Неудивительно, что пытавшемуся возродить партийное подполье в Баку Кобе эмигрантские раздоры по умозрительным поводам казались противоречащими нуждам оставшихся в России «практиков». Необычно скорее то, что из его бакинской публицистики, как и из донесений секретных сотрудников полиции, впервые за все годы совершенно исчезла тема борьбы с меньшевиками. Мало того, Джугашвили в написанных в декабре 1909 г. «Письмах с Кавказа» снисходительно говорил о планах объединения с меньшевиками, поясняя, что дело не движется по той причине, что «организация меньшевиков фактически отсутствует, ликвидирована. Говоря просто, не с кем объединяться»[180]. Бакинские большевики были настроены настолько благодушно, что в начале сентября весь комитет присутствовал на разрешенном, легальном выступлении Мартова, устроенном обществом «Наука». Публики было около 200 человек, Мартов произнес полуторачасовую речь, призывал к организации забастовки, общей с моряками[181], «говорил он очень хорошо и был горячо приветствован собранием», как доносил полицейский агент (см. док. 19). Никаких дискуссий со стороны большевиков не возникло.
Если судить по донесениям агентов, главным на тот момент для членов Бакинского комитета было поддержание типографии. В начале сентября для нее пришлось искать новое помещение. Занимался типографией, как обычно, самый узкий круг: Коба, Бочка-Мдивани, заведовал ею Вано Стуруа (см. док. 11). После выхода седьмого номера «Бакинского пролетария» дело снова застопорилось из-за хронической нехватки денег. С массовым уходом рабочих из организации иссякли, разумеется, поступления денежных взносов, равно как и пожертвования сочувствующих.
Пожертвования и членские взносы были, так сказать, легальной частью доходов нелегальной организации. Раньше, до Лондонского съезда, для пополнения казны партийцы прибегали к экспроприациям и иным полубандитским акциям, суть некоторых до конца не ясна, как, например, требования денежных пожертвований, разосланные в 1905 г. бакинским промышленникам, хотя очевидно, что это была какая-то форма шантажа (см. гл. 9). Теперь, в сентябре 1909 г., агент Эстонец доносил, будто бы при Бакинском комитете РСДРП существует некая «финансовая комиссия», состоящая не из членов комитета, а из персон вполне легальных и респектабельных: фабричный инспектор, конторщик Каспийского нефтепромышленного товарищества и заведующий нефтяным промыслом Тер-Акопова. Заняты они исключительно сбором денег, причем берут их у управляющих нефтяными промыслами. Среди последних фигурировал Давид Львович Ландау, главный инженер нефтепромыслов Ротшильда и отец будущего великого физика Л. Д. Ландау (см. док. 18). Неизвестно, насколько точны сведения агента и какого рода договоренности связывали большевиков с управляющими нефтепромыслами. Быть может, это была плата за спокойствие, или же Бакинский комитет брал на себя нечто вроде функций охраны промыслов, или дело в том, что обеим сторонам было выгодно манипулировать забастовками, приводившими к росту цен на нефть, – документы об этом умалчивают. Ясно только, что если деньги от нефтепромышленников поступали, то они не попадали в финансовые отчеты Бакинского комитета, которые время от времени печатались в нелегальной типографии для отчетности перед рабочими-партийцами, желавшими знать, на что идут их взносы.
Из добытого охранным отделением с помощью агентуры финансового отчета Бакинского комитета за август-сентябрь 1909 г. видно, что поступления из районов были невелики, самый крупный и традиционно активный Балаханский район принес 215 рублей 75 копеек, это больше половины от всех поступлений, составивших 386 рублей 86 копеек, из них 19 рублей были собраны специально для арестованного в июле Спандаряна (и аккуратно переданы по назначению), 56 рублей 51 копейка взяты взаймы. Основные расходы были связаны с типографией: на саму «технику» во время печатания седьмого номера «Бакинского пролетария» (51 руб. 60 коп.), наем квартиры, где находилась типография (107 руб.), кое-какая обстановка (15 руб. 6 коп.), перевозка «техники» на новое место в начале сентября (67 руб. 94 коп.). Возможно, к типографии же относились выплата сторожу (5 руб. 70 коп.) и некий «конспиративный расход» в 10 рублей. Из прочих трат самой крупной была заработная плата «профессионалу» – 80 рублей (см. док. 17). Единственным профессионалом тогда был Коба, по донесению агента Эстонца, он получал от партии содержание в 40 рублей в месяц (см. док.18); указанная в отчете сумма за два месяца подтверждает сведения агента. Таким образом, в этот период Джугашвили жил за счет партии. При этом жил, по тому же сообщению агента, очень конспиративно, не имел постоянной квартиры. Это, впрочем, не мешало жандармам держать его под постоянным наблюдением.
Если Джугашвили действительно все время менял места ночевок, то обычной семейной жизни со Стефанией Петровской быть не могло, Коба мог только посещать ее время от времени, хотя агенты называли Петровскую женой Кобы (см. док. 37), а Джугашвили по паспорту на имя Тотомянца был прописан в том же доме в старой крепости, где и Петровская (см. док. 49). Между тем их отношения развивались, это видно из того, что написанные в конце декабря «Письма с Кавказа» подписаны новым псевдонимом: «К. Стефин» (письмо первое), или «К. Ст.» (письмо второе)[182]. Подобно тому как год назад он подписывался «К. Като» в память о покойной супруге, теперь псевдоним снова был выбран по имени любимой женщины. Инициал «К.», очевидно, означал «Коба».
В октябре 1909 г. тифлисские жандармы со ссылкой на информацию, полученную из Баку, назвали Кобу-Тотомянца главой бакинской организации РСДРП (см. док. 13). Это соответствовало действительности. Бакинский комитет, по сведениям агента Эстонца, состоял из восьми человек: Иван Резников, Сурен Спандарян (Тимофей), Прокопий (Алеша) Джапаридзе, Коба, Бочка (Мдивани), Степан Шаумян и двое рабочих, взятых в комитет для проформы (см. док. 18). Сообщения агентов не всегда были точны: так, тот же Эстонец доносил, будто газета «Бакинский пролетарий» выходит дважды в месяц тиражом 3 тысячи экземпляров, что было сильным преувеличением (см. док. 18), ведь удалось с трудом напечатать два номера; по более реалистичным оценкам Ерикова-Фикуса, тираж шестого номера составил 600 экземпляров (см. док. 11). Но что касается состава Бакинского комитета, то приведенный Эстонцем список правдоподобен, поскольку других влиятельных большевиков тогда в Баку не было. Резников и Спандарян сидели в тюрьме, Джапаридзе еще в конце июля отправился в длительную поездку (см. док. 11), в октябре Эстонец сообщал, что тот «скрывается» (см. док. 18), в середине месяца Алеша тайно приехал в Баку, «ночует у своей жены; днем его нигде нельзя видеть, его очень скрывают» (см. док. 26). Джапаридзе в течение трех месяцев работал в Грузии, в Тифлисе и Кутаисе, а по возвращении в Баку в октябре был арестован, причем по собственной оплошности: он забыл в поезде чемодан с нелегальной литературой, где находились и его документы[183]. В 1910 г. Джапаридзе был выслан в Ростов с запрещением на пять лет жительства в Закавказье, Спандарян также был выслан, но только из Бакинской губернии, поэтому перебрался в Тифлис. Таким образом, оба этих видных большевика из бакинской организации выбыли. Что касается Шаумяна, то в начале ноября 1909 г. Иосиф Джугашвили в письме к Михаилу Цхакая жаловался, что Степан три месяца как «бросил работу», да и многие партийцы отошли от революционной деятельности – «поумнели», по ироничному выражению Кобы (см. док. 29). Секретный агент Михаил доносил 8 сентября: «Арестом „Тимофея“ очень напуганы, поговаривают уже, что делать в случае провала „техники“ (типографии). Шаумян, опасаясь ареста, бежал» (см. док. 19). 23 ноября Фикус известил, что из Баку уехал и Бочка-Мдивани[184] (см. док. 33). Таким образом, Коба лишился основных товарищей-соперников за руководящую роль в комитете. Он остался в Баку.
Возможно, именно по причине изменения иерархии партийцев и передела сфер влияния в организации несколько месяцев спустя произошел конфликт с Кузьмой-Сельдяковым. К концу ноября, по сведениям Фикуса-Ерикова, они двое остались «главными деятелями», поделив между собой районы: Коба взял себе Железнодорожный, Черногородский, Городской районы и контакты с моряками, Кузьма – крупнейшие нефтепромысловые районы Балаханы, Биби-Эйбат, а также Белый город (см. док. 33). В марте между ними случилась ссора. У Сельдякова находились деньги – 150 рублей, присланных Центральным комитетом РСДРП на постановку типографии, которой плотно занимался Джугашвили. Но Кузьма «за что-то обиделся на некоторых членов комитета и заявил, что оставляет организацию», причем отказался отдать деньги Кобе, «очевидно, выражая „Кобе“ недоверие». Таким образом описывал ссору Фикус-Ериков (см. док. 38), тогда как агент Дубровин прямо указал, что между Кузьмой и Кобой «на личной почве явилось обвинение друг друга в провокаторстве» (см. док. 39). Этот эпизод привлек пристальное внимание исследователе[185], особенно в связи с тем, что Кузьму ошибочно сочли Степаном Шаумяном. О том, что в окружении Шаумяна бытовало мнение о сотрудничестве Джугашвили с охранкой, позднее многократно рассказывала принадлежавшая к этому кругу Ольга Шатуновская[186]. Но Кузьмой был Сельдяков, относительно которого посетивший Баку в начале 1910 г. в качестве члена ЦК Виктор Ногин (видимо, как раз он привез и отдал Сельдякову те злополучные 150 рублей) вспоминал, что тот «был в довольно тяжелом положении, ибо своей обычной горячностью создал вокруг себя атмосферу, которая мешала ему работать» (см. док. 40). Свои воспоминания Ногин написал в то время, когда в партии уже циркулировали слухи о былом провокаторстве Сталина, поэтому, наверное, Ногин сформулировал так осторожно, но из его слов понятно, что виновным в пустом конфликте он считал несдержанного Сельдякова. То, что конфликт был пустым, доказывается, по мнению З. И. Перегудовой, отсутствием всяких упоминаний о партийном разбирательстве, неизбежном, если бы Кузьма смог как-то аргументировать свои обвинения