Лидеры грузинских меньшевиков, как и Джугашвили, к думской фракции не принадлежали, но, вероятно, были в числе лиц, оказывавших на нее влияние, и не случайно оказались в Петербурге. Свидания с ними Кобы вкупе с уступчивостью Чхеидзе в вопросе о Ягелло наводят на мысль, что между ними была достигнута какая-то договоренность. Быть может, голос Ягелло был разменян как раз на возможность провести положение о культурно-национальной автономии? Если так, то, учитывая последовавшую бурную реакцию Ленина, с ним об этом совершенно точно не консультировались и не ставили его в известность.
Словосочетание «культурно-национальная автономия» неизменно приводило Ленина в ярость. Он начал письмо в Бюро ЦК РСДРП от 6/19 декабря сразу с этого: «Известие о включении ликвидаторами „культурно-национальной автономии“ нас окончательно возмутило! Нет, есть же всему мера! Люди, разрушившие партию, хотят теперь разрушить до конца и программу», требовал, чтобы депутаты-большевики поставили ультиматум, писали письменные протесты «с угрозой обращения к партийным организациям», назвал добавление этого пункта «подлым» и объявлял, будто бы тем самым (вкупе с голосованием за Ягелло и попыткой объединения партийных изданий) ликвидаторы «начали войну»[595]. На следующий день, 7/20 декабря, в письме Васильеву и № 3 (Малиновскому) он назвал принятие пункта сделанным «в угоду еврейским националистам и прочей компании», «издевательством над 6-ю», издевательством над программой партии, «публичным позорищем», «ведь если молчать, то еврейские марксисты завтра верхом будут на нас ездить. Вообще есть предел», удивлялся, как Малиновский мог согласиться «читать такую мерзость публично» (см. док. 37). Ленин призывал протестовать, писать в «Правде» («Дне» в его письмах) против «национально-культурной автономии».
Эта ситуация предопределила обращение Сталина как партийного публициста к национальному вопросу. Грузинское происхождение, знакомство с ситуацией Закавказья делали его идеальным автором для ответа на инициативу о культурно-национальной автономии, исходившей от грузинских меньшевиков. Помимо прочего, ответ от его лица позволял избежать подозрения автора в «великорусском шовинизме», не менее неприемлемом для Ленина.
Первая его небольшая статья «На пути к национализму (Письмо с Кавказа)» появилась в «Социал-Демократе» 12/25 января 1913 г. за подписью «К. Ст.» И инициалы автора, и подзаголовок (отсылавший к прежним статьям с аналогичным подзаголовком) говорили всем, сколько-нибудь посвященным в дела Закавказья, что автором статьи является Коба. Он действительно апеллировал к прежнему опыту кавказских партийных организаций. Начал он с цитаты из постановления «ликвидаторской конференции», которая провозгласила требование национально-культурной автономии, ссылаясь на то, что таково мнение «кавказских товарищей». Разобрав решение ликвидаторов как очередной шаг в «ликвидации партийных традиций», Коба напомнил, что социал-демократические организации на Кавказе с самого начала «носили строго интернациональный характер», а «выплывший» впервые на областной конференции в 1906 г. вопрос о культурно-национальной автономии был провален «потому, что против него одинаково резко выступили обе фракции в лице Кострова [Н.Жордания] и пишущего эти строки». Статья «На пути к национализму» могла быть написана как в Кракове по прямой рекомендации Ленина, так и до приезда туда.
Декабрь 1912 г. Иосиф Джугашвили провел в Петербурге. Помимо уже перечисленных его дел из сообщения секретного сотрудника полиции известно, что 6 декабря он присутствовал на немногочисленном рабочем собрании, где решено было воссоздать Петроградский комитет РСДРП. Среди вошедших в новый комитет агент назвал неких Михаила Егоровича, Сергея Ивановича и Михаила (см. док. 44). По мнению охранного отделения, Сергеем Ивановичем мог быть А. С. Бубнов или А. А. Сольц, а Михаилом – М. М. Лашевич[596].
Тот же агент известил полицию, что Коба часто посещает квартиру по 7-й Рождественской улице. Это была квартира А. Е. Аксельрода, на адрес которого приходили письма из Кракова (см. док. 44).
Где жил в декабре Джугашвили, не известно. По словам Софьи Тодрия, часто он появлялся у них ранним утром и оставался спать (см. док. 35). Бывал у Аллилуевых, куда также зачастую приходил после бессонной ночи и оставался отдыхать. Анна Аллилуева вспоминала, что Сталин бывал у них вместе с Я. М. Свердловым (см. док. 41).
Свердлов бежал из нарымской ссылки 5 декабря и к середине месяца должен был добраться до столицы. Вдова Свердлова в многочисленных переизданиях книги о муже при жизни Сталина писала, что «приехав в Петербург, Свердлов связывается с товарищем Сталиным и по поручению ЦК работает в редакции «Правды» и в думской фракции» (издание 1939 г.), причем за обоими велась полицейская слежка; что «Яков Михайлович стал ближайшим помощником И. В. Сталина по редактированию газеты „Правда" и руководству большевистской фракцией Думы. Целыми сутками он не выходил из комнаты, просматривал рукописи; участвовал на всех совещаниях фракции» (издание 1946 г.)[597]. Позднее она, напротив, стала утверждать, что зимой 1912/13 г. Сталин и Свердлов вообще не встречались: «Между прочим, мне не раз приходилось встречаться с утверждением, широко распространенным в нашей исторической литературе, будто Я.М.Свердлов в конце 1912 – начале 1913 года работал в Петербурге вместе с И. В. Сталиным, тогда как это совершенно неверно. Яков Михайлович приехал в Петербург в 20-х числах декабря 1912 года, когда Сталина там уже не было, он уехал за границу. Вернулся же Сталин из-за границы в середине февраля 1913 года, после ареста Свердлова, в Питере они не встречались и вместе не работали. Впервые после Нарыма Свердлов и Сталин встретились в туруханской ссылке»[598]. Конечно, в первом случае Свердлова-Новгородцева преувеличивала в угоду сталинскому культу, однако во втором случае она вдалась в противоположную крайность. Свердлов приехал в Петербург примерно 16 декабря, на эту дату указывает его письмо к знакомой по ссылке О. А. Дилевской, которой он написал из Петербурга 23 декабря, что «я уже неделю здесь». Коба в это время был в Петербурге, на короткое время они оказались в одном городе, и ряд признаков указывает на то, что они все-таки встречались. К. Т. Свердлова-Новгородцева имела это письмо в своем распоряжении и цитировала его; таким образом, утверждение, что он прибыл в столицу после отъезда Джугашвили, было вызвано желанием на этот раз преуменьшить связи покойного мужа со Сталиным[599]. Прочие биографы Я. М. Свердлова высказывали об этом промежутке времени разные мнения, которые зависели в большей мере от политической конъюнктуры и диктата идеологических инстанций, чем от исследовательского убеждения [600].
Свердлов бежал из Нарыма 5 декабря, а 23 декабря в упомянутом письме О. А. Дилевской уже подробно рассказывал новости о «Правде», меньшевистском «Луче», думской фракции. Он писал также, что его положение «еще не определилось», что «путешествует с одной ночевки на другую», видится «лишь с тем, с кем это безусловно необходимо, то есть почти ни с кем»[601]. Осведомленность его о партийных новостях означает, что с товарищами по партии он виделся, а выбор был не столь велик. Встреча (или встречи) с Джугашвили и обсуждение совместных дел представляются тем более вероятными, что только через него, единственного в Петербурге «цекиста»», Свердлов мог узнать новости из ленинского центра. В любом случае они пересеклись в Петербурге совсем ненадолго, промежуток между возвращением Свердлова и отъездом Кобы за границу составил дней десять.
Свидетельств о том, что в декабре 1912 г. Коба и Свердлов находились в Петербурге и имели общие дела, немного, но в совокупности они выглядят убедительно. Есть упомянутый выше рассказ А. Аллилуевой, что они вместе приходили в их дом, и, хотя всегда остается место подозрению, что мемуаристка подстраивалась под господствовавшую версию событий, представляется, что в данном случае ей не было необходимости сочинять: она вполне могла просто не упомянуть о Свердлове. Давая весной 1917 г. показания Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства о Малиновском, Свердлов сообщил, что виделся с ним в Петербурге в декабре 1912 г.[602], а Малиновский уехал за границу на совещание с Лениным одновременно с Кобой. В пользу того, что Джугашвили и Свердлов успели встретиться, говорит характер упоминаний о Свердлове (Андрей) в январских письмах из Кракова, а также избрание его в ЦК РСДРП. 30 декабря/12 января Джугашвили написал на адрес А. Е. Аксельрода некоему лицу, именуемому Шибаевым, короткое письмецо, в котором просил передать «нарымцу и Андрею, что оба они, оказывается, приняты на службу», и прибавлял: «пусть Андрей подождет» (см. док. 48). Этим письмом Коба извещал Свердлова об избрании в ЦК, а «подождать» следовало, видимо, его возвращения в Петербург. Считается, что под кличкой Шибаев скрывался Бадаев, однако он участвовал в краковском совещании и должен был в тот момент находиться вместе с Джугашвили. Остается предположить, что в его отсутствие кто-то другой должен был получать адресованные ему конспиративные письма. Упомянутый «нарымец» – или Филипп Голощекин, тоже ставший членом ЦК, или бежавший в ноябре 1912 г. из Нарыма М. М. Лашевич[603]. 1/14 января Ленин сообщил Каменеву, что «в Россию вернулась пара хороших нелегалов», явно имея в виду этих же лиц[604]. Тональность сообщения Джугашвили Андрею больше похожа на обращение к товарищу, с которым он недавно виделся и условился о дальнейшей переписке, нежели к человеку, виденному полгода назад и о появлении которого в столице Коба узнал только по слухам. Да и Ленину новость о возвращении двух «хороших нелегалов», скорее всего, привез сам Джугашвили. Крупская 21 января/3 февраля 1913 г. в письме на имя Н. И. Подвойского упоминала получение «письма Андр[ея] для Василия», находившегося в Вене[605].
В декабрьских письмах Н.К. Крупской «Василия» и «друзей» настойчиво звали приехать к Рождеству. В двадцатых числах декабря Джугашвили отправился за границу. Сохранился рассказ финского железнодорожника Гуго Ядава, что его товарищ машинист Копонен в декабре 1912 г. перевозил через границу на своем паровозе Сталина таким же точно способом, как потом летом 1917 г. вывозили в Финляндию Ленина