й фракции в алфавитном порядке, то личность, упомянутая под № 3 – есть член Государственной Думы Роман Вацлавов Малиновский, а № 6 – Григорий Иванов Петровский»[579].
Начальник Петербургского ГЖУ 5 февраля 1913 г., описывая в донесении в Департамент полиции положение в думской социал-демократической фракции, отметил, что она делится на две группы, одна из которых «находится в тесной связи с Центральным Комитетом РСДРП, от которого и получает соответствующие указания для фракционных работ. Указания эти получаются или непосредственно от членов Центрального Комитета, для чего члены с.-д. фракции выезжают заграницу для свидания с Лениным […], или же через представителя названного Комитета, периодически приезжающего на заседания фракции. Таковым представителем в минувшую сессию был „Коба“». Что касается второй группы, то она «связи с Центральным Комитетом не имеет и директивами его не руководствуется. Она признает общепартийную с.-д. работу, без разделения ее на группы». При этом думская фракция не была связана с Петроградским комитетом РСДРП, члены которого «бывают иногда на заседаниях фракции, но посещают эти заседания на правах знакомых кого-либо из членов»[580].
В декабре Коба-Васильев регулярно получал от Ленина рекомендации насчет того, что следует делать депутатам. А. Е. Бадаев в статье, появившейся в «Правде» к сталинскому юбилею 1939 г., рассказывал, как по советам и практически под диктовку Кобы составлял свою первую речь с думской трибуны, произнесенную 14 декабря 1912 г. (см. док. 30). Он, конечно же, превозносил и преувеличивал роль Сталина. В книге Бадаева «Большевики в Государственной Думе», изданной в 1929 г. в Ленинграде, первой думской речи отведена целая глава, однако об участии Сталина в ее подготовке нет ни слова, равно как и вообще о роли Сталина в предвыборной кампании.[581] В переиздании той же книги (Москва, 1932 г.) сообщается, что в конце лета в Петербург приехал бежавший из нарымской ссылки Сталин и «принял на себя руководство всей избирательной борьбой нашей партии»[582], но о том, что он помогал Бадаеву готовиться к выступлению, также нет ни слова. Об этом эпизоде бывший депутат «вспомнил» только в 1939 г. При этом в издании 1929 г. имя Сталина пропущено в перечне участников краковского совещания в январе 1913 г. (перечислены Ленин, Крупская, Зиновьев, Трояновский, Лобова, Розмирович «и еще несколько товарищей, делегатов из крупных рабочих центров», а также депутаты Петровский, Малиновский, Шагов и сам Бадаев; имена указаны именно в такой последовательности[583]). В издании 1932 г. имя Сталина появляется среди участников совещания третьим, вслед за Лениным и Крупской, более того, появляется еще и Каменев (который на совещании не был), оттесняя Зиновьева на пятое место[584]. Таким образом, в 1929 г. Бадаев не захотел упомянуть участие Сталина в краковских совещаниях, где тот несомненно был. Вероятно, имеет значение, что это издание 1929 г. появилось в Ленинграде, можно предполагать какие-то связи Бадаева с антисталинской оппозицией в партийной верхушке. Позднее Бадаев, как и все, стал преувеличивать его заслуги. Найти среди этого меру реального участия Иосифа Джугашвили можно лишь предположительно. Очевидно, он, единственный на тот момент член Русского бюро ЦК, находясь осенью 1912 г. в Петербурге, действительно сыграл определенную роль в думской предвыборной кампании и приложил руку к избранию Бадаева депутатом от столичной рабочей курии. Вполне вероятно и то, что опытный пропагандист давал новоиспеченному рабочему депутату советы по составлению речи и тому, как лучше выступать, хотя, наверное, не до такой степени, как позднее живописал Бадаев в газетной заметке.
Г. И. Петровский в суховатом, сдержанном тоне в письме в ИМЭЛ в 1950 г. свидетельствовал, что у депутатов «было несколько совещаний с И. В. Сталиным по вопросам парт. работы в Думе и во фракции» (см. док. 28), а отвечая на вопросы Ленинградского Истпарта в 1938 г., уточнил, что «до революции товарища Сталина я видел раза три, четыре», когда тот приходил на заседания фракции и на квартире Бадаева, когда обсуждали выступления в Думе и поездку за границу к Ленину (см. док. 29). Действительно, нелегал Джугашвили вряд ли мог себе позволить часто бывать в квартире думской фракции, это было слишком рискованно, так что рассказ Петровского выглядит достаточно точным. Наконец, отметим еще один аспект ситуации: не искушенные в политике рабочие-депутаты казались удобным, покладистым материалом, которым легко руководить и помыкать по усмотрению Ленина и его помощника.
На первый взгляд кажется странным, что Ленин, накануне думской выборной кампании заявивший в написанной им платформе, что выборы могут послужить главным образом «для уяснения политического сознания масс, для вовлечения их снова в решительную борьбу» за свержение самодержавия[585], то есть для одной только пропаганды большевистских идей, теперь стал вдруг придавать огромное значение числу полученных большевиками думских мест и соотношению голосов между ними и депутатами-меньшевиками. Вероятно, в немалой мере ленинская страстность в этом вопросе происходила от отсутствия в тот период сколько-нибудь реальной революционной работы. Энергия прозябавшего в окрестностях Кракова большевистского вождя, лишенного даже возможности беспрепятственно руководить на расстоянии редакцией «Правды», нашла выход в дебатах по поводу думского представительства. Заметим в скобках, что И. Джугашвили, без малого за два года до этого иронически припечатавший затеянную фракционным лидером очередную внутрипартийную войну как «бурю в стакане воды», на этот раз никаких такого рода высказываний себе не позволил и держался в фарватере ленинской линии. Отчасти, наверное, он был научен прежним опытом, когда эти его слова, сказанные в письме товарищу по ссылке, стараниями другого ссыльного товарища (М. М. Лашевича) были незамедлительно доведены до сведения самого Ленина (см. гл.20). Но главное, конечно, заключалось в том, что теперь Коба сделался близким, доверенным соратником лидера и не мог не дорожить этой позицией.
Ряд эпизодов, о которых речь пойдет ниже, показывают, что приближение к лидеру не значило, что теперь мнения Джугашвили не отличались от ленинских. В предыдущие годы он, подпольщик-нелегал, высказывал в адрес эмигрантской партийной верхушки замечания, за которыми просматривается упрек, что эмигранты оторвались от внутрироссийского контекста и теряют чувство реальности. Вряд ли Коба мог не знать настроений рабочих, известных и жандармам. В Москве 27 декабря секретный агент доносил, что «никаких признаков подполья в данный момент в г. Москве не имеется», вопрос о его воссоздании интересует «исключительно среду ленинцев и социал-демократов центра партии», при этом «фракционная грызня ленинцев, ликвидаторов и соц. – дем. центра партии, приняв исключительно серьезный характер среди заграничных «верхов» и в партийной литературе, совершенно не затронула рабочие массы «на местах» и никакого влияния на взаимные отношения сознательных рабочих не оказала». Поэтому, во-первых, обсуждающиеся планы издания в Москве легального марксистского органа «благодаря неуступчивости договаривающихся сторон» пока ни к чему не привели, а во-вторых, «наблюдается заметное стремление со стороны отдельных партийных работников и более сознательных рабочих согранизоваться и оформить деловым образом свои случайные сношения и встречи; т. е. имеется ряд лиц и основанных на личном знакомстве кружков, кои при первом же удобном случае и по первому же серьезному призыву охотно откликнутся и дадут в своем лице кадры для создания нормального подполья»[586]. То есть отсюда следует, что партийная верхушка, занятая фракционными войнами, стала не нужна низовым социал-демократам. Даже если агент преувеличил этот фактор, оставшимся в РСДРП нелегальным работникам вроде Джугашвили проблема должна была быть знакома. Как видно, для него в то время близость к лидеру оказалась важнее, он предпочел выказывать лояльность Ленину. Может быть, про себя полагая, что в роли посредника между заграничным центром и русскими партийными организациями сумеет тихо, без каких-либо деклараций и даже без ведома Ильича, на деле смягчить ленинскую доктринальную требовательность и сблизить позиции. Во всяком случае, его действия в декабре 1912 г. допускают такое толкование.
Ленинская озабоченность числом голосов в думской группе имела и вполне прагматическое измерение, которое он сам растолковывал Каменеву в письме от 8 декабря / 25 ноября, обсуждая итоги поездки Каменева на Базельский конгресс. Одной из целей присутствия на конгрессе был очередной тур переговоров с немецкими держателями денег РСДРП, по-прежнему отказывавшимися передать их в распоряжение Ленина. В письме Ленин убеждал Каменева, «что „чашка весов“ серьезно решает вовсе не эта, не перед Бюро, не на совещании, а в реальном соотношении сил. Мы имеем 6 куриальных рабочих в с.-д. фракции […] Мы мобилизуем эту шестерку, представляющую пролетариат Питера, Москвы и Юга, и повоюем против сплетен и интриг Тышки + Розы + Рязанова и прочих. Вот где серьезная „чашка весов“!»[587] То есть перевес в думской фракции должен был послужить аргументом, убеждающим вождей немецкой социал-демократии, что пролетариат крупных российских промышленных центров идет за большевиками, основную ветвь пролетарской партии возглавляет Ленин, а вовсе не его оппоненты, следовательно, претензия Ленина на кассу РСДРП правомерна. В том же письме Ленин известил Каменева: «Денежный кризис серьезен. С Кобой имели заседание ЦК. Решено Вас предупредить срочно: ищите заработка! Месяца на 3 рассчитывайте по іоо frs + построчно из „Правды“, а потом ничего». Упомянутое заседание ЦК состоялось, когда Джугашвили был в Кракове, и участвовали в нем, по-видимому, трое – он, Ленин и Зиновьев.
После восстановления отношений с Полетаевым в начале ноября Ленин, по-видимому, отказался от плана создания комиссий-троек для контроля за деятельностью редакции «Правды». Его продолжала беспокоить «хозяйственная сторона предприятия», но план действий поменялся. Теперь предполагалось просто заменить Полетаева, думского депутата предыдущего созыва, на нового, действующего депутата – Малиновского или Муранова. Судя по тому, каким образом этот вопрос обсуждался в письме Ленина Васильеву от 1/14 декабря, для обоих собеседников план не был новостью, требовалось «перевести „День“ [т. е. „Правду“] на имя № 5 или, по меньшей мере, обеспечить наверняка и реально, с полнейшими гарантиями, чтобы касса была в его руках. Финансовый кризис страшно острый. Подписные деньги теперь все. Оставить их в ненадежных руках будет преступлением!» (см. док. 32). Очевидно, Джугашвили и прежде знал, что контроль за финансовым положением газеты должен быть передан «№ 3» или «№ 5», то есть Малиновскому или Муранову. Поскольку оба они ездили в Краков в то же время, что и Коба, вероятно, тогда и была достигнута такая договоренность. В конце письма от 1/14 декабря, возвращаясь снова к вопросу о газете, Ленин прибавляет: «Вы же писали, что „пахнет уголовщиной“. Мы зарежем себя окончательно, если не передадим целиком дела (т. е. не переведем издательства и кассы) на имя № 5». Через