день в следующем письме Васильеву от 3/16 декабря Ленин снова торопил и твердил: «Ради всего святого, примите самые энергичные меры, чтобы отнять W у Красса и перевести ее формально на имя Муранова, № 5, в особенности же взять кассу и подписные деньги. Без этого нам зарез. Да и дать расти „панаме“ было бы преступно» (см. док.33). Здесь «W», как и «День» в предыдущем письме, – условные наименования «Правды», «Красс» – кличка Полетаева. Отметим, что в глазах Ленина былая запущенность хозяйства газеты переросла в нечто более серьезное, в растущую «панаму» (то есть аферу), которая «пахнет уголовщиной». Судя по письму от 1/14 декабря, эти тревожные наблюдения сообщил ему Васильев, однако 4/17 декабря в письме депутатам-большевикам Ленин, повторяя свои инструкции («что бы то ни стоило, надо перевести чек на имя № 3 или № 5, немедля приставить к кассе своего человека или № 5 взяться за контроль»), напоминал им, что дела «до сих пор еще не вышли из рук ненадежных людей. (№ 3 говорит сам: пахнет уголовщиной!)»[588]. Невозможно судить, действительно ли дела были настолько плохи и заслуживал ли Н. Г. Полетаев такого рода упреки. К примеру,
В. М. Молотов, вспоминая к десятилетию газеты о первом полугодии ее издания, когда он сам исполнял обязанности секретаря редакции, хвалил энергию Полетаева[589]. Было бы интересно понять, кто сделал вывод о том, что Красс ведет дела газеты не просто небрежно и нерачительно, но что за этим кроется некая финансовая недобросовестность. Заподозрил ли это Иосиф Джугашвили, или же мысль «дело пахнет уголовщиной» была высказана Малиновским? Если верно второе, то ловкий провокатор одновременно повышал свою ценность в партии, прибирая к рукам «Правду», и ссорил между собой большевистских руководителей, выводя из игры Полетаева. При этом он пользовался безусловным доверием Ленина, который им настолько увлекся, что в тех же числах сообщил Г. Л. Шкловскому: «Впервые среди наших в Думе есть выдающийся рабочий-лидер» Малиновский[590]. Малиновскому также доверял и активно с ним сотрудничал обычно осторожный, подозрительный Коба. Позднее Г. И. Петровский так описывал ситуацию с газетой: «От тт. Ленина и Зиновьева получались письма, требовавшие от нас руководства. А мы были все рабочие депутаты, а не писатели. Однако, бразды правления нужно было взять. Малиновский их и взял. Однако, дело не клеилось».[591]
Тираж «Правды», который в апреле-мае 1912 г. достигал 60 тысяч экземпляров, летом упал до 20 тысяч, и поднять его не удавалось[592]. Это все равно было больше, чем тиражи меньшевистского «Луча» (8–9 тысяч), но «Правда» оставалась убыточной, а денежный запас иссяк. В поиске возможностей поправить положение Ленин пытался уговорить М. Горького оказать финансовую помощь газете или дать для публикации рассказ (для привлечения читателей) и даже надеялся на переезд Горького «на здешние галицийские курорты», описывая Краков как место чрезвычайно удобное, «на два дня ближе к России, приезды рабочих можно участить, школу бы опять рабочую наладили, переход через границу нетруден, цена проезда 12 руб. от Питера, сношения с рабочими Москвы, Юга тоже возможны!..»[593]. Одновременно он тормошил Васильева и Малиновского, требуя, чтобы редакция газеты активизировала подписку. Ленину казалось, что привлечь еще несколько тысяч подписчиков – дело несложное, задержка только из-за нерасторопности редакции.
В письмах Н. К. Крупской Васильеву от 9/22 и 10/23 декабря заметна сильная нервозность, даже легкая паника, связанная с отказом редакции «Правды» выплачивать Ленину гонорары из-за отсутствия денег. «Дела в В. [В. – «Правда»] ставят все вверх дном и грозят разрушить нашу здешнюю базу как раз в тот момент, когда можно бы надеяться на плодотворную работу». Надежда Константиновна прибавляла, что сама она еще могла бы уехать и поискать заработка, «а что будет делать Володя. Подумали ли об этом». Если газета не сможет больше платить, «остается думать о ликвидации здешних дел», – писала она, – «без этого гонорара не можем совершенно существовать хотя бы самое короткое время», в Кракове никакого заработка найти невозможно, а отъезд удалит их от редакции, которая между тем, по мнению Ленина и его ближних, сама с ведением газеты не справляется. Крупская требовала, чтобы Коба непременно приехал с депутатами («безусловно, абсолютно, категорически настаиваем на вашем приезде») «независимо даже от условий вашего здоровья» (то есть несмотря на высказанные, видимо, адресатам опасения провала) и привез с собой самые точные цифры, «что стоит бумага, набор, администрация, сотрудники, что дают объявления, розница, подписка и пр., и сделать решительные выводы» (см. док. 38, 39).
Судя по следующему письму Крупской от 14/27 декабря, попреки и понукания из Кракова Кобе надоели. «Дорогой друже. Получили сегодня сразу два ваших письма, одно сердитее другого. Корите в нервничании, но сами нервничаете не меньше. Оно вполне понятно, но к чему уж хватать через край и поклепы на нас всякие возводить», – отвечала ему Крупская (см. док. 40). Быть может, здесь можно уловить признак, что отношения Джугашвили с женой Ленина не заладились с самого начала. Заметим, что в воспоминаниях Крупской Сталин появляется только с рассказом о его приезде в Краков, тогда как она должна была видеть его и раньше, на Таммерфорсской конференции и на IV съезде РСДРП в Стокгольме.
Ленин в упомянутом выше письме от 1/14 декабря тоже напоминал о непременном желании видеть у себя всю думскую шестерку. Для поездки предлагалось воспользоваться думскими рождественскими каникулами. Хотя Ленин и хвалил результаты ноябрьского свидания с депутатами, на самом деле он был разочарован: ведь он хотел видеть всех шестерых, а приехали к нему лишь двое. 1/14 декабря он написал Васильеву, что, как он узнал, «правление кооператива будет распущено через неделю» (то есть через неделю у депутатов начнутся каникулы), стало быть, надо «обеспечить окончательно намеченное свидание всех (без изъятия)», позаботиться о заграничных паспортах. «Если отложить, то разъедутся и ничего не выйдет. Крайне важно одновременное участие всех, ибо иначе будут опять не решения, не организованность, а только обещания, только разговоры» (см. док. 32). В следующем письме он напомнил об этом еще раз.
Ленин задумал привлечь к совещанию с депутатами также Спицу («Тащим и Спицу») – В. И. Невского (настоящее имя Ф. И. Кривобоков, тогда он был приват-доцентом Харьковского университета, среди множества его кличек была также кличка Худокормов). Ленин написал ему 30 ноября/13 декабря («Здесь мы Вас ждем безусловно в указанный Вами срок»[594]). 4/17 декабря Ленин отправил Невскому еще одно письмо, на этот раз составленное с оглядкой на перлюстрацию. Он повторял просьбу «непременно быть здесь в обещанный срок», а также «передать моему другу г. Спице», которого адресат иногда встречает в университете, чтобы тот написал в Петербург «его приятелю, приезжавшему сюда, чтобы и тот непременно сам приехал сюда еще раз на р.х. (т. е. числа 12-го по-русски) и других коллег тащил бы. Наверное, очень полезно проведет время. Без совета со-питерцев, того и гляди, не поедет» (см. док. 36). Подобно тому как Ленин и Крупская в письмах Васильеву отдельно упоминали Василия как третье лицо, таким же образом здесь Ленин пишет о Невском и Спице как о разных лицах, прося его передать сказанное самому себе. По мнению составителей полного собрания сочинений Ленина, под петербургским приятелем подразумевался Коба, хотя логичнее предположить, что им мог быть Муранов, депутат от Харьковской губернии, уже побывавший осенью в Кракове, тогда «коллеги» – это думская группа. Ленин явно нервничал и опасался, что желательная для него поездка не состоится.
Тем временем с началом работы думской фракции возник еще один вопрос, вызвавший бурную реакцию у Ленина и сыгравший значительную роль в политической биографии Сталина. Социал-демократическая фракция выработала и приняла общую декларацию. В основном она основывалась на ленинских тезисах, но меньшевистские депутаты провели пункт с требованием для народов Российской империи национально-культурной автономии. На этом программном положении обычно настаивал Бунд, но также оно было популярно в закавказских организациях, и присутствие среди депутатов двоих грузин (Н. С. Чхеидзе и А. И. Чхенкели) склонило большинство думской фракции к принятию этого тезиса.
Неизвестно, какова была (и была ли вообще) роль И. Джугашвили в принятии этого пункта декларации. Однако две детали обращают на себя внимание. Во-первых, жена Сильвестра Тодрии Софья вспоминала, что в то время Коба часто к ним заходил, даже спал у них, а также что встречался у них с Жорданией и Джибладзе (см. док. 35). Из рассказа Софьи Тодрия вроде бы даже получается, что они приходили вместе. А это весьма неожиданная коллизия, учитывая предысторию их взаимоотношений. Сама неожиданность мирных отношений между Джугашвили, Жорданией и Джибладзе говорит, что рассказу
С. Тодрия следует поверить: уж очень это идет вразрез с общей линией советской историографии. К тому же воспоминание ее было записано в ходе беседы в 1948 г. с ее давней приятельницей, старой большевичкой, некогда возглавлявшей петербургскую боевую организацию большевиков, а теперь писавшей на историко-партийные темы Софьей Познер, которая, с одной стороны, служит неким гарантом достоверности сказанного, с другой – не допустила бы фантазий, противоречащих общей концепции сталинской биографии. В конце Тодрия прибавила как бы подводившую итог реплику Кобы в адрес лидеров грузинских меньшевиков: «Старье, что с ними говорить!» Эти слова могли быть произнесены в реальности, а могли быть повествовательной уловкой рассказчицы (и записывавшей ее рассказ слушательницы), призванной смягчить остроту эпизода.
Представляется, единственное, что могло свести вместе Джугашвили, Жорданию и Джибладзе, – это какие-то переговоры относительно думской фракции, членом которой был еще один давний недруг Кобы Н. С.Чхеидзе (Карло). Прибавим к этому второе обстоятельство: одну брошенную вскользь реплику в ленинском письме Васильеву от 3/16 декабря «об «уступчивости» Вашего компатриота насчет № 16» (см. док. 33). По мнению комментаторов ленинского собрания сочинений, имелся в виду Чхеидзе, № 16 – это Ягелло. Голосованием всех думских социал-демократов Ягелло получил во фракции только совещательный голос (речь шла не о голосе депутата Думы как такового, а о голосовании внутри фракции относительно консолидированных шагов). Ленин отвечал на письмо Кобы, очевидно, сообщившего ему, что этот благоприятный для большевиков исход голосования был достигнут благодаря уступчивости Чхеидзе.