших чинов, не столько ловила грабителей и разбойников, сколько делила с ними добычу. А бакинская жандармерия, быть может, тоже причастная к этому прибыльному занятию, свое главное политическое внимание почему-то уделяла дрошакистам» (см. док. 5). Впрочем, «почему-то» Бобровского звучит довольно странно, ибо он сам тут же прибавлял, что эта партия располагала вооруженными отрядами четников, – что ж удивляться, что они становились самой актуальной проблемой для полиции. Цецилия Зеликсон-Бобровская вторила мужу: «Бакинская жандармерия почему-то все внимание сосредоточивала на уголовном розыске, занимаясь излавливанием всяких разбойников, почти игнорируя нашего брата подпольщика, предоставляя нам возможность вести почти открытую работу» (см. док. 7).
Вместе с тем, по отзывам революционеров (не только большевиков, но и меньшевиков), тот же комплекс условий, облегчавший подпольщикам жизнь, одновременно усложнял работу: многонациональное население слабо реагировало на их агитацию и плохо понимало, о чем вообще идет речь, мусульмане были безусловными монархистами, межнациональная рознь превалировала над профессиональной солидарностью (см. док. 6, 7, 33). М. Леман, комментируя в 1925 г. переписку Ленина и Крупской с кавказскими партийными организациями, пояснял: «Значительная часть бакинских рабочих, которые почти все – чернорабочие промыслов, состояла либо из персов, пришлых рабочих из Персии, совершенно недоступных ни для какой политической пропаганды, либо из местных татар, кровно связанных с мусульманской средой, крайне отсталой в политическом отношении. Армяне рабочие, находившиеся под сильным влиянием дашнакской организации, также были мало доступны влиянию социал-демократической большевистской организации. Рабочие группы, где большевистский комитет черпал себе сторонников и членов организации, были главным образом грузины и русские рабочие, среди них в особенности квалифицированные рабочие механических заводов и станции „Электрическая Сила“. Такое положение вещей очень затрудняло работу Бакинского комитета и ограничивало возможность его влияния на широкие рабочие массы»[530].
Пропагандисты привычно сетовали на неразвитость мусульман и, разумеется, не склонны были предполагать, что на самом деле пытаются навязать им свою повестку, не очень актуальную для пришедших на заработки «туземцев», жизнь которых протекала в совершенно иных реалиях. Не лишено комизма воспоминание М. Эфендиева о том, как он, входя в группу «Гуммет», по поручению Кобы силился перевести на тюркский язык название «социал-демократическая рабочая партия», при том что почти все компоненты этого словосочетания являлись незнакомыми «туземцам» понятиями (см. гл. 12, док. 16). Таким образом, рабочие-мусульмане были до поры до времени вообще вне досягаемости агитаторов, «целевой аудиторией» которых оставались рабочие – русские, армяне, грузины, более квалифицированные, уже охваченные пропагандой, бо