В далекие 40–50-е годы прошлого века школьников учили не так уж плохо. В частности, я еще из тех лет помню, что в древнегреческой мифологии был такой умный и хитрый персонаж Одиссей, царь острова Итака, герой Троянской войны, благодаря военной хитрости которого (придумка знаменитого деревянного троянского коня) Троя и пала. Но мне еще с детских лет запомнились знаменитые путешествия Одиссея, и в частности эпизод, когда он сумел на своем корабле проплыть между двумя чудовищами – Сциллой и Харибдой, – располагающимися на двух, противостоящих одна другой скалах. Эти чудовища пожирали всех, кто силою обстоятельств попадал в этот узкий пролив. Согласно мифу, даже бог морей Посейдон не в силах был спасти от гибели человека, попавшего между Сциллой и Харибдой. Одиссей проплыть сумел, но шестиголовое чудовище Сцилла все же взяло свою дань и сумело схватить с корабля и сожрать шестерых спутников Одиссея.
Эта аллегория не один раз приходила мне на ум, когда я приступил к исследованию одного из самых важных периодов в жизни нашей страны – коллективизации сельского хозяйства.
Как я понимаю, у вождя были в эти годы свои Сцилла и Харибда. На селе проживало почти 80 % населения страны. Стихия мелкотоварного сельского хозяйства не позволяла центральному правительству формировать бюджет, который позволил бы восстановить дотла разрушенную отечественную промышленность, составлявшую всего лишь 10 % от уровня 1913 года.
Как соединить два этих полюса для того, чтобы обеспечить выживаемость установленного в стране политического режима – Сталин не знал.
Глава 1. Историки в плену сталинской мифологии
Как ни странно это выглядит, но в российской, и не только, исторической науке давно уже стало общим местом и не имеет пока тенденций к изменению положение о том, что проведенная Сталиным коллективизация сельского хозяйства была совершенно необходима России и была жестко обусловлена не его личной прихотью, а объективными историческими обстоятельствами. Большинство историков до сих пор утверждает, что без коллективизации якобы было невозможно провести промышленное перевооружение России, а без этого СССР не смог бы победить в Великой Отечественной войне. Вот такая безупречная, на первый взгляд, логическая триада, автором которой, между прочим, и был сам Сталин, остается господствующей в современной исторической науке.
Между тем еще в 2006 году я в своих публикациях сформулировал тезис о том, что два этих важнейших в истории СССР процесса – коллективизацию и индустриализацию – следует рассматривать отдельно, прежде всего потому, что деньги на индустриализацию пришли совсем из других источников, не из коллективизации.
С той поры эту позицию я отстаиваю в своих публикациях, в научных российских и зарубежных конференциях, но реакции на нее пока не замечаю. Скажу больше, вслед за российскими историками при абсолютно критическом отношении на Западе ко всем почти деяниям Сталина – в вопросе о роли и значении коллективизации все без исключения западные историки, все американские и английские советологи незыблемо стоят именно на сталинской оценке коллективизации. С их подачи именно такая позиция отражена и во всех энциклопедиях западных стран.
Приведу только три цитаты на этот сюжет.
Уже неоднократно цитируемый выше (потому что весьма уважаем мною как исследователь) известный российский историк Святослав Рыбас, ссылаясь на высказывание Сталина от 4 февраля 1931 года о том, что Россия отстала от передовых стран на 50–100 лет и что это расстояние страна должна пробежать за 10 лет, в противном случае Россию сомнут, пишет: «Однако, чтобы развиваться, требовалось прежде всего построить тяжелую промышленность… а средства на строительство взять у деревни. …Деревня была донором». Но зерна катастрофически не хватало, и «в итоге программа индустриализации оказалась под угрозой». Коллективизация, считает этот биограф Сталина, эту угрозу устранила[119].
Британские энциклопедии: «Коллективизация – создание коллективных крестьянских хозяйств вместо частных (индивидуальных). Эта политика, насильственно и с устрашающей жестокостью проводившаяся Сталиным в СССР с 1929 по 1933 г., имела целью преодолеть острую нехватку хлеба в городах. Индустриализация страны полностью зависела от наличия дешевого продовольствия и избытка рабочей силы. Ожесточенное сопротивление крестьянства жестоко подавлялось. Следствием ликвидации кулачества и уничтожения крестьянами собственного скота стал голод 1932–33 гг.»[120].
«Коллективизация – объединение в СССР частных крестьянских хозяйств в коллективные (колхозы). Эта политика, проводившаяся И. В. Сталиным в 1929–1933 гг., сопровождалась «раскулачиванием», то есть конфискацией имущества зажиточных крестьян и их высылкой. Аналогично поступали и с теми, кто отказывался осуществлять свои средства производства. Непосредственным поводом для коллективизации стала острая нехватка в СССР зерна, значительная часть которого экспортировалась, чтобы покрыть расходы на индустриализацию»[121].
Эта ошибочная, на мой взгляд, оценка роли и значения коллективизации и ныне является господствующей в российской и западной историографии.
Абсолютное большинство историков и публицистов убеждены в том, что без сталинского обобществления деревни была бы невозможна и индустриализация[122]. При этом никаких фактических аргументов в пользу этого вывода, как правило, никто не приводит, предлагается просто поверить в этот тезис и идти дальше. Вот характерные примеры в этом плане.
Средства на строительство промышленности пришлось взять на селе, утверждает автор самой объемной на сегодняшний день «Политической биографии Сталина» Н. И. Капченко (первый том – 733 страницы, второй – 720 страниц) и не допускает даже тени сомнения в том, что «увязка коллективизации с индустриализацией абсолютно необходима». Более того, он считает, что в тех исторических условиях «было едва ли мыслимо (обойтись) без жестких административных мер»[123].
Характерным для многих историков является само употребление этого эвфемизма – кровь и жизни миллионов людей назвать всего лишь «жесткими административными мерами». Но дело конечно же не в эвфемизмах, а в сущностном подходе к оценке коллективизации.
«Ход событий подтвердил не только разумность и обоснованность такого курса, – пишет Н. Капченко. – Он подтвердил и отсутствие сколько-нибудь реально обоснованных альтернатив этому курсу»[124]. Аргументация Капченко в пользу этого вывода типична и характерна и для других авторов, а потому остановлюсь на ней подробнее.
Утверждая, что упразднение ельцинским правительством в 1990-х годах колхозов привело к резкому снижению продукции сельского хозяйства в России, автор дилогии приходит к далеко идущим выводам. События 1990-х годов, пишет он, показали, что колхозная «форма ведения хозяйства исторически оправдала себя и выдержала испытание временем. Значит, – делается вывод, – не правы те, кто одним махом сметает со страниц истории такой глубокий и исторически обоснованный процесс, каким была коллективизация. И в этом, на мой взгляд, заключается зерно истины, глубокий смысл преобразований давно минувших лет. Сами эти преобразования с точки зрения закономерностей общественного прогресса не подлежат сомнению»[125].
Все дело в том, продолжает он, что «нельзя рассуждать чисто абстрактно, игнорируя суровые реальности той эпохи и всю грандиозность и сложность задачи, которую предстояло решить… С точки зрения оценки мировой роли Сталина индустриализация и коллективизация предопределили все остальное не только в политической судьбе вождя, но и в решающей мере – значение и место нашей страны в мире на протяжении целой исторической эпохи. Без этих двух компонентов сталинской политической стратегии Советский Союз не стал бы той державой, без участия которой уже нельзя было решать кардинальные вопросы мировой политики и международных отношений. Короче говоря, индустриализация и коллективизация заложили фундамент нашего будущего как великой державы». И резюмирует: «А можно ли было в условиях России осуществить такой поворот мягкими методами? Не стали бы эти мягкие методы и формы первопричиной краха всего грандиозно задуманного плана?»[126]
В чем следует согласиться с Капченко, так это в том, что в оценке таких глобальных, с точки зрения национальной истории, явлений, какой была сталинская коллективизация, «нельзя рассуждать чисто абстрактно». Однако этот посыл следовало бы применять не только к 1930-м годам, но и к сегодняшнему дню. Между тем взятая в конкретном аспекте современность, увы, не подтверждает вывода Капченко о том, что сталинская коллективизация деревни была «исторически обоснованным процессом».
На первый взгляд, автор дилогии вроде бы прав. После знаменитого декабрьского (1991) указа Б. Ельцина о немедленном упразднении колхозов (а я своими глазами видел в те дни пришедшую из Москвы в администрацию Тверской области поименную разнарядку о немедленном уничтожении колхозов в этом субъекте РФ) производство зерна в стране действительно резко упало. Тут Н. Капченко не погрешил против истины. Но почему-то при этом он закрывает глаза на то, что потом это производство быстро восстановилось и значительно превысило доельцинскую эпоху. Вот цифры.
В 1981–1985 годах, в условиях коллективизированного сельского хозяйства, в среднем за год валовой сбор зерна в России (в границах 1992 г.) составил 92 млн тонн. А после разгона колхозов наступил спад. В 1994 году – 63,4 млн тонн, в 1998-м – 47,8. Видимо, на эти цифры и опирался Н. Капченко в своих выводах (хотя в тексте своей монографии он этих цифр не приводит).