В 1921–1929 годах – 590 146 чел. Из них приговорено к расстрелу – 23 391 чел. Остальные – тюрьмы, лагеря и ссылки.
В 1930–1936 годах – 2 255 722 чел. Из них к расстрелу – 40 137 чел. Остальные – тюрьмы, лагеря и ссылки.
В 1937–1938 годах – 1 575 259 чел. Из них к расстрелу – 681 692 чел. Остальные – тюрьмы, лагеря и ссылки.
В 1939–1953 годах (до марта) – 1 115 427 чел. Из них к расстрелу – 54 235 чел. Остальные – тюрьмы, лагеря, ссылки[181].
Итого только по политическим мотивам за 1921–1953 годы осуждено 5 536 554 чел. Из них расстреляно – 799 455 чел.
Таким образом, за 30 лет правления Сталина из жизни в нашей стране по очень скромным подсчетам были выключены 42 686 554 человека. Для сравнения: население Франции – 60 млн человек, Швеции – 9 млн, Польши – 40 млн, Германии – 80 млн и т. д.
Если бы Владимир Николаевич Шульгин знал, что в целях «создания предпосылок для понимания нами путей выхода из того состояния ужаса», в котором мы находились после 1917 года, по вине Сталина из жизни было выключено такое количество не просто людей, но активных, мыслящих, энергичных, которые в любом обществе представляют собой элиту народа, пришел бы он к выводу, что «сваливать на Сталина вину за ГУЛАГ, репрессии – и неверно, и безнравственно»? Не уверен…
Следует особо сказать, что ведь под все эти действия была подведена особая идеология, опираясь на которую власть и воевала 30 лет со своим собственным народом. Что же это была за идеология?
Глава 1. Утопия у власти
Три слова, которые сложились в четкую фразу, вынесенную в заглавие главы, принадлежат не мне. В 1982 году два эмигранта из СССР, два доктора исторических наук М. Я. Геллер (1922–1997) и А. М. Некрич (1920–1993) издали в Лондоне книгу под таким названием[182]. Суть их творения сводится к утверждению о том, что «история Советского Союза – это история превращения России, страны не лучше и не хуже других, со своими особенностями, но сравнимой во всех отношениях с другими европейскими государствами, – в СССР, явление ранее неизвестное человечеству», – «социалистическое государство, построившее утопию»[183].
Что такое утопия в конкретном применении к Советской России, объяснил другой российский эмигрант, Леонид Геллер. «Утопия, – пишет он, – в собственном смысле слова это – искусственный мир, но при этом он тесно связан с другими, естественными мирами, которые дают его создателям часть своего материала и свой инструментарий»[184].
Однако ни в том ни в другом произведении этих российских эмигрантов, хоть и очень много пространства отводится размышлениям о советской идеологии, не исследуются теоретические основания этой утопии. А они конечно же были. Но на поверхности дело выглядит еще проще. «Учение Маркса всесильно, потому что оно верно». С этого ленинского утверждения началась Великая Октябрьская социалистическая революция. Но под ним было и другое основание – идеологическое.
Всякая революция низвергает старую власть, писал Маркс[185]. А второй основоположник «всесильного учения» Ф. Энгельс уточнял: старая власть – это богатые, новая власть должна состоять из бедных. Поэтому социальная революция – это открытая «война бедных против богатых»[186]. Вот, собственно, и вся идеологическая база этой утопии.
В 1960-х годах немецко-американский философ и социолог Герберт Маркузе довел эту идею до абсурда, когда провозгласил идею о революционной роли аутсайдеров (люмпены, преследуемые нацменьшинства и т. п.). В те годы радикальные слои студенчества и интеллигенции стран Западной Европы, но прежде всего – в ФРГ и Франции, приняли идеи Маркузе на вооружение, за чем последовали левоэкстремистские выступления на Западе. Сегодня этой идеей пользуются организованные отряды международного терроризма. Так что и здесь ноги растут из марксизма.
В «Принципах коммунизма» (1847), произведении, которое легло в основу «Манифеста Коммунистической партии» (1848), Энгельс строго отчитывал «демократических социалистов» за то, что те выступают за «уничтожение нищеты и устранение бедствий нынешнего общества», в то время как бороться надо, учил он, «против богатых». Если вы этого еще не поняли, пенял им друг и идейный соратник Маркса, значит, вы являетесь «либо пролетариями, которые еще недостаточно уяснили себе условия освобождения своего класса, либо представителями мелкой буржуазии»[187].
Трезвые головы в рабочем движении находились и тогда. И они вслух недоумевали: каким же образом бедные, прогнав богатых, которые в подавляющей своей части, одновременно с этим, являются еще и образованными и имеют опыт управления делами общества, смогут с ними справиться? Ведь ни соответствующего образования, ни опыта у них нет!
Энгельс сердился на непонятливых (О. Бенигка, А. Бебеля, др.) и отвечал: смогут, управляют же рабочие своими потребительскими товариществами «так же хорошо и гораздо более честно, чем буржуазные акционерные общества»[188]. Разнокачественность уровней управления (небольшим добровольным товариществом и государством) в расчет, конечно, не принималась.
До конца своей жизни основоположники марксизма убеждали своих последователей, что для того, чтобы «строить» общество по сконструированным ими для рабочего класса чертежам, ни ума, ни специальных знаний и не надо. В их видении как-то вообще не сопрягались понятия «социализм» и «интеллигенция». Более того, к этой последней они всю жизнь испытывали стойкое недоверие, подозрение и даже презрение.
В переписке с упомянутыми выше руководителями немецкой социал-демократии в последние годы своей жизни Энгельс объяснял, что для строительства нового общества вполне достаточно просто классового инстинкта пролетариата.
Самое большое препятствие, считал он, заключается не в обобществлении крупного производства («здесь не будет совершенно никаких трудностей»), а в наличии «мелких крестьян и тех назойливых, сверхумных образованных, которые тем больше делают вид, что все знают, чем меньше они смыслят в данном деле». Именно «образованные», считал Энгельс, должны еще многому «учиться у рабочих», а не наоборот. Предлагал он и рецепты относительно того, как устранить указанное им препятствие.
Что касается техников, агрономов, инженеров, архитекторов, школьных учителей и т. п., без которых коммунистической партии, когда она придет к власти, на первых порах не обойтись, то «на худой конец, – писал он, – мы можем купить их для себя». А если среди них все же окажутся предатели, что, конечно, будет наверняка, то они «будут наказаны как следует в назидание другим… и поймут, что в их же интересах не обкрадывать нас больше». Гуманитарная же интеллигенция, учил вождь, коммунистической партии не просто не нужна, более того, вредна. «Мы прекрасно можем обойтись без остальных «образованных», – писал он, – и, к примеру, нынешний сильный наплыв в партию литераторов и студентов сопряжен со всяческим вредом, если только не держать этих господ в должных рамках»[189].
Энгельсу возражали. Так, Август Бебель, один из основателей и вождей германской социал-демократии, токарь по профессии, который много занимался самообразованием, роль и значение интеллигенции оценивал высоко. В 1891 году он с нескрываемым удовлетворением сообщал Энгельсу, что идеологическая работа с интеллигенцией приносит свои плоды: представители этой социальной группы стали все чаще вступать в партию.
Учитель стремится поправить своего последователя, разъясняя тому, что интеллигенция была и остается не более чем «образованным мусором».
«До последнего времени, – отвечает он Бебелю, – мы были даже рады тому, что по большей части избавлены от так называемой «образованной» публики. Теперь – другое дело. В настоящее время мы достаточно сильны, чтобы быть в состоянии принять и переварить любое количество образованного мусора, и я предвижу, что в ближайшие 8–10 лет к нам придет достаточное количество молодых специалистов в области техники и медицины, юристов и учителей, чтобы с помощью партийных товарищей организовать управление фабриками и крупными имениями в интересах нации. Тогда, следовательно, взятие нами власти будет совершенно естественным и произойдет относительно гладко. Но если в результате войны мы придем к власти раньше, чем будем подготовлены к этому, то технические специалисты окажутся нашими принципиальными противниками и будут обманывать и предавать нас везде, где только могут; нам придется прибегать к устрашению их, и все-таки они будут нас надувать».
Бебель, однако, не понял учителя и спустя месяц после этого обмена мнениями вновь уведомляет его, что интеллигенция проявляет все больше симпатий к коммунизму.
Раздосадованный непонятливостью ученика, Энгельс теперь уже открытым текстом предупреждает его, что если Бебель и дальше будет привлекать интеллигенцию к партийной работе, то коммунисты в этом случае неизбежно потерпят «решительное поражение»[190].
«Еще в 1848 и в 1870–1871 гг., – вспоминает Энгельс, – я слишком хорошо убедился, как недалеко уйдешь с такими союзниками и сочувствующими в минуту опасности и как основательно можно с ними оскандалиться». Надо, пишет он, внимательно присмотреться «к способностям и характеру этих господ. Это избавит нас не только от трений, но и может в критический момент предотвратить неизбежное в противном случае решительное поражение»[191].
Пройдет совсем немного (по историческим меркам) времени, всего-то каких-то 30 лет, и вся эта подробная инструкция по поводу того, как коммунистам после прихода к власти следует поступать с интеллигенцией, будет в буквальном смысле скрупулезно осуществлена на