[346]. По их свидетельству, «выборы производились закрытой баллотировкой, при чем участники заседаний конференции, за исключением „Ленина" и „Серго", знали лишь псевдоним выставившего свою кандидатуру лица и не получали сведений как о результатах подсчета поданных голосов, так равно и о том, кто именно из баллотировавшихся прошел в члены ЦК РСДРП. При последовавшей вслед за сим перебаллотировке между „Валентином" и „Филиппом" в видах сохранения принципа строжайшей конспирации, их псевдонимы сообщались на ухо „Лениным" каждому из делегатов в отдельности в момент повторной подачи голосов. Получившие большинство голосов оповещены были о своем избрании „Лениным" и „Серго" также конфиденциально, каждый в отдельности. Избранными оказались: 1) „Ленин", 2) „Григорий Зиновьев", 3) „Серго", 4) „Тимофей", 5) „Виктор", 6) „Константин“[347] и 7) „Филипп"» [348].
При такой процедуре правдивость результата была исключительно на совести Ленина. Вообще агенты отмечали, что характерной особенностью мероприятия было «то обстоятельство, что во все дни заседаний конференции чувствовалась явная предопределенность выносимых резолюций, неуклонное и планомерное осуществление замыслов, предварительно продуманных закулисным порядком и здесь, на конференции, лишь оформлявшихся официальными решениями слепо преданных своему лидеру делегатов-большевиков»[349]. Насколько лидер был с ними правдив и честен, знал только он сам. Но в целом репутация у большевистской фракции среди прочих группировок внутри РСДРП была неважная. «О ленинцах ходят слухи, что они повсюду подтасовывают выборы, т. е. собирают пару-другую своих единомышленников и при их содействии производят на местах выборы, как бы от имени всей организации», – доносил в Департамент полиции начальник Севастопольского охранного отделения как раз в дни работы конференции в Праге[350].
Несомненно, новый ЦК вполне соответствовал ленинским планам. Из описания голосования видно также, что Орджоникидзе оказался правой рукой Ленина, самым близким и посвященным в главнейшие секреты конференции. Иосиф Джугашвили (которого большинство участников, кроме Спандаряна и Орджоникидзе, знали как Кобу или Ивановича) попал в ЦК, но лишь «во второй очереди», путем кооптации. Младшие товарищи по закавказскому подполью, позже него пришедшие в революционное движение Спандарян и Орджоникидзе теперь его обошли, оказались ближе к партийному руководству.
Было выбрано Русское бюро ЦК, в него вошли Серго и Коба, плюс Ф. Голощекин в роли разъездного агента. Всем им назначалось жалованье в 50 рублей в месяц[351]. Таким образом, получается, что к Ленину решительно приблизилась эта троица кавказцев, между собой давних товарищей. Можно считать, что такая комбинация служила как бы неявным ответом на критику и предложения партийной реформы, высказанную Кобой еще в Баку: он настаивал, чтобы члены ЦК работали в пределах Российской империи – теперь ему была предоставлена такая возможность, сам же Ленин продолжал держаться на безопасном расстоянии. Более того, в резолюции конференции «О характере и организационных формах партийной работы» была проведена еще одна мысль, также высказывавшаяся Кобой в бакинских статьях, а именно что имеет смысл, применяясь к местным условиям, строить партийные организации не только по чисто территориальному принципу, но и дополнять их «группами, формируемыми по производствам и специальности того или иного труда»[352].
Когда Джугашвили узнал, что стал членом ЦК? Конечно, не из письма, вопрос был слишком серьезным и конспиративным. Для оповещения к нему в Вологду приехал Серго Орджоникидзе. То, что для визита к Кобе был выбран именно он, определялось не только их личными отношениями, но и распределением обязанностей, принятым на конференции. После ее окончания нескольким участникам – Разъездной комиссии – предстояло объехать местные организации в России и сделать доклады. Спандарян должен был отправиться к латышам и на Кавказ, Орджоникидзе и делегат Степан – в Петербург, Голощекин – в Москву, Центральный промышленный район и на Урал, Шварцман – в Киев, Екатеринослав[353]. Орджоникидзе из Петербурга проще других было попасть в Вологду. 10 февраля 1912 г. он писал в заграничный центр из Петербурга, 24 февраля – из Киева, и в этом письме уже отчитывался о состоявшемся свидании с Ивановичем[354]. Филеры в Вологде 18 февраля заметили, что Джугашвили-Кавказец прогуливался по городу с неизвестным мужчиной, который более в их поле зрения не попадал. Приметами он обладал следующими: «Роста среднего, около 28 л., интеллигент, бороду бреет, небольшие усы, темный шатен, чистое продолговатое лицо, правильного телосложения. Одет в черное с барашковым воротником пальто, черные на выпуск брюки и на голове черный котелок» (см. док. 122). Любопытно сравнить с описанием внешности Серго, данным агентами Московского охранного отделения, описавшими делегатов Пражской конференции: «„Серго“ – эсдек-большевик, около 24–26 лет от роду, выше среднего роста, среднего телосложения, овальное лицо с очень большим носом и розоватым свежим оттенком кожи, брюнет, небольшие усы, борода брита; интеллигент или полуинтеллигент без определенной профессии, грузин по национальности»[355]. Описания сходны, за вычетом той разницы, что наблюдавшие издали филеры не рассмотрели ни цвета лица, ни крупного носа Орджоникидзе.
Коба и Серго были замечены наружным наблюдением 18 февраля в полдень, они прошлись по улицам, зашли в кавказский винный магазин и провели там 50 минут, затем отправились в парикмахерскую, где филеры их упустили. Шесть дней спустя уже из Киева Серго извещал ленинский центр: «Дорогие друзья. Ездил к Ивановичу. Окончательно с ним столковались. Он остался доволен исходом дела. Извещение произвело великолепное впечатление. У него же видел Любича, он обещался помогать»[356]. В те же дни Ленин в конспиративном письме в Петербург сообщал о получении некого письма от Ивановича. Ленинское письмо датировано 9/22 февраля, так что письмо Джугашвили было написано до того, как он узнал о происходившем на конференции. «Получилось письмо от Ивановича, развивает свою точку зрения на положение дел, адрес обещает дать через месяц. Видно, что страшно оторван ото всего, точно с неба свалился. Если б не это, его письмо могло бы произвести гнетущее впечатление. Жаль, очень жаль, что он не попал на конференцию», – писал Ленин[357]. Очевидно, Коба высказал прежние свои мысли, несходные с ленинскими интересами, Ленин же, не желавший прислушиваться к критике, отнес ее на счет «оторванности» ссыльного от партийной жизни. Обещание дать адрес через месяц могло быть намеком на его перемену в течение этого времени, то есть на побег.
Видимо, приезд Серго Орджоникидзе и весть об избрании в ЦК, что значительно превышало прежние амбициозные планы Кобы, не шедшие дальше работы в одном из столичных комитетов, а также превращение в одного из разъездных агентов, к тому же с постоянным (и по его привычкам немалым) денежным содержанием, Кобу окрылили. Бежал он из Вологды десять дней спустя. На этот раз филеры его упустили (см. док. 124). Перед побегом он снова несколько раз сменил квартиру. Пристав участка, к которому относилась последняя из вологодских квартир Джугашвили, донес о его исчезновении сразу же (см. док. 125), но его коллеги, остальные участковые приставы, проявили беспечность и на запрос обеспокоенного полицмейстера безмятежно сообщили, что Джугашвили на месте, даже не проверив, так ли это (см. док. 127, 131–134). Переписка по этому случаю позволяет лучше понять, как в реальности действовал надзор.
Документы
Сольвычегодск, октябрь 1910 – июнь 1911 года
№ 1
Сольвычегодский уездный исправник:
Доношу вашему превосходительству, что находившийся в самовольной отлучке административно-ссыльный Иосиф Виссарионов Джугашвили 29 сего октября этапным порядком прибыл в город Сольвычегодск, где и водворен на жительство с учреждением за ним гласного надзора полиции.
Рапорт сольвычегодского уездного исправника вологодскому губернатору М. Н. Шрамченко, 30 октября 1910 г., № 651
РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 4. Д. 628. Л. 22–22 об.
№ 2
Иван Голубев:
В сентябре 1910 г. в Петербурге меня снова арестовали. За три месяца до этого я только что бежал сюда из Сольвычегодска, куда был сослан по делу Московской организации большевиков. […] В декабре 1910 года меня отправили этапом обратно в Сольвычегодск. В пути я сдружился с Геор. А. Коростелевым, который также направлялся в ссылку в Сольвычегодск по делу Оренбургской организации. В Сольвычегодске, по сложившемуся обычаю, наш этап встретили ссыльные и сразу отвели нас по своим квартирам. Нас с Коростелевым пригласил к себе большевик Жаворонков […] При первой же встрече, за скромным чаем, Жаворонков рассказал нам, что здесь в ссылке живет товарищ Иосиф Коба.
– Сходим сейчас к нему, – предложил он, – Коба весьма интересуется русскими делами. Он рад будет узнать последние новости.
Мы с радостью согласились. Товарища Кобу я еще знал по Баку в 19041905 г., хотя ни разу не видел его там. Тогда Коба-Сталин работал членом Союзного Комитета Закавказских большевистских организаций и пользовался большим авторитетом у местных работников. О товарище Сталине мне очень много и всегда с любовью рассказывал Вл. С. Бобровский […] Но лично я не встречался с Иосифом Виссарионовичем, так как он был строго законспирирован.
Понятно наше настроение, с каким мы шли к Кобе сейчас же с дороги. […] Я не ожидал встретить такого простого и общительного человека, веселого, умеющего удивительно легко и заразительно смеяться, каким оказался товарищ Сталин. Жил он в ссылке очень скромно, немножко даже аскетически. Зимой в тридцатиградусные морозы щеголял он в летнем пальто и касторовой шляпе, спасаясь от пронзительных северных ветров только с помощью башлыка.
Пошутив немного о наших злоключениях на этапном пути, мы перешли на разговор о положении партийной работы на местах и, в частности, в Петербурге и Москве. Товарищ Сталин сразу насторожился и стал еще более внимательным. Я и Коростелев старались подробно информировать его о положении на местах, жалуясь, что партийная работа стала теперь архи-трудной, что она идет с большими перерывами, ввиду частых провалов. Сошлись два-три наших работника, восстановили связи с другими, создали инициативную группу и, смотришь, опять провалились.