[644] Однако имеется автограф письма Вано от 8 мая, и он написан рукой И. Джугашвили. Противоречие может иметь разные объяснения. Могло статься, что оба – Коба и Стуруа – подписывались одинаково (такое случалось); Леман мог ошибаться, просто счел псевдоним Вано именем и отнес его к известному ему Вано Стуруа (в историко-партийных публикациях 1920-х гг. встречается много очевидных ошибок, вплоть до перепутанного авторства писем Сталина и Свердлова). Или же указание на Стуруа было очередным шагом в интриге против Сталина в развернувшейся борьбе за власть в партии.
Письмо Вано в ленинский центр от 8 мая представляет собой чрезвычайно информативное описание положения дел. В это время уже шел III съезд партии, и выступления кавказских делегатов вполне согласуются с содержанием письма, которое, однако, добавляет ряд выразительных оценок и деталей. Из него следует, что автор разрывался между агитационными разъездами по всему Кавказу и литературной работой, то есть написанием листовок и прокламаций, печатавшихся подпольной типографией в Авлабаре. О том, что он по-прежнему был связан с типографиями, вспоминают и мемуаристы (см. док. 16).
Псевдоним Вано не встречается ни в воспоминаниях о Джугашвили-подпольщике, ни среди подписей под его печатными работами. Это неудивительно: в целях конспирации для разных случаев нелегалы пользовались различными кличками, чтобы запутать следы и не дать жандармам догадаться, что автором прокламаций являлся тот же человек, которого удалось выследить по партийным связям, и что он же связан с заграничным центром или был делегатом съезда. Псевдоним Вано, очевидно, использовался только в сношениях с ленинским центром, и лишь немногие ближайшие соратники знали, что он принадлежит Кобе, как не все знали, что Коба – это Сосо Джугашвили. Став делегатом IV и V съездов РСДРП, Джугашвили назывался там Иванович, что отсылает к Вано. Написанные им в течение 1905 г. статьи и листовки печатались или без подписи, или за подписью одного из комитетов – Союзного или Тифлисского[645]. И между прочим, несмотря на жестокие споры с меньшевиками, заявлявшими, что Тифлисский комитет был очищен от большевиков, его прокламации печатались в Авлабарской типографии и подписывались «Тифлисский комитет» (так было и в начале января, до заявления о выходе Тифлисского комитета из Кавказского союза, и позднее, с середины февраля до конца года).
Говоря о Джугашвили как авторе, следует отметить два момента, актуальных для 1905 г. Первый – отсутствие у него в это время не только более или менее устойчивого, но вообще какого-либо авторского псевдонима. Значит, он еще не считался автором с личной, собственной репутацией, да и не претендовал на таковую, но оставался лишь одним из большевистских публицистов, выступавшим только от лица партийных комитетов. Впоследствии это создало проблемы определения авторства выпущенных тогда листовок и статей: уже в 1920-е гг. сами участники событий не могли вспомнить, кому принадлежал тот или иной текст. Второй момент относится к важному обстоятельству, отмеченному автором сталинской биографии Робертом Сервисом[646]. Исследователь заметил, как с изменением положения Кобы в партии он сменил язык, перестал писать статьи и листовки по-грузински и полностью перешел на русский язык. Один из признаков этой смены языка – написанный его рукой по-русски черновой проект резолюции об отношении к партии «Гнчак» (см. док. 14). Это была заготовка проекта решения одной из конференций закавказских большевиков в Батуме весной или летом 1905 г., когда дискутировалась проблема взаимоотношений (то есть возможности тактического союза) с другими революционными партиями. Переход на русский язык был связан, очевидно, со сменой аудитории большевистской агитации, которая перестала быть чисто грузинской. Нелегальная газета «Борьба пролетариата» сначала печаталась на грузинском и армянском языках, но с 1 июля 1905 г. стала издаваться также и на русском[647].
Меньшевики отказались участвовать в затеянном Лениным III съезде РСДРП (12/25 апреля – 27 апреля/10 мая 1905 г., Лондон), который таким образом получился целиком большевистским. Меньшевистская фракция считала съезд неправомочным и провела параллельно ему свою конференцию в Женеве. Конференция, несомненно с подачи грузинских меньшевиков, в своем заявлении специально остановилась на вопросе о представительстве на большевистском съезде закавказских организаций: «ЦК прибег к самой бесцеремонной подтасовке представительства даже тех комитетов, за которыми он признал право голоса. Самым вопиющим в этом смысле является лишение представительства 5 кавказских комитетов и замена его представительством Союзного кавказского комитета с 8 решающими голосами. Совершая этот подмен, ЦК хорошо знал, что таким образом лишает голоса Батумский комитет, который не разделяет направления этого КС, и Тифлисский, который вышел из состава Кав. Союза»[648]. Авторы заявления ссылались при этом на Глебова-Носкова, обжаловавшего в ЦК этот принятый уставом КС способ представительства. Позднее, в августе 1905 г., вторая конференция кавказских социал-демократических организаций (меньшевистских) в резолюции, касавшейся III съезда РСДРП, высказалась еще резче. Слово «съезд» в резолюции демонстративно было взято в кавычки, он был назван «насмешкой над партийными съездами». Резолюция заявляла, что «лица, создавшие «съезд», не остановились перед присвоением чужих мандатов (голоса: Тифлисского, Батумского и др. комитетов)», а сам съезд «был составлен вопреки воле огромного большинства организованного пролетариата России и без его ведома»[649].
Преимущественно усилиями грузинских меньшевиков проблема правомочности («законности», по их собственной, несколько странной для нелегальной партии терминологии) большевистских мандатов из Закавказья сделалась постоянной темой и занимала непропорционально много места и позднее, на IV и V съездах РСДРП. Участники III съезда РСДРП также довольно подробно ее обсуждали, впрочем, наряду с другими спорными обстоятельствами.
На первом заседании III съезда в докладе организационного комитета разбирался вопрос о правильности представительства Кавказского союза и нескольких других комитетов. Организационный комитет единогласно постановил правильным считать восемь голосов кавказской делегаций[650]. Участники съезда старались соблюдать декорум справедливости и заботились о правильности мандатов и о том, чтобы оппоненты были выслушаны. Кавказский союз был не единственной организацией, по которой возникли вопросы, проверке его мандатов было уделено значительно больше времени. Проблема сводилась к тому, что осенью 1903 г. Центральный комитет «утвердил устав Союзного кавказского комитета и по этому уставу Союзному кавказскому комитету дано было, как Союзному комитету, 8 решающих голосов на съезде». То есть к Союзному комитету переходило все совокупное представительство закавказских организаций. После раскола весной 1904 г. Глебов-Носков обратился с заявлением, чтобы временно «впредь до выяснения вопроса» (то есть улаживания отношений) наделить решающими голосами четыре нижестоящих комитета – Бакинский, Батумский, Тифлисский и Имеретино-Мингрельский[651]. Заявление Глебова съезд отклонил, заявив, что он «оказался неосведомленным». Учитывая, что Союзный комитет был большевистским, а нижестоящие комитеты делились между большевиками и меньшевиками, решение съезда сложно назвать совсем беспристрастным. Но и настойчивость грузинских меньшевиков в отстаивании норм представительства на съезде, куда они заведомо отказались ехать, кажется абсурдной. Объясняется она их настойчивым желанием продемонстрировать слабость и, по их заявлениям, отсутствие большевистского влияния в Грузии. Сама по себе эта настойчивость доказывает, что дела большевиков там были не так плохи.
Мандатная комиссия съезда проверяла мандаты и правильность избрания делегатов. На этом этапе встал вопрос о правомочности мандата Каменева (на съезде присутствовал под псевдонимом Градов). Голос ему был дан, причем в протокол было занесено замечание о «крайней запутанности вопроса», происходящей из-за «способа беспорядочного ведения собраний, который установился в практике Кавказского союзного комитета» [652].
Среди документов, поступивших в адрес съезда, зачитанных и включенных в протокол, было два письма из Тифлиса, от обеих фракций. В письме Тифлисского комитета от 7/20 апреля высказывалось мнение о незаконности съезда с точки зрения устава партии, а также сомнения в том, что съезд способен преодолеть раскол. Основной аргумент звучал странно: «Главная задача съезда, по нашему мнению, санкционировать то партийное течение, которое взяло верх во внутренней партийной жизни. При настоящих же условиях, хотя тенденции так называемого „меньшинства“ и стали господствующими в партии, но, ввиду своеобразного строительства партии вообще и комитетов в частности, господствующее течение не может быть представлено на съезде соответственно своим действительным силам и влиянию в партии. Целый ряд комитетов с решающими голосами не выражают мнения большинства членов партии в данной местности. И, обратно, целый ряд влиятельных организаций в рабочей среде будет лишен решающего голоса на съезде»[653]. Как не замедлил заметить после прочтения этого письма на заседании Б. В. Авилов, в нем меньшевики «вскрывают истинную подкладку их агитации против съезда: не надеясь быть на съезде в большинстве, они ополчились против съезда»[654]. Этот упрек мог быть с равным успехом обращен и против большевиков, настаивавших на съезде именно для того, чтобы воспользоваться тактическим преимуществом. Письмо Тифлисского комитета приоткрывает некоторые детали тифлисских разногласий. С одной стороны, процитированный фрагмент показывает, что члены Тифлисского комитета были совершенно уверены в преобладании меньшевиков в общерусском масштабе, во всей партии; с другой стороны, похоже, что одновременно они были уверены в том, что представительство на съезде окажется преимущественно большевистским. Одно с другим плохо вяжется. Полагали ли в Тифлисском комитете, что само устройство партии настолько порочно, что заведомо даст извращенное представительство? Или имели столь высокое мнение о безграничном коварстве большевиков и их умении манипулировать распределением мандатов? То и другое, казалось бы, трудно совместимо с членством в такой партии. Наконец, Тифлисский комитет приводил еще один аргумент: в момент, когда вот-вот «разразится во всей силе народное восстание», «в такое время отвлекать силы и средства партии от революционно-практической работы граничит с самоубийством». В принципе, наоборот, как раз по причине нарастающих волнений уместно было бы счесть, что съезд срочно необходим для выработки партийной стратегии и тактики. Ведь III съезд в самом деле был сосредоточен на вопросах подготовки вооруженного восстания, вооружения, возможности союза с другими партиями. Более того, ведь меньшевики примерно в тех же числах собрали в Женеве свою конференцию (ее точные даты не известны). Но Тифлисский комитет в письме съезду заявлял: «У нас, на Кавказе, обострение общественно-политических отношений дошло до такой кульминационной точки, мы живем в атмосфере, так насыщенной революционной энергией, что отстранение от местной работы хотя бы одного работника считаем для себя великим позором»»