к бывшего полицейского стражника, и Мерзляков, обратился за защитой к Сталину, написал ему, просил подтвердить, что он не являлся профессиональным жандармом и относился к нему дружески. Сталин ответил и дал Мерзлякову вполне положительную характеристику: «.не шпионил за мной, не травил, не придирался, сквозь пальцы смотрел на мои частые отлучки»[765].
Рассказы Мерзлякова о жизни Сталина в Курейке были записаны все тем же директором музея. Они мало чем отличаются от прочих рассказов курейских обывателей, в них также преобладают темы рыбной ловли и охоты (см. док. 44). Один эпизод заслуживает внимания. Мерзляков рассказал, как однажды весной, во время разлива Енисея, поехал в лодке охотиться, надеялся подстрелить лебедя, но по ошибке ранил прятавшегося в кустах от половодья зайца и привез его с собой в Курейку. Тем временем там встревожились из-за его долгого отсутствия: «Мое семейство и курейские жители, в том числе и Иосиф Виссарионович, меня разыскивали». Зайца все вместе рассматривали, «был и Иосиф Виссарионович и меня просил, чтобы я этого зайца отпустил не на волю, а оставил бы его в помещении, узнать, сколько принесет щенков, так как это была матка и в положении. Живет моя зайчиха в помещении, ест хлеб, молоко. Иосиф навещал каждый день, перевязывал раненую ногу. Через две недели пропала зайчиха, так и не разрешилась». Эта история занятна переменой ролей, когда поднадзорный разыскивал стражника, но еще более тем, что составляет выразительную пару знаменитому рассказу Крупской о том, как Ленин в Шушенском настрелял зайцев, спасавшихся на пятачке от разлива, и был этим весьма доволен.
Случалось, что много лет спустя туруханский опыт Сталина приносил неожиданные плоды. Так, занимавший в годы войны пост наркома рыбной промышленности СССР А. А. Ишков вспоминал, как рекомендовал работающим на Севере для предупреждения цинги есть не соленую, а мороженую рыбу, и Сталин одобрил эту инициативу, заявив, что в ссылке все время питался строганиной и это вкусный и полезный продукт[766]. А первый секретарь ЦК Компартии Грузии К. Н. Чарквиани вспоминал, что в 1939 г. на столе у Сталина в Кремле было удивившее грузинских партийцев блюдо – крупный замороженный сырым лосось, с которого Сталин «острым ножом ловко срезал тоненькие стружки», рассказывая, что привык к этой пище в туруханской ссылке[767].
Вроде бы странно, что жизнь в Курейке могла нравиться и оставить не самые плохие воспоминания. На самом деле это вполне объяснимо, если задуматься о повседневности профессионального революционера. Он годами должен был хитрить, скрываться, думать о конспирации, оглядываться, нет ли слежки, подозревать всех вокруг. В бытовом отношении жизнь нелегала Джугашвили была очень непритязательна, он вечно скитался, скверно питался, менял квартиры, временами не ночевал две ночи кряду на одном месте. По сравнению с этим Курейка действительно была тихой гаванью. Не нужно было прятаться и опасаться ареста, вычислять агентов охранки, заодно отпала необходимость в бесконечных дискуссиях, агитационных разговорах. Можно было каждую ночь спать на одном и том же месте, в собственной постели. Благодаря тому, что связи с партией почти прервались, даже статьи сочинять стало не очень нужно[768].
А связи действительно были серьезно нарушены переводом в Курейку и исчезновением Малиновского. В конце апреля 1914 г. новый шеф корпуса жандармов В. Ф. Джунковский возмутился, узнав, что член Государственной думы является тайным агентом полиции. От Малиновского потребовали сложить с себя депутатские полномочия, что он и сделал, внешне неожиданно для всех и без сколько-нибудь внятных объяснений, и затем бежал за границу. В партии против него накопилось уже довольно много подозрений, доказательства его провокаторской деятельности собирал признанный разоблачитель провокаторов В. Л. Бурцев, но Ленин упорно отказывался верить в предательство Малиновского. Его просто исключили из партии «за дезертирство», окончательно разоблачен как агент он был только после революции[769]. Г. И. Петровский и прочие большевистские депутаты в ноябре 1914 г. были арестованы, и в следующем году они со Сталиным получили возможность лично встретиться в Монастырском (см. док. 56, 57, 58, 60).
Переписку с Лениным и заграничным ЦК затруднила начавшаяся война. В какой-то период, похоже, связь совсем прервалась. Сохранилось письмо (короткая открытка) Сталина Зиновьеву от 20 мая 1914 г. (см. док. 38). 23 июня 1914 г. Енисейское ГЖУ сообщило в Департамент полиции, что одним из получателей издававшейся за границей газеты «Знамя труда» является Иосиф Джугашвили (см. док. 48). В 1915 г. нечастые контакты с Лениным поддерживались через Сурена Спандаряна, существует пара их со Сталиным совместных писем, написанных во время наездов Сталина в Монастырское (см. док. 53, 61). Были еще контакты через Сергея Аллилуева, с которым Сталин поддерживал переписку (см. док. 49, 50).
В конце июля 1915 г. Ленин в записке к Зиновьеву спрашивал: «Не помните ли фамилии Кобы?», в августе написал В.А. Карпинскому, что «Коба прислал привет и сообщение, что здоров», в ноябре снова просил, теперь уже Карпинского, узнать фамилию Кобы («Иосиф Дж……?? мы забыли»), прибавляя, что это «Очень важно!!»[770]. Недоброжелатели Сталина усматривали в этом доказательство того, что Ленин Сталина почти не знал, Сталин не играл заметной роли в партии и все его заслуги вымышлены задним числом. Очевидно, однако, что Ленин прекрасно знал Кобу, Ивановича, Васильева и Ваську, а к фамилии Джугашвили просто никогда не обращался. Теперь же она понадобилась, чтобы послать ему в ссылку письмо. 10 ноября 1915 г. в общем со Спандаряном письме Сталин отвечал на предложение Ленина написать еще одну статью о национальном вопросе (см. док. 61). В феврале 1916 г. он излагал в письме к Каменеву план статьи, которая «скоро будет готова», сообщал, что пишет и вторую статью о национальном вопросе, и предлагал составить из них сборник (см. док. 63). Однако текстов этих, как и написанной годом ранее в Костино статьи, нет.
Впрочем, в том же письме от 10 ноября 1915 г. Сталин жаловался, что писать невозможно: «Да и чем тут заняться при полном отсутствии или почти полном отсутствии серьезных книг? Что касается нац. вопроса, не только «научных трудов» по этому вопросу не имею (не считая Бауэра и пр.), но даже выходящих в Москве паршивых «национальных проблем» не могу выписать за недостатком денег. Вопросов и тем много в голове, а материалу – ни зги. Руки чешутся, а делать нечего» (см. док. 61). На этом фоне совершенной неправдой выглядит рассказ В. Швейцер о том, как она со Спандаряном однажды зимой ездила в гости к Сталину в Курейку. В жилище Сталина, по ее словам, «в самой обстановке комнаты чувствовалось, как напряженно работали мысли Сталина, нисколько в то время не отрываясь от реальных условий окружающей жизни. Стол был завален книгами и большими пачками газет, а в углу на веревке висели разные снасти, рыболовные и охотничьи, собственного изделия»[771]. Доверия здесь заслуживает только сообщение о рыболовных снастях. Книг и газет, как признавался сам Иосиф Джугашвили, у него было очень мало. Равным образом очень осторожно следует относиться и к рассказам жителей Курейки о том, что Сталин «читал много, а все больше писал. Накопит целую стопку листов писанных, спрячет»[772].
Немногочисленные письма Сталина туруханского периода содержат повторяющиеся просьбы прислать книги, журналы, а также что-нибудь для чтения на английском и французском языках, которые он, как и в предыдущих ссылках, пытался изучать (см. док. 26, 38, 55). Неясно, получал ли он что-то из просимого, но откликов на запрошенные книги в его письмах нет, а повторение просьб косвенно указывает, что он их не получал.
В феврале 1915 г. среди агентурных сообщений, полученных в Пермском ГЖУ, появились сведения, будто в Иркутске ссыльные издают два журнала («Сибирский журнал» и «Сибирское обозрение») «антимилитаристического направления; в них подчеркивается классовый характер войны, обсуждается позиция германских, французских и английских социалистов и выдвигается очередной лозунг – требование заключения мира и создания соединенных штатов Европы». Среди авторов были названы Ф. Дан, бывший редактор «Правды» и член ЦК К. Сталин, а также предположительно Квирилелли – «правдист кавказец Павел Сакварелидзе»[773]. Нет сведений о связи Джугашвили с иркутскими ссыльными, и невозможно утверждать, что он хотя бы знал о существовании их журналов, возможно, его именем (как и именем трудно совместимого с ним Ф.Дана) воспользовались для доказательства солидности предприятия. Да и новости о войне и об откликах на нее Сталин если и имел, то скудные и с большим запозданием. Свердлов в письме от 2 октября 1914 г. рассказывал жене, что в Монастырском «проявляют некоторый интерес к войне», но исключительно в связи с падением цен на пушнину[774]. В Курейке, наверное, новостей было и того меньше.
Отделенный двумя сотнями верст от колонии ссыльных в Монастырском, Иосиф Джугашвили редко принимал участие в их общих мероприятиях, собраниях и дискуссиях. Возможно, отчуждение и прохладность были взаимными. Известно, что он участвовал во встрече с прибывшими в Туруханский край летом 1915 г. ссыльными, бывшими депутатами IV Государственной думы: столь хорошо знакомыми Сталину Бадаевым, Петровским, Мурановым, Самойловым, Шаговым (см. док. 56, 57, 58, 60), виделся с оказавшимся там же в ссылке В. Л. Бурцевым[775](которого, вполне вероятно, захотел расспросить о деле Малиновского, чьим разоблачением Бурцев занимался), а также подписал коллективное приветственное письмо в возобновившийся журнал «Вопросы страхования» (см. док. 65, 66). Он держался несколько поодаль от прочих ссыльных и, кажется, вполне втянулся в простую жизнь в Курейке с охотой, рыбалкой, плаванием на лодке и забвением культурных и интеллектуальных интересов. Примечательно, например, что подписи Джугашвили нет на коллективном ходатайстве туруханских ссыльных, в том числе Свердлова и Голощекина, об увеличении размеров казенного пособия (15 рублей в месяц) в связи с выросшими с начала войны ценами