В середине мая 1938 г. Люшкову стало известно об аресте И. М. Леплевского. Внешне Люшков делал вид, что он не реагирует на этот факт, тем не менее было видно, что он очень волнуется. С тех пор он стал задумчив и замкнут. Его сильно беспокоил отзыв Когана из ДВК и отсутствие от него писем и телеграмм. К этому времени относится вызов Осинина в Москву и его возвращение в ДВК. Возвращению его Люшков был очень рад, ждал его с нетерпением.
Перед отъездом Когана в Москву Люшков сказал в Хабаровске на вокзале, что не исключена возможность его ареста, что вместо нового назначения попадет в Лефортовскую тюрьму.
В мае 1938 г. Люшков начал уговаривать Нину поехать в Москву с дочерью и, несмотря на ее возражения, настоял на этой поездке. Люшков советовал взять все свои вещи, мотивируя это тем, что за время ее отсутствия его, возможно, переведут в Москву. Перед отъездом дал ей восемь тысяч рублей и облигаций на шесть тысяч рублей.
Далее она сообщила, что в последних числах мая Люшков уехал на границу и взял с собой штатский плащ и кепи. При нем был его портфель, наполненный документами, который он привез обратно. Из вещей он брал одну смену белья, носовые платки, носки. Все это он привез обратно в неиспользованном виде, хотя был в дороге около 8 дней. Плащ был запачкан якобы в машине, где он валялся. С ее слов, это был первый случай в ДВК, когда он брал с собой штатскую одежду.
Уезжая на границу, Люшков сказал, что приедет не позже 3 июня, т. к. на это число был назначен день отъезда Нины. Однако Осинин сообщил, что Люшков задерживается и просит перенести отъезд на 5 июня, что и было сделано. Люшков вернулся в Хабаровск 4 июня в подавленном состоянии. Прощался с женой сверх ожидания, очень тепло, как бы зная, что расстается с ней навсегда. Поведение Люшкова в течение 4 и 5 июня было очень странным, чувствовалось, что в нем происходит какая-то борьба. На вокзале он просил жену телеграфировать ему с пути и сам обещал сделать то же. В Иркутске 8 июня она получила в поезде телеграмму от Люшкова и ответила ему.
Люшков говорил жене, что собирается на месяц поехать на границу, а затем в ближайшее время на Сахалин. Никаких поручений к своим родным не давал и не говорил о них.
О своем выезде Нина с дороги телеграфировала в Москву воспитаннику Люшкова Ройфе Александру Владимировичу на его служебный адрес – АХУ НКВД. Ройфе опоздал на вокзал к приходу поезда и приехал 13 вечером к ней домой. Люшков рассказывал ей, что ранее Ройфе был беспризорным, он его воспитал.
Жена Люшкова рассказала, что муж дважды был за границей на лечении, в 1927 и 1928 гг., и то, что он был в большой дружбе с секретарем Леплевского – Инсаровым.
На следующий день, 16 июня 1938 г., она показала, что за семь лет своей совместной жизни с Г. С. Люшковым она не наблюдала случая, чтобы он чем-нибудь выражал свою радость по поводу достижений советской власти. По ее словам, он был страшным карьеристом и по своим человеческим качествам был весьма отрицательным типом: лицемером, злопамятным и завистливым чиновником. За годы их совместной жизни Люшков никогда не читал и не интересовался политической литературой, хотя очень увлекался художественной. До 1933 г. Люшков, выполняя некоторые общественные и партийные обязанности, ими не тяготился. Но с 1933 г. в нем произошла большая перемена – он стал относиться равнодушно к политической жизни. К факту его избрания в Верховный Совет СССР отнесся безразлично, не переживал радости по поводу принятия Сталинской Конституции. Также равнодушно относился к работам 1-й сессии Верховного Совета. Больше того, в отношениях Люшкова к большим и важным достижениям советской власти сквозила ирония. Ей особенно запечатлелось его ироническое отношение к стихотворениям Джамбула, посвященным Сталину. По поводу процессов правотроцкистских шаек Люшков не выражал никакого негодования и не реагировал на них ни единым словом, хотя дома подымался этот разговор.
Оценивая семь лет их совместной жизни, Нина рассказала, что Люшков носил маску, при помощи которой старался скрыть от людей, от партии и советской власти свою пошлость, свое двурушничество и предательство. По ее мнению, Люшкова и Когана связывала какая-то тайна. Люшков в душе не любил Когана, так же как Коган не был искренен к Люшкову, но тем не менее они стремились работать вместе. В январе 1938 г. Люшков говорил, что он ставит вопрос об отзыве Когана, но причины этого жене не объяснял.
Аресты Молчанова и других лиц, с которыми Люшков был в близких отношениях, огорчали его. Однако по поводу арестов Балицкого и его группы он злорадствовал. О ходе следствия по делу украинских чекистов его ориентировал по телефону из Киева И. М. Леплевский. С 1936 г. Люшков старался конспирировать от жены свои встречи с ним. Нине казалось, что это объяснялось его отрицательным отношением к нему, на почве его вмешательства в их семейную жизнь. Когда позже Люшков сообщил ей в мае 1938 г. об аресте Леплевского, Нина задала ему вопрос, а как с Инсаровым? На что Люшков ответил, что, наверное, арестован и Инсаров.
В заключение она рассказала, что Люшков условился писать ей в Москву не на адрес квартиры, а до востребования, на имя ее матери, которую она предполагала пригласить к себе в гости из Кисловодска. На вопрос жены, зачем он это делает, Люшков не ответил.
По ее словам, в Хабаровске у них дома бывали только Коган и Осинин.
С Блюхером Люшков был в плохих отношениях. Она однажды невольно слышала разговор Люшкова с Осининым о Блюхере, после чего ей стало ясно, что Люшков не ладит с Блюхером и не любит его.
Жена Люшкова рассказала все. Было ясно, что о готовящемся побеге она ничего не знала. Тем не менее 19 января 1939 г. она как «член семьи изменника Родины» была осуждена на восемь лет лишения свободы. Через восемь лет она была освобождена.
НКВД спешно проводил расследование бегства Люшкова. Ежов докладывал Сталину предварительные результаты расследования обстоятельств измены бывшего начальника НКВД по ДВК. Писал, что НКВД располагал сведениями, что он был близок к Молчанову и Ягоде и являлся для них своим человеком. В силу этого им было принято решение Люшкова с Дальнего Востока отозвать. Ежов считал, что по ряду выявленных теперь признаков можно судить, что решение бежать за кордон созрело у него давно, а самый побег тщательно подготовлялся в течение длительного времени. При этом он ссылается на показания жены Люшкова, изложенные выше.
Он сообщал, что 13 и 22–29 мая Люшков под различными служебными предлогами один, без секретаря, выезжал на границу, на участки Гродековского и Посьетского пограничных отрядов и обстоятельно занимался вопросами работы иностранного отдела и, в частности, вопросами переброски и приема закордонной агентуры. До этого Люшков на границе никогда не был и работой Иностранного отдела особенно не интересовался.
По показаниям заместителя начальника Иностранного отдела УНКВД по ДВК Стрелкова, 28 или 29 мая Люшков вызвал его к себе с докладом. Не слушая доклада, Люшков взял со стола несколько телеграфных бланков, исписанных его рукой, и задал Стрелкову вопрос: «Вы знаете, как может ИНО перебрасывать свою агентуру без пограничной охраны?» На этот вопрос Стрелков ответил отрицательно. Тогда Люшков сказал, что от народного комиссара им получено задание, которое лично им было расшифровано, – принять важного агента, ожидаемого из Хунчуна на участке заставы имени Косарева.
Люшков приказал Стрелкову для проведения операции достать 15 тысяч валюты и строго предупредил никому, даже его заместителю Осинину, ничего об операции не говорить. Если кто-либо будет интересоваться поездкой, то сказать, что он едет обследовать Приморское управление НКВД и одновременно для того, чтобы подобрать кандидатуры для вербовок и для участия в областной партийной конференции.
Заехав в Ворошилов на полтора часа, Люшков сразу же выехал на заставу имени Косарева. На заставе Люшков по карте участка границы выбрал дорогу, идущую с территории СССР на г. Хунчун, и приказал начальнику заставу вести его на участок. Вместе с собой взял начальника Посьетского пограничного отряда Гребенника, Стрелкова и начальника заставы, которым приказал пограничные наряды на избранном участке не выставлять.
По истечении условленного времени Люшков на месте мнимой встречи с агентом обнаружен не был. Его нашли через 2 часа, примерно в трехстах метрах от границы. Люшков причину своего отсутствия объяснил тем, что заблудился, и категорически приказал никому об этом не говорить. Стрелков, Гребенник и начальник заставы это приказание выполнили.
Ежов делает вывод, что Люшков еще 28–29 мая подготовил свой побег за границу, а вернувшись в Хабаровск, ускорил свои домашние дела, отправив жену и дочь в Москву вместе с их имуществом.
Далее Ежов пишет, что 9 июня Люшков, совместно с начальником штаба ОКДВА комкором Штерном, полковником Ивановым, заместителем начальника Иностранного отдела Стрелковым и сотрудником УГБ Простокулаковым, выехал в Гродеково. Эту поездку он мотивировал необходимостью личной проверки обстановки в Гродековском укрепленном районе в связи с захватом и уводом японцами красноармейцев. Одновременно приказал подготовить к переброске за кордон агента и 2 группы партизан для действий против белых в Пограничной.
Из Гродеково ночью 10 июня Люшков выехал на заставу Рассыпная Падь, где интересовался степенью защищенности границы. 11 июня он заявил, что ночью на участке Рассыпная Падь, или Падь Этапная, на территорию СССР должен выйти агент, прибывающий из Харбина. Приказал полковнику Иванову выехать на заставу Кордонка и обследовать территорию. Позже Люшков сам прибыл на заставу Кордонка и оттуда направился к границе к Пади Щель. При этом Люшков пытался приблизиться к линии границы, но предупреждался в нецелесообразности этого. Ночью 11 июня Люшков еще раз выезжал на границу к Рассыпной Пади.
В 7 часов утра 12 июня Люшков прибыл в Ворошилов и направился в областное Управление НКВД, откуда в 9 часов прибыл в свой вагон, где, запершись в салоне, вел продолжительную беседу с командиром корпуса Штерном. В 11 часов вместе с Ивановым и Стрелковым Люшков выехал в Посьет и в 19 часов прибыл на заставу имени Косарева, где приказал начальнику заставы Дамаеву вести его к границе. Там он в бинокль тщательно изучал местность, спрашивал, где находится город Хунчун, где расположена японская застава.