[463].
Уже после отъезда Кобы из Тифлиса местные социал-демократы заговорили об издании в Тифлисе и Кутаисе легальных газет, что могло быть следствием оживления, привнесенного новым членом ЦК. Впрочем, Тифлис и без того сохранял множество вольностей. В городской думе преобладало влияние социал-демократов, заключивших альянс с другими демократическими партиями, они вели городское хозяйство; полицейский контроль был гораздо мягче, чем в других частях империи, происходили публичные лекции, действовали Народный университет и Народное музыкальное общество. По свидетельству современника, атмосфера была намного свободнее, чем в целом по России (см. док. 7). В городской думе заседали, конечно, меньшевики. Как можно понять из донесения агента, большевики во главе с Буду Мдивани и Каллистратом Гогуа образовали отдельную группу (см. док. 5).
В Тифлисе Джугашвили успел встретиться со Спандаряном, по мнению биографа последнего[464]. Среди тех, с кем он встречался в Тифлисе, была находившаяся там с осени 1907 г. Е.Д. Стасова, пользовавшаяся партийной кличкой Зельма.[465] Не ясно, была ли она знакома с Кобой до 1912 г., во всяком случае, сама она об этом не упоминала. По ее воспоминаниям, в Тифлисе она сначала работала пропагандистом в различных кружках, а осенью 1910 г. «товарищи Спандарьян и Серго Орджоникидзе вовлекли меня в работу ЦК, сначала по подготовке Пражской конференции, а потом по части издательства и вообще техники ЦК»[466]. Стасова имела легальную работу в школе общества учительниц. По воспоминаниям одного из молодых учителей этой школы, будущего армянского композитора М.Агаяна (его сестра Люсик, тогда гимназистка, стала женой художника Мартироса Сарьяна), однажды в апреле 1912 г. Стасова попросила его принять на ночлег гостя и не интересоваться его именем. Только после революции Агаян узнал, что гостем, с которым они пели и обсуждали грузинские народные песни, был Сосо Джугашвили (см. док. 9)[467].
У Стасовой хранился архив ЦК, в начале лета 1912 г. захваченный полицией. Среди прочих бумаг там имелся отчет по расходованию партийных денег, из которого явствует, что Иванович несколько раз получил денежные суммы в 34 рубля, 10 рублей, вместе с Серго 135 рублей, «вещи Иван[овича] 5 руб.», отдельно Серго были выданы 4 рубля 80 копеек, 11 рублей и 500 рублей. Вперемешку с этими суммами указаны расходы на типографию, посылки и проч. (см. док. 6). Можно предположить, что здесь были перечислены как расходы на партийную работу и разъезды (особенно это должно касаться крупных сумм в 135 и 500 рублей), так и денежное содержание новых членов Русского бюро ЦК.
Из Тифлиса Джугашвили отправился в Баку (точная дата не известна) и пробыл там до конца марта. В Баку 18 марта на собрании был арестован Спандарян, делавший доклад о Пражской конференции. Его арест серьезно напугал местных революционеров. По донесению агента, С. Шаумян и Каспарянц из тюрьмы передали письмо «с указанием на необходимость оставления всякой партийной работы, так как, очевидно, существующая провокация должна погубить и жалкие остатки организации» (см. док. 8). Явившийся в город Коба, наоборот, призывавший к активизации работы, на этом фоне должен был смотреться смельчаком или авантюристом. Жандармы, основываясь на сообщениях агентуры (а именно Фикуса-Ерикова), заключили, что Коба избран членом ЦК РСДРП вместо арестованного Спандаряна, что было не совсем точно (см. док. 8, 13).
В то время в Баку в провокаторстве особенно подозревали Мгеладзе и Долокянца, по поводу них было затеяно партийное разбирательство. Начальник Бакинского охранного отделения подполковник Мартынов писал в Департамент полиции, что «лишившись опытных руководителей, остальные ее члены (бакинской организации. – О.Э.) как по собственным соображениям, так отчасти и по советам сидевших в тюрьме своих руководителей деятельно принялись за розыски предателей, причем подозрения возникали почти ежедневно и вскоре снимались. Более упорным оказалось подозрение в отношении Илико Мгеладзе, каковое обстоятельство вызвало с его стороны бурный протест с обращением за защитой в легальную прессу (газета „Каспий“) и в Центральный Комитет». Очевидно, приехавший в Баку Коба среди прочего должен был вникнуть и в эту проблему, к тому же, вероятно, Мгеладзе по старому знакомству как раз в его лице апеллировал к ЦК партии. Помимо этого, расследовали поступки Вано Стуруа, обвиненного в растрате партийных денег. Дело продолжалось после отъезда Кобы из Баку, 25 апреля Е.Д.Стасова в от имени ЦК рекомендовала бакинцам довести его до конца и одновременно сообщала, что ЦК оправдал В. Стуруа и разрешил принять его обратно в организацию[468]. Не ясно, кто именно в данном случае принял решение от лица ЦК, быть может, члены Русского бюро, то есть Джугашвили и Орджоникидзе. Письмо Стасовой от 25 апреля, написанное химическими чернилами, было перлюстрировано, и приведенные выше пояснения подполковника Мартынова содержатся в сопроводительной записке к нему, причем Мартынов счел нужным прибавить, что Вано Стуруа являлся «товарищем и сподвижником упоминаемого в донесении моем […] Иосифа Виссарионова Джугашвили („Коба“ и „Сосо“)»[469].
Сам Джугашвили 30 марта писал о том, что в Баку «организации нет никакой» и ему с трудом удалось собрать несколько рабочих. Примечательно, что он постарался создать альянс с местными меньшевиками, хотя и описал их реакцию весьма иронично, сообщив, что они боялись идти на собрание из опасения провокации и уклонялись от объединения партийных комитетов под предлогом, что «4 месяца ищут беков, чтобы кооптировать в свой центр, и до сих пор не могут отыскать. Конечно, очень странно, что за эти 4 месяца жандармам удалось раза два разыскать беков и засадить их в тюрьму, а мекам не удалось разыскать ни одного бека во всем Баку». Тем не менее он сообщил о состоявшемся решении создать общее с меньшевиками руководство местными организациями и комитеты по подготовке к думским выборам, а в перспективе провести конференцию, которая признает действующий ленинский ЦК (см. док. 11). Была принята и резолюция в поддержку решений Пражской конференции, отосланная для публикации в «Социал-демократ»[470]. Призывая меньшевиков к созданию общих партийных комитетов, Коба, с одной стороны, действовал в логике курса на слияние организаций, принятого в Баку еще до его ареста весной 1910 г., с другой – в соответствии с решениями Пражской конференции и призывами Ленина считать главным партийным врагом ликвидаторов и ради борьбы с ними объединить усилия тех членов обеих фракций, которые готовы продолжать нелегальную деятельность. Судя по этому письму, И. Джугашвили достаточно позитивно оценивал достигнутое. В то же время из перехваченного полицией в середине апреля и перлюстрированного письма некоего оставшегося неизвестным бакинского меньшевика видно, что по крайней мере часть его товарищей-меньшевиков осталась при своем: они отказывались признавать законность Пражской конференции (в которой их фракция не участвовала), «делегата признают подложным» (из письма, к тому же расшифрованного перлюстраторами с пропусками, не ясно, о каком делегате идет речь – участнике конференции или же теперь явившемся в Баку представителе ЦК, то есть Кобе). «Теперь такие резолюции принимаются на всех группках и в районах. Беки очень сконфужены и настроены примиренчески, но с ними приходится сталкиваться лишь очень редко. Они тоже отказываются называть конференцию общерусской и стоят за новую»[471]. Возможно, под «настроенным примиренчески беком» имелся в виду как раз Коба.
Письмо Джугашвили от 30 марта, полученное в Тифлисе, переписала Е. Д. Стасова-Зельма, включив его в свое письмо от 5 апреля, адресованное в Киев, членам Русского бюро ЦК Серго и «Петру». От себя она сообщала, что «Сосо жив и здрав и уехал на север 30-го» (см. док. 11). По сведениям полицейских агентов, он покинул Закавказье 1 апреля (см. док. 13, 14). По дороге в Ростове-на-Дону он встретился с Верой Швейцер, оставившей несколько беллетризованную зарисовку их конспиративного разговора в «ресторане первого класса» и не упустившей сообщить, будто Джугашвили прочел ее письмо к Спандаряну, полученное в Баку уже после его ареста, и советовал ей писать еще, поддержать узника морально (см. док. 12). Учитывая, что Швейцер стала гражданской женой Спандаряна, у которого на Кавказе имелась законная семья и дети, а также склонность Швейцер к мемуарным фантазиям, представляется, что эпизод со Сталиным, якобы похвалившим ее письмо Спандаряну, она вставила в написанный в 1940-е гг. текст, желая таким образом изобразить как бы одобрение Сталиным их романа.
В начале апреля Джугашвили появился в Москве, где встретился с Серго Орджоникидзе. Об этом незамедлительно узнало Московское охранное отделение, у которого имелись два агента среди самых доверенных членов РСДРП – Р. В. Малиновский и А. С. Романов (участник Пражской конференции). Каждый из них, конечно же, не догадывался о сотрудничестве другого с охранкой (это было строго соблюдавшимся правилом работы с агентурой). Оба принадлежали к числу тех, с кем могли встретиться члены Русского бюро ЦК. Именно поэтому, оберегая ценных агентов, московские жандармы ни Серго, ни Кобу не арестовали, а передали наблюдение в Петербург, предупредив телеграммой, что «ликвидация желательна но допустима исключительно лишь местным связям без указания источников Москву» (см. док. 18, 19).
Орджоникидзе в Москве имел свидание с Малиновским. Должен был с ним встретиться и Джугашвили, но по случайности встреча и знакомство не состоялись[472]. Позднее, отвечая в мае 1914 г. на вопросы партийного следствия о его провокаторской работе, Малиновский рассказал, что в феврале 1912 г. устроился работать на фабрику в селе Ростокино и жил там очень конспиративно. «Где я был тогда, никто не знал, жена жила в Москве, и такие товарищи, как Серго, Коба и Аля, могли меня найти только через нее. В Москве за 7 месяцев был один раз. С Кобой, хотя он был, не видались, перепутали время встречи, а домой я пойти не мог. С Алей виделся раз в селе Царицыно, станция Казанской железной дороги. С Серго виделся в трактире в Москве» – и прибавил, что «только Серго знал, где служу (Коба не знал)»