Далее следовал обычный штамп кремлевских функционеров. «Между тем мы имеем все возможности в короткий срок обеспечить себя и овощами, и картофелем, и капустой, и животноводство поднять на действительно высокий уровень. Только заняться надо этим неотложно, не бояться кое-что серьезно поправить в этой работе».
Даже за то, что Сталин всячески приукрашивал свое революционное прошлое, в ответе опять оказался Берия. Микоян прошелся по поводу известной брошюры Берии «К вопросу об истории большевистских организаций Закавказья» и заявил, что «часть написанного в брошюре Берии неправильна». Микоян вспомнил, как «Берия завел разговор, в котором он обмолвился, что в этой брошюре имеется фальсификация, приведен ряд фактов и статей без доказательств, приписанных Сталину; он считал, что это понравится Сталину». Микоян, однако, не счел нужным пояснить, кто именно давал такое указание, чтобы его (Берии) брошюру стали прорабатывать во всех политических кружках страны.
Микоян выпадал из общего хора хулителей Берии. Он прямо заявил, что «у нас нет прямых данных, был ли он шпионом, получал ли задания от иностранных государств…». При редактировании стенограммы пришлось эту фразу дополнить такими расхожими словами: «…но главное состоит в том, что он выполнял указания капиталистических государств и их агентов».
По поводу и без повода Каганович напирал на вероломное отношение Берии к Сталину:
«Когда говорили, что Сталин есть великий продолжатель дела Ленина, дела Маркса – Энгельса, он (Берия), фыркал… После смерти Сталина этот человек, который до смерти Сталина себя демонстрировал как первого ученика, верного и преданного, начал пакостить Сталину, после смерти он распоясался…Он изображал Сталина самыми неприятными, оскорбительными словами. И все это подносилось под видом того, что нам нужно жить теперь по-новому, нам нужно то-то и то-то».
Как это ни странно, но первым о политических ошибках Сталина на июльском (1953 г.) Пленуме ЦК КПСС заговорил самый ярый сталинист Лазарь Каганович:
«Мы знаем хорошо, что у каждого есть недостатки, были они и у Сталина… Каждый из нас убежден, что Сталин сам бы поправил ошибки, как всегда, когда он их обнаруживал, особенно, когда возможности и здоровье ему позволяли».
Трудно понять, на каких простаков было рассчитано это объяснение. Кому, как ни Кагановичу, было хорошо известно, что никаких ошибок за собой Сталин никогда не признавал и решений своих, во всяком случае по принципиальным вопросам, по обыкновению, не менял.
Слово в слово Кагановичу вторит Ворошилов: «…Сталин за последние годы часто стал хворать, и, очевидно, это его (Берия) до известной степени вдохновляло и диктовало ему быть скрытным. Он ожидал, что рано или поздно Сталина не станет… Сталин еще был жив, находился в бессознательном состоянии, а Берия начал действовать».
«Мы все уважаем товарища Сталина, – добавил Хрущев, – но годы берут свое, и в последнее время товарищ Сталин бумаг не читал, людей не принимал: здоровье слабое, хотя он храбрился, потому что в старости всегда храбрятся. И это, товарищи, ловко использовал прохвост Берия, очень ловко».
Многократно всеми назойливо повторялось, что Сталин состарился, часто хворал. Страной руководил плохо. За всем уследить уже не мог.
Такие совпадения не могут быть случайными, о них договариваются заранее.
«…Сталин, как правильно говорили, последнее время не мог так активно работать и участвовать в работе Политбюро, – заявил Каганович. – Было два периода – до войны и после войны, – когда товарищ Сталин не собирал нас часто, когда не было творческого, живого обмена. Безусловно, это отражалось и создавало благоприятную обстановку для интриганства Берии».
Это не соответствует действительности. На самом же деле до самой своей смерти Сталин продолжал руководить страной, но в «живом творческом обмене» со своим близким окружением он уже, действительно, не нуждался. Они лишь безропотно проштамповывали все его решения.
В выступлении Маленкова это вырвалось в приближенной к правде интерпретации:
«…Мы не созывали в течение 13 лет съезда партии… годами не созывался Пленум ЦК… Политбюро нормально не функционировало и было подменено тройками, пятерками и тому подобному, работавшими по поручению товарища Сталина разрозненно, по отдельным вопросам и заданиям.
Разве все мы, члены Политбюро и члены ЦК, если не все, то многие, не видели и не понимали неправильность такого положения? Видели и понимали, но исправить не могли».
Из журнала регистрации посетителей кабинета Сталина в Кремле следует, что в 1951 и 1952 годах он ежегодно принимал не менее 500 человек. Так что совершенно немощным и бездеятельным стариком, как некоторым было выгодно, его представить нельзя.
Принято считать, что вопрос о культе личности Сталина впервые поднял Хрущев в своем докладе на XX съезде партии. На самом же деле это было сделано еще на июльском (1953 г.) Пленуме ЦК КПСС Маленковым:
«Вы должны знать, товарищи, что культ личности товарища Сталина в повседневной практике руководства принял болезненные формы и размеры, методы коллективности в работе были отброшены, критика и самокритика в нашем высшем звене руководства вовсе отсутствовали.
Мы не имеем права скрывать от вас, что такой уродливый культ личности привел к безапелляционности единоличных решений и в последние годы стал наносить серьезный ущерб делу руководства партией и страной.
У всех нас в памяти следующий факт. После съезда партии товарищ Сталин пришел на Пленум ЦК в его настоящем составе и без всяких оснований политически дискредитировал товарищей Молотова и Микояна.
Разве Пленум ЦК, все мы были согласны с этим? Нет. А ведь все мы молчали. Почему? Потому, что до абсурда довели культ личности и наступила полная бесконтрольность».
«Я не буду говорить, – добавил Хрущев, – о неправильном выступлении товарища Сталина, о котором говорил товарищ Маленков, в адрес товарища Молотова, в адрес товарища Микояна. Вы знаете, что это без всяких доказательств, это плод определенного возраста и физического состояния человека, в жизни не было того, что он думал».
Между тем историю непростых отношений Сталина с Молотовым и Микояном Маленков и Хрущев хорошо знали, более того, сами в ней активно участвовали.
Члены Президиума ЦК делали попытку примирить Молотова и Микояна со Сталиным. Микоян вспоминал, что Маленков, Хрущев и Берия захватили их с собой, когда вечером 21 декабря 1952 года они приехали на дачу Сталина, чтобы поздравить его с последним днем рождения.
Внешне все прошло благопристойно. Казалось, цель была достигнута, примирение состоялось. Однако через день или два после празднования дня рождения вождя то ли Хрущев, то ли Маленков доверительно сообщили Микояну: «Знаешь что, Анастас, после двадцать первого декабря, когда все мы были у Сталина, он очень сердился и возмущался тем, что вы с Молотовым пришли к нему в день рождения. Он стал нас обвинять, что мы хотим примирить его с вами, и строго предупредил, что из этого ничего не выйдет: он вам больше не товарищ и не хочет, чтобы вы к нему приходили».
Когда такое говорил Сталин, это было не просто опасно, это было смертельно опасным. Молотову и Микояну оставалось только ждать своей незавидной участи.
Сталин получил новое подтверждение сговора членов Президиума ЦК за его спиной. На этот счет он в очередной раз сделал свои выводы.
Сталин сознательно отодвинул свое окружение от реальной власти. Они боялись, что следующим шагом он свалит на них все свои прегрешения и физически устранит. Серьезнее повода для заговора против Сталина не придумаешь.
Могли ли соратники Сталина сговориться и убрать его?
Один из тех, кто этим вопросом профессионально занимался, – Дмитрий Колесов, автор нескольких психологической направленности книг о Сталине. На вопрос: кто был заинтересован в скорейшем уходе Сталина из жизни и кто мог помочь Сталину умереть, ему видится один ответ: «Только кто-то из ближайшего окружения. Для всех прочих он был абсолютно недоступен».
Из ближайшего окружения Сталина, в плане заговора, Колесов выделяет Хрущева, Берию и Маленкова (Булганин не в счет). «Однако единственной возможностью его реализации было осуществление кем-либо из них лично: осуществить его с помощью каких-то “верных людей” было бы невозможно из-за абсолютно неотвратимой утечки информации. Лично же осуществить подобное по своим качествам способен был только Берия. И действовать ему, – как предполагает Колесов, – пришлось бы на свой страх и риск, ни с кем не сговариваясь».
Колесов приводит этому несколько доводов:
«Выдав вождю планы заговорщиков, можно отличиться и заслужить его доверие, которого хватит, чтобы прожить еще несколько лет. Потенциальные же соперники в последующей борьбе за власть будут им уничтожены, и позиции выдавшего, на будущее, станут предпочтительнее. Вождь же все равно долго не проживет: уже стар. Следовательно, оптимальной тактикой выживания будет выдать заговорщиков. И так должен был бы рассуждать каждый из получивших предложение принять участие в заговоре.
Каждый из получивших предложение может расценивать его как провокацию: стоит хотя бы для вида согласиться, и ты пропал: предложивший сам донесет вождю. И твое согласие с его предложением станет достаточным основанием для казни. А утверждения о том, что согласие было лишь для вида, будет выглядеть в этой ситуации смехотворным».
Основываясь на этом, Колесов заключает:
«Мнение о том, что соратники Сталина могли договориться, чтобы “убрать” его, основано на ошибочном представлении, что всех их вокруг него объединили какие-то личные симпатии или взаимное согласие по важным проблемам. Напротив, их, с их выраженными амбициями власти, объединяла только личность вождя. Стоит вождю уйти из жизни, как начнется обостренное соперничество, поскольку властные амбиции каждого уже не будут сдерживаться его более сильной личностью. И жизнь многократно показывала, что именно так всегда и происходило. Ближайшее окружение Сталина не могло этого не понимать.