Мы проходили мимо небольшого мутно-зеленого озера. У самого берега валялась дохлая собака, рядом – куча мусора и зловонных отбросов. А невдалеке две женщины полоскали белье.
Бляхин П.[613] Дни мятежные. Трилогия. Повесть о днях моей юности. С. 178-179.
№ 1
Максим Горький:
В Баку я был дважды: в 1892 и в 1897 годах. Нефтяные промысла остались в памяти моей гениально сделанной картиной мрачного ада. […]
Весь день, с утра до ночи, я ходил по промыслу в состоянии умопомрачения. Было неестественно душно, одолевал кашель, я чувствовал себя отравленным. Плутая в лесу вышек, облитых нефтью, видел между ними масляные пруды зеленовато-черной жидкости, пруды казались бездонными. И земля, и все на ней, и люди – обрызганы, пропитаны темным жиром, всюду зеленоватые лужи напоминали о гниении, песок под ногами не скрипел, а чмокал. И такой же чмокающий, сосущий звук «тартанья», истекая из нутра вышек, наполняет пьяный воздух чавкающим шумом. Скрипит буровая машина, гремит железо под ударами молота. Всюду суетятся рабочие: тюрки, русские, персы роют лопатами карьеры канавы во влажном песке, перетаскивают с места на место длинные трубы, штанги, тяжелые плиты стали. Всюду валялась масса изломанного, изогнутого железа, извивались по земле размотанные, раздерганные проволочные тросы, торчали из песка куски разбитых труб и – железо, железо, точно ураган наломал его.
Рабочие вызывали впечатление полупьяных; раздраженно, бесцельно кричали друг на друга, и мне казалось, что движения их неверны. […]
Среди хаоса вышек прижимались к земле наскоро сложенные из рыжеватых и серых неотесанных камней длинные, низенькие казармы рабочих, очень похожие на жилища доисторических людей. Я никогда не видел так много всякой грязи и отбросов вокруг человеческого жилья, так много выбитых стекол в окнах и такой убогой бедности в комнатках, подобных пещерам. Ни одного цветка на подоконниках, а вокруг ни кусочка земли, покрытой травой, ни дерева, ни кустарника. Жутко было смотреть на полуголых детей, они месили ногами зеленоватую, жирную слизь в лужах, группами по трое, по пяти уныло сидели в дверях жилищ, прижавшись друг к другу, играли на плоских крышах обломками железа, щепками. Как все вокруг, дети тоже были испачканы нефтью […]
Утром, стоя на корме шкуны, я с таким же чувством ненависти смотрел на город, гораздо более похожий на развалины города, на снимки разрушенной, мертвой Помпеи, – на город, где среди серых груд камня возвышалась черная, необыкновенной формы, башня древней крепости, но где не видно было ни одного пятна зелени, ни одного дерева, а песок немощеных улиц, политый нефтью, приобрел цвет железной ржавчины. В этом городе не было воды, – для богатых ее привозили за сто верст в цистернах, бедняки пили опресненную воду моря. Дул сильнейший ветер, яркое солнце освещало этот необыкновенно унылый город, пыль кружилась над ним.
Горький А. М. По Союзу Советов//Горький А. М. Собр. соч. в 30 т. М., 1952. Т. 17: Рассказы, очерки, воспоминания. 1924-1936. С. 113-117.
№ 2
А. Сухов (Андрей Бакинский):
Из Киева я бежал в Баку. Трудно представить себе, в отношении природных условий, более безотрадный город, выросший на Апшеронском полуострове только потому, что там находятся редкие по богатству нефтяные источники. Напомню читателю, что в 1900-1904 годах Баку был первым в мире нефтяным центром и стоял впереди Питсбурга и других американских нефтяных городов. Наличность нефти отнюдь, однако, не делает местность более привлекательной и приспособленной для жизни человека. В окрестностях я не помню почти ни одного дерева, если не считать чахлого граната, одиноко стоящего у берега моря.
Город состоит из собственного города[614] и промысловых предместий. Первый представляет кучу плохо распланированных и местами словно брошенных куда попало домов и домиков восточного типа с плоскими крышами и, чаще всего, скупых на фасадные окна. Над этой кучей возвышаются остатки старой крепости и мечеть. Приезжему нелегко разобраться в сети узких улиц и переулков. Нумерация домов была при мне крайне своеобразна. За №6-м находили через переулок неожиданно №12-й или 14-й. С недоумением стоял приезжий и разыскивал неизвестно куда провалившиеся промежуточные номера. Вскоре обнаружилось, что они находятся не на самой улице, а в глубине переулка. Наружные стены домов выкрашены в серый, грязно-белый и др. невзрачные цвета. Яркими пятнами на этом фоне представляются разбросанные по городу базары с грудами всевозможных фруктов и овощей.
Предместья города разделяются на две категории. Одни расположены на нефтяных разработках, другие состоят, главным образом, из заводских участков с огромными нефтехранилищами и перегонными заводами. Нефтеразработки сосредоточены в двух местах: в Биби-Эйбате и Балаханах. Под Балаханами понимают совокупность площадей, известных большей частью под названием соседних аулов: собственно Балаханы, Сабунчи, Зобрат, Романы, Центральный район и т.д. Когда подъезжаешь к нефтяным промыслам, то уже издали видишь бесчисленное множество высоких деревянных усеченных пирамид, черных от нефтяной грязи и пыли; это вышки, внутри которых расположены аппараты по бурению и тартанию (выкачиванию) нефти. В промежутках между вышками, но чаще на окраинах разработок стоят одноэтажные казармы для рабочих. Выстроены они четырехугольником, внутри которого находится большой двор. Со двора наружу ведут только одни ворота, сделанные очень прочно и запирающиеся при наступлении темноты. Окна, выходящие на степь, очень маленькие и нередко с решетками. Я назвал эти здания казармами. Это название не совсем точно: рабочие со своими семьями селились там не по приказу заводоуправления, а по личному почину [615]. Принадлежали эти постройки не нефтяным компаниям, а татарским помещикам-бекам. Каждая квартира состояла обычно из двух комнат, одна выходила во двор, другая наружу. Готовили кушанье большею частью на самодельных глиняных очагах на дворе. Впрочем, обеды большая часть рабочих получала в промысловых столовых. Там за 25-30 коп. можно было получить обед из двух блюд. Обычное меню – две тарелки супа или борща и две больших котлеты с макаронами или картофелем. Более требовательные (не к чистоте, а ко вкусу кушанья) обедали по 35-40 коп. в туземных ресторанчиках-духанах, где все кушанья были обычно приправлены перцем, испанским луком, чесноком и др. острыми и пахучими веществами. Плохо было дело с водой. Богатые люди и в городе и на промыслах пили хорошую воду, доставляемую из Зугульбинского водопровода. На улицах хорошая пресная вода продавалась копейки две за бутылку в глиняных пористых кувшинах. На промысла такая вода попадала достаточно редко. Не только для мытья, но и для питья служила здесь опресненная морская вода, всегда отзывавшая нефтью. Не прибавляя вина или варенья, было трудно пить чай из нее. Поэтому требование зугульбинской воды нередко стояло в числе других во время рабочих забастовок. Кроме нефтяных вышек, бросаются в глаза многочисленные кочегарки со стоящими на открытом воздухе котлами и кое-где механические мастерские, где выделывалось и ремонтировалось оборудование промыслов.
Всего в Баку было тогда занято, по приблизительному подсчету, около 50 тысяч рабочих. Из них большая часть принадлежала к разнообразным и разноязычным мусульманским племенам, объединяемым под общим именем татар. Меньшая часть состояла из армян, русских и грузин. Квалифицированных рабочих татар было очень мало. Огромное большинство татар представляло чернорабочих. Квалифицированные рабочие и конторские служащие вербовались из армян, русских и грузин[616], а среди высшей администрации были и приезжие иностранцы, так как огромные площади разрабатывались заграничным капиталом […]
Первоначальные собственники земли, татарские беки, играли подчиненную роль в промышленной жизни района. Однако, и среди них можно было назвать таких крупных капиталистов, как Тагиев, крупнейший домовладелец и банкир в Баку, а кроме того, владелец большой текстильной фабрики, и нефтяник Муса Тагиев.
Беки (т. е. татары-помещики) сохранили, однако, от прежних времен влияние на соплеменную бедноту и использовали ее в борьбе с армянскими капиталистами.
Заработная плата рабочих была не очень низка. Чернорабочие зарабатывали по рублю с лишним в день, а более квалифицированные рабочие в два или три раза больше за девятичасовой рабочий день [617].
Сухов А. Три месяца моей работы в Шендриковской группе (Баку, июнь-август 1905 г.) /предисл. и примеч. А.Стопани //Пролетарская революция. 1925. № 10 (45). С. 101-113.
№ 3
А. Енукидзе:
Нефтяной запах, черная копоть, пропитанная нефтью земля, черные, закопченные сооружения, черные люди, своеобразный шум и лязг буровых и тартальных машин, шум выливаемой из желонок нефти и неравномерная работа промысловых паровых машин создавали определенную обстановку энергии и бодрой, непрерывной работы.
Всякий партийный работник нелегального периода, попавший в Баку из крупных промышленных центров России, чувствовал себя, как рыба в воде.
Все условия бакинской жизни, как то: разноплеменный состав населения, размещение жилищ рабочих среди промыслов, азиатский характер города, с кривыми узкими улицами, – все это создавало великолепные условия для подпольной революционной работы. Ни в одном крупном центре России не было такой продолжительности работы нелегальных товарищей, как в Баку. Наряду с интенсивной партийной работой, существовала все время широкая связь с рабочими массами. Кроме того, наша партия имела в Баку крупнейшее нелегальное учреждение в виде большой типографии Центрального Комитета партии, которая по своим размерам и оборудованию не имела равной во всей истории революционных партий не только в России, но и Запада.
Енукидзе А. К двадцатипятилетию Бакинской организации // Двадцать пять лет Бакинской организации большевиков. С. 8.
№ 4