: «Ты же знаешь, родная, в каких гнусных условиях я был в Курейке. Тов[арищ], с кот[орым] мы были там, оказался в личных отношениях таким, что мы не разговаривали и не виделись» (см. док. 42). Практически это все, что мы знаем об их конфликте. Свердлов ничего не уточнял. Борис Иванов, один из туруханских ссыльных, в варианте своих воспоминаний, написанных после смерти Сталина, изложил ситуацию со слов Свердлова. Дело было в Монастырском, Спандарян и Швейцер через охотников узнали, что Сталин скоро приедет ненадолго. Свердлов держался в стороне и сказал зашедшему к нему Иванову, что «вот приедет товарищ из далекой от нас Курейки, а я не могу с ним встретиться и поговорить. Ведь сидит на этом жалком станке Курейка, как отшельник. По прибытии в ссылку я поселился в его хижине, но вскоре он не стал со мной разговаривать и дал понять, чтобы я освободил его от своей персоны, и я тогда стал жить отдельно от него. Думал, что живя по отдельности, у нас восстановится дружба и общение, но этого не случилось. При встрече он перестал здороваться и вообще делал все, чтобы не встречаться. Вот сейчас он приезжает, а ко мне не зайдет». Иванов заметил, что Свердлов нервничал, говоря это, «глубоко переживал враждебное отношение Кобы к нему»[749]. Примечательно, что и здесь Свердлов не дал никакого объяснения причин охлаждения и разрыва, позволяя собеседнику думать, что все дело в странном характере Кобы. Между тем наблюдавший его приезд Иванов в качестве главной его черты выделил то, что «Сталин по натуре своей человек очень веселый» и, оказавшись в доме Спандаряна, «всегда вносил оживление в эту обстановку своим смехом, шутками»[750]. Спандаряна Иванов характеризовал как очень нервного, угнетенного, вспыльчивого и несдержанного. «Он до такой степени иногда выходил из себя, что, например, от злости от укуса комара летом даже рвал на себе одежду»[751]. Кобу Спандарян обожал, и вслед за ним проникся неприязнью к Свердлову, отчего ссыльные в Монастырском оказались разделены на две враждебные партий[752].
Сталин со своей стороны тоже не пояснял причин ссоры со Свердловым и вообще даже не упоминал о ней. Произнося речь на его похоронах, Сталин говорил о нем только как о выдающемся партийном организаторе, уклонившись от хоть сколько-нибудь личного высказывания[753]. Сталин, который в поздние годы охотно рассказывал о туруханской ссылке, однажды в присутствии Хрущева довольно иронически описал, как, дразня Свердлова, вместо мытья посуды давал ее вылизать собаке, которую назвал Яшкой (см. док. 41). Хрущев оценил это как возмутительную лень и нечистоплотность Сталина, хотя больше похоже, что тот нарочно издевался над Свердловым.
Все это было бы очевидными признаками банального бытового раздражения, которое вполне может довести до ненависти двух принудительно общающихся людей с различными привычками, темпераментами, представлениями о ведении хозяйства и так далее, если бы не одно обстоятельство: чтобы накопилось раздражение, нужно определенное время. До туруханской ссылки продолжительного близкого знакомства между Сталиным и Свердловым не было, однако заметна изначальная готовность к нему. В Монастырском Сталин неделю гостил у Свердлова. Вселяясь в Курейку, они могли бы сразу выбрать разные квартиры, но поселились вместе. Накануне отъезда Свердлов говорил «мы» и обсуждал присылку денег «для нас». Но не прошло и недели в Курейке, как он уже назвал Джугашвили слишком большим индивидуалистом.
Был ли Иосиф Джугашвили настолько невыносим в повседневной жизни? Рассказы огромного множества мемуаристов, встречавшихся с ним в разные годы при разных обстоятельствах, даже с поправкой на их неизбежную апологетичность скорее об этом не свидетельствуют. Неудивительно, что исследователи искали какую-то причину ссоры со Свердловым. Наиболее распространена версия, согласно которой Свердлов был возмущен связью Сталина с несовершеннолетней девочкой.
Связь действительно имела место. Поселившись первоначально со Свердловым в доме крестьянина А.Я.Тарасеева, Джугашвили затем перешел в дом сирот Перелыгиных (или Перепрыгиных – в документах разночтение). По рассказам односельчан, это был самый бедный и убогий дом на всем станке, сирот было пять братьев и две сестры. Одна из них, Лидия, лет 14 или 15, и стала временной женой Сталина. А. В. Антонов-Овсеенко, книга которого – кладезь ходивших в партийных кругах порочащих историй про Сталина, утверждал, что Сталин изнасиловал эту 13-летнюю девочку, в доме отца которой квартировал, отец пожаловался жандарму, тот возбудил уголовное дело и стребовал со Сталина обещание жениться. В подтверждение Антонов-Овсеенко ссылался на записку, подготовленную в связи с XX съездом партии председателем КГБ СССР Серовым и зачитанную на заседании Политбюро[754].
Записка И. А. Серова существует и давно опубликована. Датирована она 4 июня 1956 г., четыре месяца спустя после XX съезда, и появилась вследствие проверки сведений из опубликованной в журнале Life известной фальшивки – «записки Еремина», якобы свидетельствовавшей о связи Сталина с охранкой. Попутно всплыла и история с Перелыгиной. Серов докладывал, что сотрудники КГБ в мае 1956 г. беседовали с Перелыгиной (в замужестве Давыдовой), которая подтвердила, что сожительствовала со Сталиным и «у нее примерно в 1913 году родился ребенок, который умер. В 1914 году родился второй ребенок, который был назван по имени Александр»[755]. Как видно, сотрудники КГБ СССР не стали затрудняться проверкой дат пребывания Сталина в туруханской ссылке и не заметили, что в 1913 г. стать отцом ребенка Лидии Перелыгиной он никак не мог. Также Перелыгина подтвердила и факт вмешательства охранника Лалетина, пригрозившего уголовным делом.
Но никакого оскорбленного отца не существовало, так как Перелыгины были сиротами[756]. Судя по тому, что Джугашвили прожил в их доме до конца ссылки, отношения у них вполне сложились. Сама по себе связь местной женщины со ссыльным ничем по тем временам необыкновенным не являлась, а в 14 лет крестьянская девочка не считалась малолетней. Конфликт со стражником Лалетиным имел место и отмечен в рассказах жителей Курейки, но Лалетин вообще окружил своего подопечного множеством вздорных ограничений и придирок (вроде буквального следования запрету выходить за пределы места поселения – не позволял выйти пройтись за околицу затерянного в тайге селения). Джугашвили на него жаловался, и в середине мая пристав Кибиров решил заменить его на другого стражника[757]. Так в Курейке появился Михаил Мерзляков.
Связи с Лидией Перелыгиной определенно маловато для резкого разрыва с единственным товарищем по изгнанию, тем более что сомнительно, чтобы роман успел состояться уже в первую неделю жизни в Курейке.
20 марта 1914 г. Иосиф Джугашвили написал примечательное письмо Р. В. Малиновскому, которое адресовал Г. И. Петровскому с припиской, что не знает адреса Романа. Письмо представляло собой аккуратную, в тщательно продуманных выражениях попытку выяснения отношений и прояснения ситуации с побегом, так и не состоявшимся. Коба беспокоился из-за затянувшегося молчания корреспондентов (как Малиновского, так и заграничного центра), пытался понять, почему не получил обещанных денег, высказывал предположение, что ЦК переменил планы и планируется побег одного Свердлова, поскольку он получил 100 рублей, обещанные прежде Кобе («Месяца три назад я получил от Кости открытку, где он писал: „Брат, пока продам лошадь, запросил сто рублей“. Из этой открытки я ничего не понял и никаких ста рублей не видал. Да, по другому адресу тов. Андр[ей] получил их, но я думаю, что они принадлежат ему, и только ему»). Он подчеркнуто называл Малиновского другом, посылал приветы его домашним, но настойчиво просил разъяснить недоразумения и «дать мне прямой и точный ответ» (см. док. 33).
Это письмо показывает, что примерно в те же дни, когда случился конфликт со Свердловым, Сталин беспокоился из-за перерыва в партийной переписке и заподозрил неладное. Нужно обратить внимание на деталь, которая, несмотря на то, что письма Сталина Малиновскому давно опубликованы и служили предметом полемики среди исследователей, осталась незамеченной. Ведь все решения партийного центра о присылке денег на побег касались равно Джугашвили и Свердлова. Более того, в середине апреля 1914 г. на очередных совещаниях у Ленина было решено готовиться к партийному съезду, проведение которого казалось Ленину возможным, несмотря на то, что в России у него почти не осталось сотрудников, да и для совещания приехал один Г. И. Петровский. В связи с этим снова зашла речь об устройстве побегов Свердлова, Кобы, Спандаряна, Варвары Яковлевой и Смирнова (Фомы), предполагались объезды губерний агентами ЦК по той же схеме, как перед Пражской конференцией (см. док. 34). Однако из письма Джугашвили к Малиновскому от 20 марта выясняется, что посланные из партийного центра деньги получил Свердлов «по другому адресу», а Коба решил, что ЦК готовит побег одного Свердлова, при этом упоминается та же сумма в 100 рублей, которую предполагалось выслать для них обоих. В те же дни происходит ссора между ними, Свердлов жалуется на «слишком большой индивидуализм» Джугашвили и несходство характеров. Но ведь как раз наоборот, Свердлов оказался получателем предназначенных им обоим денег. Не это ли причина испорченных отношений?
Нет внятных данных, чтобы судить о вкладе каждого из троих в этот конфликт. Быть может, интриговал Малиновский, стараясь по заданию своих кураторов из Департамента полиции поссорить Джугашвили и Свердлова и расстроить их связи с ЦК. Мог интриговать и сам Коба, признанный мастер этого дела, хотя в данном случае совершенно не понятны цель и смысл такой интриги. 10 апреля он снова написал Малиновскому подчеркнуто бодрое, дружеское письмо, хвалил его думскую речь и статьи, радовался успехам фракции и перевесу над ликвидаторами, предлагал свои статьи («я скажу К. Сталину, чтобы он почаще писал»), просил присылать «Правду». «На днях я послал тебе письмо. Ты его, должно быть, получил и ругаешь меня. Что ж, ругай на здоровье, если думаешь, что я заслужил». Вроде бы настроение Иосифа Джугашвили переменилось, он что-то для себя прояснил и успокоился, убедился, что никто в партийной верхушке не настроен против него.