ласти, позволяют точно определить момент появления этих слухов – 14 февраля. Причастность властей к организации резни все радикалы считали очевидной и несомненной. Об этом говорили на III съезде РСДРП М. Цхакая и П. А. Джапаридзе[582], то же повторяли большевистские мемуаристы (см. док. 21).
Эта версия утвердилась в советской историографии. Она, конечно же, не находит никакого подтверждения и, напротив, опровергается источниками. Современный автор Й.Баберовский никоим образом ее не поддерживает, а, напротив, анализирует целый комплекс социальных и национальных противоречий и управленческих просчетов, создавших острую напряженность в Закавказье, и в частности в Баку[583]. В Петербурге известия о бакинском погроме вызвали резкое неудовольствие, донесения губернатора Накашидзе в Департамент полиции свидетельствуют об искренних и усердных, хотя и не слишком успешных, его стараниях утихомирить толпу и избежать кровопролития, а дело департамента, в котором собрана переписка с местными властями в дни резни, показывает, что высшее полицейское начальство с некоторым недоумением узнало о неспособности представителей власти в Баку справиться с ситуацией и требовало разъяснений по этому поводу.[584]
Революционеры использовали трагические обстоятельства в целях пропаганды. Цинизм этого решения смягчается как тем, что сами они, по-видимому, всерьез верили, что власти организовали межнациональные столкновения, так и тем, что это давало им шанс вмешаться в события и стараться предотвратить кровопролитие, с позиций последовательных интернационалистов убеждая рабочих, что распря трудящихся разных национальностей может быть на руку только капиталистам и царизму. В выступлениях на III съезде РСДРП и в ряде воспоминаний утверждается, что бакинские большевики пытались вооружить рабочих и выставить свои отряды против погромщиков, однако сил и оружия в их распоряжении оказалось слишком мало. Но более правдоподобными кажутся свидетельства А. М. Стопани, А. Геворкяна, Рыбкина (см. док. 22, 23) о том, что вспыхнувшая резня застала Бакинский комитет настолько врасплох, что даже имевшиеся ресурсы задействовать не успели. Пытались ли они на самом деле что-то делать или только заявляли об этом задним числом, судить сложно.
Не следует верить рассказчикам, утверждавшим, что Сталин во время резни находился в Баку и давал указания срочно выпустить листовки, тем более анекдотично сообщение, будто он потребовал «во что бы то ни стало захватить типографский шрифт», который и был привезен на арбе. К тому же подозрительно, что все эти рассказы прозвучали один за другим на торжественном собрании в честь сталинского юбилея[585]. Известно, что 13 февраля 1905 г. Джугашвили был в Тифлисе и составил листовку о прошедшей там демонстрации.
Едва полиции при помощи войск удалось на некоторое время утихомирить толпы погромщиков в Баку, как волны аналогичных беспорядков стали распространяться по всему Закавказью. Вооруженные столкновения мусульман и армян в течение всего 1905 г. происходили повсюду, где они проживали совместно: в Елисаветполе (Гяндже), Шуше, вдоль железнодорожной линии, в небольших городах и селениях. Целые районы оказывались во власти вооруженных банд той или другой стороны; зачастую верх одерживали хорошо организованные отряды «Дашнакцутюн». Государственная власть была способна только более или менее удерживать положение в крупных городах, да и то небезусловно[586].
До Тифлиса межэтнические погромные настроения докатились почти сразу вслед за бакинскими событиями. Но на этот раз на высоте оказались местные революционеры. Несколько революционных партий – большевики Союзного комитета, дрошакисты, эсеры, гнчакисты и грузины-федералисты – выпустили совместную прокламацию, призывавшую трудящихся не реагировать на подстрекательства к резне (нелишне заметить, что в меньшевистской «Искре» вслед за этим появилось злорадное объявление, что Союзный комитет большевиков вступил в соглашение с эсерами[587]. В Тифлисе прошли митинги в оградах церквей, в мечетях и на кладбищах, на которых большевики убеждали сохранять мир между народами. 13 февраля от имени Тифлисского комитета была выпущена прокламация, написанная Иосифом Джугашвили. Он обвинял царизм в организации розни и призывал к братству народов (см. док. 24). Распространили больше 4 тысяч экземпляров этого воззвания; на следующий день, 14 февраля, собравшаяся на кладбище толпа прошла шествием по городу, по словам М. Цхакая, во главе с неким молодым большевиком, несшим импровизированное красное знамя (см. док. 25). Этим знаменосцем был Камо[588].
Успех закрепила еще одна прокламация, описавшая это шествие, она была также составлена И. Джугашвили и выпущена от лица Тифлисского комитета 15 февраля (см. док. 26). Воспоминания, собранные биографом Камо, рисуют сцену сочинения листовки. Камо, скрывшийся после демонстрации, переодевшийся уличным разносчиком и изменивший, как он это умел, свою внешность до неузнаваемости, явился вечером на конспиративную квартиру Союзного комитета РСДРП, где среди других товарищей находился и Джугашвили. Камо сначала не признали, потом радостно приветствовали. Решили использовать успех демонстрации, и Коба немедленно принялся сочинять листовку, которую Камо, связанный с типографией, тут же собирался отдать в печать. Они поспорили: Коба не верил, что в демонстрации участвовали несколько тысяч человек (из чего следует, что сам он там не был), Камо доказывал, что было не менее пяти тысяч. «Брешешь», – говорил на это Джугашвили[589].
Надо отдать должное большевикам и другим радикальным революционерам: в тех трагических обстоятельствах они сумели объединить усилия и, по-видимому, действительно сыграли роль в предотвращении резни в Тифлисе. Это подтверждает удивительный эпизод, рассказанный в статье управлявшего тогда Кутаисской губернией В. А. Старосельского[590], а также в воспоминаниях Г.Уратадзе[591]. В конце ноября 1905 г., когда в Тифлисе снова случились армяно-татарские столкновения, тифлисский полицмейстер[592] вечером 24 ноября[593] пришел в редакцию социал-демократической газеты и «осведомил редактора этой газеты, насколько положение опасно, заявив ему, что он очень хотел бы по этому поводу переговорить с представителями социал-демократической партии». Полицмейстер хотел, чтобы боевые отряды революционных партий выступили как патрули, предотвращающие межнациональные столкновения. Той же ночью собралось совещание представителей социал-демократов, эсеров, дашнаков и гнчакистов, постановили ответить полицмейстеру, что отрядам нужно оружие. Полицмейстер добился от наместника разрешения выдать из арсенала 2 тысячи ружей, но реально было выдано только 500.
Переговоры от лица РСДРП вел и получил аудиенцию у наместника И. Рамишвили. Эпизод свидетельствует не только о выросшем за бурный 1905 г. влиянии социал-демократов и сохранявшейся неспособности властей разрешить проблему своими силами, но и о том, что никто, включая представителей власти, не сомневался в способности «эсдеков» выступить в качестве миротворцев в межэтнических конфликтах. Старосельский сообщает также, что вся эта комбинация вызвала негодование в кругах офицеров войск, находившихся в Тифлисе[594]. Два с половиной года спустя этот эпизод наряду с другими послужил аргументом против политики, проводившейся либерально настроенным кавказским наместником графом И. И. Воронцовым-Дашковым: по мнению министра внутренних дел и премьер-министра П. А. Столыпина, власти в Закавказье заигрывали с оппозиционными силами, шли на поводу у революционных партий и не использовали имевшихся в их распоряжении средств для умиротворения края.[595]
После бакинской резни Союзный комитет постановил, что заняться вооружением рабочих нужно всерьез. Большевики приложили усилия для добычи денег, закупки оружия и усиления своих боевых групп (см. док. 23). По состоянию на апрель-май 1905 г., когда положение дел обсуждалось на III съезде РСДРП, лучше всего в этом отношении у них обстояло в Баку и Батуме, а Союзный комитет пытался взять под свой контроль и объединить усилия по вооружению в Батумском, Гурийском и Имеретино-Мингрельском районах[596].
1905 год в Баку был бурным. Повторялись волны этнических столкновений и масштабные забастовки. Летом большевики попытались организовать всеобщую политическую забастовку рабочих Бакинского района. По воспоминаниям Н. Голубева, в подготовке ее «принимали деятельное участие Алеша Джапаридзе, Степан Шаумян, Азизбеков, Ваничка Фиолетов (расстрелянные в Баку в 1918 г.), Вацек, „Саратовец“, Борисов (кличка „Министр"), я (кличка „Четырехглазый“), „Слава“, В. Каспарова, „Апостол“, „Бочка“ (Бочкарев) и другие», приезжал «тов. Коба» (которого Голубев назвал членом ЦК, очевидно перепутав ЦК с Союзным комитетом). «Но забастовку старались сорвать меньшевики. И когда в июле она была объявлена, меньшевики гнали рабочих с заводов, мешая давать тревожные гудки. Забастовку сорвали»[597].
То ли в тот раз, то ли после другой забастовки летом 1905 г. были снова подожжены нефтепромыслы. На промышленном потенциале Баку это сказалось прискорбным образом, данные об объемах нефтедобычи показывают резкое падение после 1904 г. Баку стал утрачивать позиции в мировой добыче: если в 1903 г. на его долю пришлось 42 % добытой в мире нефти, то в 1904 г. – 39 %, в 1905 г. – 28 %, далее удельный вес бакинской нефти продолжал постепенно снижаться, Баку все более уступал иностранным конкурентам[598].
Революционные события 1905 г. привели к очередной смене состава бакинских большевиков. Те из них, кто происходил из Центральной России, предпочли ввиду подъема движения туда, чтобы принять участие в начавшейся революции. Так, А. М. Стопани в 1905-1907 гг. был секретарем Костромского комитета РСДРП. Весной 1905 г., сославшись на усталость, уехала в Москву Ц. Зеликсон-Бобровская[599]