Нет теперь в живых ни писателя Рыбакова, ни Максима Липеца, который стал прообразом одного из героев романа – стоматолога, лечившего зубы Сталину. Осталась память. И сегодня беседую с сыном Максима Савельевича – Сергеем Максимовичем. Мы знакомы давно. Давно уговаривала Липеца-младшего рассказать об отце. Не соглашался. А тут появилась публикация известного стоматолога, который поведал о том, как он лечил зубы Сталину. Вот тогда-то Сергей Максимович и принес мне том Рыбакова с дарственной надписью, тогда-то и состоялась наша беседа.
– Мой отец, – рассказывает Сергей Максимович, – в свое время окончил очень престижную Московскую частную зубоврачебную школу Коварского. Здание школы сохранилось – оно во дворе Московского стоматологического университета имени Семашко на Долгоруковской улице. У выпускников этой школы была очень высокая профессиональная репутация.
– Вы считаете, что именно поэтому вашего отца-еврея пригласили на работу в Санупр Кремля и доверили лечение зубов членам Политбюро и самого Иосифа Виссарионовича?
– На этот вопрос у меня нет ответа. Это произошло тогда, когда я был ребенком. Уже после смерти вождя я спрашивал об этом отца. Он пожимал плечами и лишь рассказал, что его пригласили в Санупр на место уволенного другого еврея – Якова Ефимовича Шапиро, который лечил всех членов правительства. Его увольнение удивило многих – Шапиро был блистательным специалистом. Поговаривали, что виной всему пресловутый пятый пункт. И потому совсем загадкой стало назначение моего отца с тем же пятым пунктом. До этого отец десять лет проработал в Центральном институте протезирования.
– Появились высокая зарплата и достойная квартира…
– Таковой не было. Жили мы на Петровке, 26, в большой коммуналке. Кроме нашей семьи – мамы, папы, меня и старшей сестры – в этой квартире жили еще шесть семей. На всех одна кухня, один туалет и никакой ванной комнаты. Во время войны нашу семью вместе с Санупром Кремля эвакуировали в Куйбышев. Отец вскоре вернулся в Москву, а мы остались в эвакуации. В столице отец узнал, что наша комната в коммуналке занята. Отец несколько суток жил в своем рабочем кабинете в Санупре на улице Грановского. Кто-то из членов правительства – фамилию запамятовал, узнав о таком месте жительства отца, приказал немедленно освободить комнату. В ней вся наша семья и жила до 1955 года. Только после смерти Сталина, только в 1955 году мы получили нормальное жилье. Случай помог. Заболели зубы у Климента Ефремовича Ворошилова. И он послал своего водителя за моим отцом. Водитель был новый и закоулков нашей коммуналки не знал. Потому долго плутал между ларями с картошкой, висящими на стенах велосипедами, корытами и прочей утвари, пока нашел нашу комнату. Ворошилов весь извелся в ожидании отца и начал было выговаривать водителю за столь долгое отсутствие. А тот подробно объяснял, как он искал нашу комнату. Ворошилов спросил отца: “Вы что, действительно живете в таких условиях? Почему вы об этом никогда никому не говорили?” Отец ответил вопросом: “А почему я должен был об этом говорить?” Такое было время, такие отношения – ничего не просить.
Вскоре после этого разговора отец тяжело заболел, попал на операцию, хворал несколько месяцев. Когда он еще был в больнице, маме принесли повестку на получение ордера на квартиру. В то время как раз начало застраиваться Хорошевское шоссе. Именно там нам предложили квартиру. Это теперь Хорошевка чуть ли ни центр, а тогда это были задворки Москвы. И отец сказал, что лучше умрет в своей коммуналке на Петровке, но так далеко от центра жить не хочет. Когда отец выписался из больницы, он был еще очень слаб, и я его прогуливал по Столешникову переулку. Вот как-то веду его под руку, и он увидел стройку напротив Моссовета. Говорит мне: вот в таком бы доме квартиру получить! Мы посмеялись. А через несколько месяцев отцу предложили ордер по адресу: улица Горького, дом 8. Отец даже не стал ничего спрашивать: его не интересовало ни сколько комнат, ни какой этаж. Он согласился тут же. Так мы стали жильцами трехкомнатной квартиры на седьмом этаже.
Ворошилов подарил отцу на 60-летие роскошные часы марки “Мозер”. Незадолго до смерти отец подарил их сыну сестры.
– И все-таки, Сергей Максимович, я спрошу еще раз: ваш отец долгие годы работал в Санупре. И вы совсем ничего не знали о его пациентах? Он никогда о них не рассказывал?
– Ничего! Когда в 1953 году сфабриковали “Дело врачей”, отец каждое утро, уходя на работу, целовал меня и сестру Лялю, прощался с нами. Мама ему вручала сверток. Никто не знал, вернется ли он. Я тогда учился в восьмом классе 170-й школы Москвы. Каждый урок, независимо от предмета, начинался с осуждения врачей-убийц. А дома никаких обсуждений. Мама-фармацевт старалась не выходить на кухню, потому что наш чайник с плиты убирался. Мама поставила в комнате электроплитку и на ней готовила. В комнате соорудили занавеску, за ней поставили тазик, так мы умывались. Вечером отец приходил и тихо маме говорил: взяли Вовси, взяли Виноградова, взяли Егорова (ведущие советские врачи, арестованные по тому гнусному делу. – И.К.).
– Отец осуждал этих врачей?
– Никогда! Они были не просто коллегами – друзьями по работе. Но и никаких оценок. Во всяком случае, вслух. Никто же не знал, кто следующий. Лишь когда Сталин умер и “Дело врачей” прекратили, только тогда отец сказал: “Я был первым на очереди на арест в Стоматологическом отделении – до него просто не успели дойти”.
– Когда же вам стало известно, что отец лечил Сталина?
– Только после смерти вождя, и то не сразу. Подробности вообще никто не знал до тех пор, пока я не познакомил писателя Анатолия Наумовича Рыбакова с отцом.
– Как произошло знакомство?
– К тому времени я уже успел окончить стоматинститут, ординатуру, отработал во 2-й поликлинике 4-го управления Кремлевки. Врачам, вы знаете, всегда платили гроши, и я занимался частной практикой. Как-то моей пациенткой стала очень симпатичная дама. Мы разговорились. Оказалось, что она жена писателя Рыбакова. Откуда-то она узнала, что мой отец лечил зубы всем членам Политбюро. И стала меня просить познакомить Рыбакова с отцом. Я ей сказал, что это совершенно бессмысленно: отец ничего не расскажет. Отец к тому времени уже не работал, сидел на пенсии, плохо себя чувствовал. Перед этим был случай: я жил в какой-то развалюхе, неподалеку от Киевского вокзала. Там у меня тоже была частная практика. Однажды наша домработница кричит: “Сережа, Сережа! Там какую-то даму привезли на черной машине, в роскошной шубе”. Вошла дама. Действительно роскошная, и шуба роскошная. Я ее посадил в кресло, смотрю в рот и вижу знакомую руку – явная работа отца. Спрашиваю даму: “Где, кто вам делал эти коронки?” Она говорит: “В Кремлевке, один старый врач, фамилию не помню”. Я стал перечислять фамилии. Может быть, Липец? “Да, да, Липец”. А я его сын. Оказалось, что моя пациентка – дочь Кагановича Майя. В то время их как раз отлучили от Кремлевки. Майя – очень приятная женщина, мы потом подружились. Она была как бы выброшенная из седла. Даже просила меня достать ей “спидолу”, не знала, куда, как ходить.
Прошло много лет. Как-то звонит Майя Лазаревна, просит меня проконсультировать отца. Договорились, что она его привезет в квартиру отца на улице Горького. Я выхожу на кухню, где отец раскладывал очередной пасьянс, и говорю ему: “Сейчас будешь консультировать своего старого пациента”. Он оторвался от пасьянса: “Кого?” Я сказал: “Лазаря Моисеевича”. Отец аж подскочил: “Меня нет дома! Меня нет дома!” Пришлось мне консультировать Кагановича – интеллигентный скромный старичок. Больше я его никогда не видел. Лишь читал о нем. Так вот, зная такую реакцию отца, я и думал, что не станет он ничего никому рассказывать. Но жена Рыбакова все-таки уговорила меня. Привела она Анатолия Наумовича. Я его познакомил с отцом. Они сели на кухне. Отец тогда увлекался приготовлением ягодных вин на даче. Даже ездил в Тимирязевку, занимался на курсах, делал хорошие вина. Стал угощать Рыбакова, и писатель его разговорил, убедил, что уже можно рассказывать о той жизни. Тогда-то мы услышали, как отец протезировал Сталина в Сочи, в Мацесте. После этого мы с сестрой постарались узнать о тех событиях как можно больше.
Если помните роман, то там Липман (под этим именем мой отец выведен в “Детях Арбата”) протезирует зубы Сталину в 1938 году. На самом же деле это события 1947-го или 1948 года. Отец рассказал, что ему внезапно приказали лететь на вызов в Сочи. Цель неизвестна, но все необходимые инструменты было велено взять. Отец полетел вместе с зубным техником Ерофеевым. Прилетели. Их поселили в небольших коттеджах – в разных. Отец был в коттедже один. Все огорожено. Есть телефон. Пару суток ни отец, ни Ерофеев не знали, где находятся, зачем их здесь поселили. Лишь вечером заходили какие-то генералы, пили хорошие вина. Играли в преферанс. И… полная, мучительная неизвестность. Чтобы выйти с территории коттеджа и пойти искупаться, отец должен был позвонить и сказать, на какое время он отлучается на пляж. Тогда-то отец и начал кропать свою единственную книгу о стоматологии. Он в жизни в таких условиях не жил.
Через пару дней отца отвели к Сталину. До этого он лечил Сталина в его кремлевском кабинете. Когда в первый раз отца привели в кабинет к Сталину, за ним по пятам ходил Поскребышев: смотрел, как отец мыл руки, обследовал каждый пузырек с лекарствами. У меня до сих пор хранятся дома пузырьки, на которых чернилами написано: “Проверено”.
Отец осмотрел рот вождя: там был очень хороший бюгельный протез, сделанный Яковом Ефимовичем Шапиро.
– Извините, перебиваю. Вы второй раз упоминаете этого доктора. Вы знали Якова Ефимовича?
– Плохо. Лишь один раз услышал разговор его с отцом: «Что ты там сидишь? Уходи из Кремлевки. Я только после увольнения начал жить». Наивный был человек: как будто кто-то сам мог решить, работать ему в Кремлевке или нет.