[197]. В сущности, это было требование внутрипартийного переворота, отстранения от руководства эмигрантской верхушки и радикальной смены тактики с обязательным использованием легальных средств, так как центральный орган, по мысли Джугашвили, непременно должен был быть легальным и поддерживать постоянный контакт с читательской аудиторией. Примерно в то же время в цитированном выше письме в Женеву на имя М. Торчелидзе, подписанном тем же псевдонимом «К. Стефин», что и «Письма с Кавказа», Джугашвили говорил о промахах Ильича как руководителя, но счел нужным похвалить его книгу о материализме.
Конференция, вернее, пленум ЦК РСДРП состоялся 2-23 января (15 января – 5 февраля) 1910 г. в Париже. Договаривались об объединении и преодолении фракционного раскола и, как казалось, достигли соглашения. Большевики согласились распустить свой фракционный центр и закрыть «Пролетарий», меньшевики должны были со своей стороны закрыть «Социал-демократ», реорганизовывалось Русское бюро ЦК, в него должны были войти семь человек: по двое большевиков и меньшевиков и представители национальных партий (польской, латышской и Бунда). Среди избранных в это бюро был В. П. Ногин (Макар). Реорганизовывалось и Заграничное бюро ЦК, и редакция будущего центрального органа. Однако и на этот раз это была лишь кратковременная видимость единства. Надо заметить, что большевики свою часть обязательств выполнили, закрыв «Пролетарий», меньшевики же в итоге прекращать выпуск «Социал-демократа» не стали, а их лидеры подавали пример отказа работать вместе с большевиками. После пленума Ф.Дан, Ю. Мартов, П. Аксельрод и А. Мартынов опубликовали обращение к товарищам по партии с жесткой критикой политики большевистской верхушки, то есть, в сущности, Ленина. Большевистский центр, утверждали они, «совершенно отрезанный от России стал, по существу, тайным кружком бывших большевиков и окончательно перестал считаться с мнениями и настроениями русских организаций. Их попытки повлиять на его решения встречали то простую канцелярскую отписку, то прямую насмешку. Поскольку же ему надо было воздействовать на общественное мнение партии, он старался делать это путем денежной зависимости, в которую он ставил как отдельных членов партии, так и целые организации». Сложно не заметить сходства этого критического выпада с тем, что писал Коба.
Намеченные в Русское бюро меньшевистские кандидаты войти в него отказались, и оставшийся практически в одиночестве Макар-Ногин безуспешно пытался уговорить столичных меньшевиков кооптировать кого-то на их место[198].
В январе 1910 г. бакинские социал-демократы и эсеры «окончательно решили объявить организованную всеобщую экономическую забастовку рабочих» и даже выпустили соответствующую прокламацию, но денег на поддержание бастующих не было, а настроений самих рабочих радикалы толком не знали. Бакинские жандармы, учитывавшие прошлый горький опыт, обратили внимание градоначальника на то, что нефтепромышленники действительно нарушают достигнутые прежде с рабочими соглашения, создавая почву для недовольства. В целом рабочие бастовать не хотели, городские власти немного научились предотвращать обострения социальных противоречий, но революционерам нужно же было напоминать рабочей аудитории о своем существовании.
С типографией также не ладилось, единственное, что напечатали в начале года, – это написанную И. Джугашвили прокламацию об Августе Бебеле к его 70-летию (см. док. 38). Ничего, кроме красочно изложенной биографии Бебеля, прокламация не содержала[199]. Само по себе обращение к ретроспективным темам в прокламациях симптоматично и говорит об исчерпании актуальной повестки.
Еще осенью 1909 г. в Баку вернулся бежавший из сибирской ссылки Г. К. Орджоникидзе, но, по-видимому, задержался в городе недолго (правдоподобным кажется, что он вынужден был уехать из Баку, опасаясь провала) и вскоре отправился во главе отряда боевиков в Персию[200]. По сведениям его вдовы, опиравшейся на семейный архив, его отряд состоял из 40 грузин и сотни азербайджанцев[201]. Можно предположить, что последние были связаны с организацией «Гуммет», деятельность которой прежде курировал И. Джугашвили, он вполне мог сохранять эти контакты и позднее, но подробности и содержание этой работы не освещены документальными источниками.
Между тем в бюро по подготовке предполагаемой бакинской забастовки вошли кроме Кобы и Кузьмы Бочка-Мдивани и Шаумян, отсюда следует, что оба они вернулись в Баку и к партийной работе (см. док. 36). Это, однако, противоречит донесению начальника Бакинского охранного отделения в Департамент полиции, который в мае 1910 г. на запрос о Мдивани ответил, что тот «в конце минувшего года из Баку выбыл в Кутаис и до сего времени не возвратился»[202]. Снова в деле был освобожденный после четырехмесячного заключения Спандарян. В середине марта в Баку приехал представитель ЦК В. П. Ногин (Макар) с основной целью – добиться объединения с меньшевиками. 16 марта с его участием состоялось то самое совещание Бакинского комитета, на котором случился конфликт между Кобой и Сельдяковым (см. док. 39). Помимо этого, в очередной раз обсуждали вопрос о типографии, постановили объединиться с меньшевиками и поддержали ленинскую инициативу организации партийной школы для рабочих (реализованную год спустя в Лонжюмо) в противовес школе на Капри, устроенной во второй половине минувшего 1909 г. оппонентами, отзовистами и сторонниками Богданова (А. А. Богданов, Г. А. Алексинский, А. В. Луначарский).
Приезд Ногина в Баку имел еще одну важную задачу. Ногин должен был организовать ту часть ЦК, которой предстояло работать в России. Как вспоминал М. И. Фрумкин, когда выяснилось, что намеченные кандидаты от меньшевиков отказываются работать с большевиками, Ногин и Фрумкин, посовещавшись в Москве в конце февраля 1910 г., наметили список пятерки – русской части ЦК. Помимо самого Ногина речь шла об Иннокентии Дубровинском (который находился за границей, но должен был в Россию), Р. В. Малиновском, Сталине и В. П. Милютине. «Сталин был нам обоим известен как один из лучших и более активных бакинских работников. В. П. Ногин поехал в Баку договариваться с ним», – писал Фрумкин[203]. В краткой биографии В. П. Ногина, написанной вскоре после его смерти, сообщается о совещании с Фрумкиным и их решении «предложить ЦК утвердить следующий список пятерки – русской части ЦК», далее приведены имена тех же лиц, что и в воспоминаниях Фрумкина. «Тов. Сталин в то время был в Баку, и В.П. поехал к нему, чтобы договориться с ним о его кандидатуре. В Баку он сделал несколько докладов о парижском пленуме ЦК и весною (апрель 1910 г.) снова вернулся в Москву»[204]. Автор непринужденно обошел молчанием вопрос о том, было ли сделано предложение Кобе войти в русскую часть ЦК и чем дело закончилось. Следов того, что Ногин сделал Кобе это предложение, не существует. Автор вышедшей в оттепельные годы популярной биографии Ногина утверждал, что будто бы, когда Ногин в начале марта прибыл в Баку, оказалось, что Коба буквально накануне был арестован[205]. Это очевидная подтасовка дат, которые известны из донесений полицейских агентов. Ни слова о предложении Кобе войти в ЦК нет и в статье самого Ногина о бакинской поездке[206]. Вероятно, осмотревшись на месте, он отказался от этого намерения, и можно согласиться с А. В. Островским, предположившим, что свою роль мог сыграть происшедший на глазах Ногина конфликт Кобы с Сельдяковым[207]. Сельдякова Ногин знал по предшествовавшей работе в Москве, и тот мог воспользоваться знакомством, чтобы бросить тень на Джугашвили. Может быть даже, Сельдяков затеял ссору на заседании комитета именно потому, что Ногин поделился с ним планами относительно продвижения Кобы в русскую часть ЦК.
Неделю спустя, 23 марта 1910 г., Коба был арестован. С самого появления в Баку его держали под наблюдением, но до поры до времени жандармам казалось более выгодным оставлять его на свободе: таким образом, имея агентуру и филеров, они знали обо всем происходившем в большевистском комитете (например, из отчетов о наружном наблюдении видно, что житель Елисаветполя Мелик Галустович Меликянц, 42 лет, партийная кличка Дедушка, кличка наблюдения Старик, попал в поле зрения филеров 22 января 1910 г. «от Молочного», то есть за ним следили из-за замеченных контактов с Кобой[208]). После ареста одного из видных большевиков его место занимал кто-то другой, и всю тонкую паутину наблюдения приходилось налаживать заново, рискуя к тому же, что амбициозный новичок успеет тем временем совершить что-нибудь совсем нежелательное. Поэтому долгие месяцы Кобу предпочитали держать под наблюдением; в случае надобности его могли схватить в любой момент. Ровно той же логикой Бакинское охранное отделение руководствовалось в отношении Степана Шаумяна, который был арестован 15 апреля 1909 г. и уже 15 мая освобожден за недостаточностью улик, но за ним постоянно следили и считали, что «арест его в настоящее время был бы вреден для розыска, т. к. с потерей его из глаз отделения исчезнет центр, в котором, как лучи в собирательном фокусе, сходились и сходятся важнейшие деятели организации»[209].
Теперь же, в марте 1910 г., обосновывая решение об аресте Кобы, начальник Бакинского охранного отделения ротмистр Мартынов докладывал в Департамент полиции, что «к необходимости задержания „Молочного“ побуждала совершенная невозможность дальнейшего за ним наблюдения, так как все филеры стали ему известны и даже назначаемые вновь, приезжие из Тифлиса, немедленно проваливались, причем „Молочный“, успевая каждый раз обмануть наблюдение, указывал на него и встречавшимся с ним товарищам, чем, конечно, уже явно вредил делу» (см. док. 42). По замечанию З.И.Перегудовой, такое поведение Молочного должно бы полностью исключить предположение о его связях с охранкой[210].
Вместе с ним была арестована Стефания Петровская. При обыске в ее квартире нашли рукописи и довольно значительное количество нелегальных брошюр (см. док. 42, 47). Коба, как и при предыдущем аресте, на первом же допросе назвался своим настоящим именем. Чины Бакинского охранного отделения наконец могли уяснить то, что их собратья в Тифлисе знали давно, а именно что Коба – не мнимый Тотомянц, а Иосиф Джугашвили, давно уже разыскиваемый за побег из ссылки (см. док. 42). Дело категории «переписка» на них с Петровской завели одно, общее (см. док. 43). 26 марта обоих допросил помощник начальника Бакинского ГЖУ поручик Отдельного корпуса жандармов Подольский.